С весной вас!

Я зашиваюсь в реале, и чувство такое - что вся жизнь проходит мимо. Вот первый день весны чуть не пропустила. А ведь это неправильно, правда?
Так что будем верить, что всё плохое растает вместе со снегом. С весной вас, мальчишки и девчонки! Пусть будет много весеннего тепла и солнечного света в вашей жизни!

парочка весенних картинок

@темы: Страшно подумать, Чужой Арт

---

Сказки для ARTOIS rabbit

Название: Подарок
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальное произведение
Пейринг: нет
Рейтинг: нет
Жанр: сказка
Warning: этого тут тоже нет
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: что подарить дорогому человеку, который так много дарит тебе?


В некотором царстве Фантазии, в некотором государстве Творчества жили-были мы. Сочинители. Сочиняли дребедень целый день. А по ночам читали, что сочиняют другие. Жили своими героями, влюблялись в чужие произведения, переживали за своих любимых авторов.
Жили, в общем, не тужили, но однажды друг мой Кролик опечалился чего-то, загоревал беспричинно. Налилось кручиною сердечко мое и решила я во что бы то ни стало горюшко его развеять, беду его утешить. Собрала котомку и пошла в чужу сторонку: подарок в утешение пушистику своему искать.
Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли – скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Три чугунных посоха изломала, три пары башмаков железных истоптала, три просвиры каменные изглодала да все подарок милый искала.
Как сломался первый посох да стерлися первые башмаки, и первая просвира голод мой утешила, нашла я для Кролика зонтик, из облачных нитей сплетенный, облоком-тучею от любых бед закрывающий. Долго думала-гадала, нужен ли он беленькому другу моему? Коль одною рукою зонтик-то держать, то и писать-то доведется ему одною рукою. Несподручно оно. Лучше уж мы сами, друзья его верные, спинами своими крепкими, от любой беды Крольчишку закроем, никому в обиду не дадим. С тем и пошла несолоно нахлебавши.
Долго ли коротко, а изломался и второй посох да стерлися вторые башмаки, и вторая просвира голод мой утешила. Нашла я для Кроля концевой лист, на котором концовки всех-всех в мире историй написаны: никогда зайка моя не будет больше неизвестностью маяться, творческим выбором изводиться; и свои, и чужие тайны ведать будет. Подержала листок в руках да и отложила с богом: этак-то совсем интерес пропадет, творческий азарт угаснет. Пойду что иное искать.
День шла, второй шла – ничего не нашла. На исходе десятого дня изломался последний посох, истерлися последние башмаки, закусила я последнею краюхою последней просвиры. Оглянулася – пригорюнилась: степь да степь кругом, только камни твердые да сыра земля подо мною, ни травинки, ни былинки, ни сокол ясный не пролетит, ни мышь-полевка не прошмыгнет – одна лишь я под небом бескрайним. Откуда тут взяться подарку для друга сердешного?
Дыхнули вдруг ветра непогодою, блеснули небеса молниею и, торопясь укрыться от бури, стрелою, быстрой, как мысль, пронесся надо мной Пегас, прекрасный, как талант. И спустилось мне в руки перо из его крыльев – лучший в мире инструмент для описания вдохновения и творческой мысли. И так возрадовалась я ему, что взмыла от счастья в облака – да и перенеслася домой в один миг.
Теперь этим пером будет писать мой Кролик. Осталось только подобрать ему чернила: из черных ли ночей, что раскинулись над волшебными лесами, чудными полями; из чернильной ли каракатицы, что сторожит сады Царя Морского, наводя морок на воров и врагов; из черноплодной ли черники, что хранит под своими снегами сама Снежная Королева? Но это уже совсем другая история. Кто ее послушает – тот мудрости откушает.
А этой сказке – конец, тот кто слушал – молодец.

Название: Часы
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальное произведение
Пейринг: нет
Рейтинг: откуда?
Жанр: сказка, виньетка
Warning: не дождетесь!
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: сказ о той, на кого мне времени никогда не жалко…


Время замедляет свой ход и, кажется, сейчас остановится…
Но Часовщик ловко подкручивает винтик – и колесики, задевая друг друга, ползут себе дальше. Арти смотрит на них с восторгом, непонятным для самой себя. Щелк. Щелк. Щелк. Где-то скрипит пружина. Кряхтит старый тросик с грузилом. Мерно крутятся колеса часовых механизмов. Этот круглый, скрипящий, щелкающий мирок завораживает ее. И, оставив подружку на пороге, она смело шагает вперед.
– Господин Часовщик…
– А, это ты, замечательная Арти, ну проходи же, не затягивай время, оно этого не любит.
Арти уже смелее подходит ближе. Она не боится Часовщика, они давние приятели – просто благоговеет перед таким обилием часов.
В Счастливом Королевстве, откуда она родом и на окраине которого и стоит Старая Часовая Башня, все верноподданные счастливы: на то оно и счастливое королевство. А счастливые часов не наблюдают. Поэтому часы ржавеют за ненадобностью и часто теряются, выпав из витражных окон или глубоких волшебных карманов. Их давят спешащие по хозяйским делам колеса дрезин, задевают на полном лету грубые подошвы сапог-скороходов, а недавно одна из счастливых принцесс умудрилась сломать об них хрустальный каблучок – но жители королевства всё равно не замечают часов. Вот разве что городской дворник Ветродув Чистоплотыч дважды в день сдувает маленьких хранителей времени в большой овраг за городом. Сдувает машинально, почти не замечая.
А вот Арти – замечательная девочка. Потому что замечает то, что так часто не замечают все остальные. Обычно она описывает это в своем блокноте, большим белым пером и густыми черными чернилами – и дает почитать друзьям.
Но с часами история особая: их Арти не описывает, она подбирает несчастных крох на улице, любуется ими, а потом приносит сюда, в Старую Часовую Башню, к доброму Часовщику. Чтобы он вылечил их и дал миру новое время.
Когда она заметила изломанный циферблат в первый раз, то очень испугалась, что кто-то попал в беду, навсегда оставшись без той самой лишней минутки, счастливого часа и покоя на веки вечные. Ведь все знают, что всему свое время, каждому свое – получается, что сейчас она держит в руках чье-то время? А человек остался без него? А, может, и вовсе уже погиб!
Надо срочно, срочно раздобыть для бедолаги его новое время! Выпросить у Часовщика из Башни. У него там много времени, всякого-разного.
Но Часовщик не дал ей новых часов, просто исправил старые, заметив с улыбкой:
– Не бойся, малышка, остановив часы, не остановишь время. Всё с их хозяином будет в порядке.
Тем не менее Арти всё равно носит Часовщику сломанные часы: кто знает, может, когда-нибудь они будут отмерять время ее потомков? Такими часами разбрасываться нельзя.
Но сегодня она пришла не за этим.
– Опять принесла мне какого-нибудь страдальца, хе-хе? – добродушно усмехается старик.
Точней, Арти думает, что он старик, потому что в городе болтают, что он живет в Башне с незапамятных времен, когда у времени еще не было памяти. Наверно, оно тогда еще было слишком маленьким. Или очень влюбленным. Или просто слишком занятым, создавая людей.
– Нет… Сегодня нет… Скажите, господин Часовщик, у часов всё в порядке? Я слышала, как сегодня на Площади фей Продавец волшебных шаров сказал Лунной балерине, что прождал ее вчера битый час… Этот час… Ему уже лучше? А то я захватила мазь от синяков…
– Битый час? Ах, этот! Да, ему уже полегчало, хе-хе. Время ж лечит, ты разве не знала? Так что мазь не нужна. Но всё равно спасибо тебе, детка. Иди-ка лучше погляди какие мне тут чудные камертонные часики принесли мои совы. Тебе понравится, точно говорю…
Успокоившаяся Арти с радостью идет смотреть на еще незнакомые ей колесики и винтики (не забыть бы им представиться!), окончательно забывая о застывшей на пороге подружке.
Дора недовольно поджимает губы. Время – это надолго, Арти теперь нескоро отсюда вытащишь. А она так мечтала, что подруга сегодня опять откроет свой блокнот, обмокнет перо в чернила и порадует ее новым замечательным рассказом. Ведь в последнее время До так устает, ее Департамент Волшебных находок никак не может найти свободное время, всё время жутко занято – и До уже сбилась с ног в поисках хотя бы свободной минутки. Но у минуток тоже всё расписано до следующей декады. Значит, нового времени никто не выдаст впрок, нужно растягивать то, что осталось.
А лучший способ для этого: присесть в кресло-качалку, выпить чаю, настоянного на листьях молодильной яблоньки – и почитать рассказик Арти.
Ведь когда читаешь ее рассказы время замедляет свой ход и, кажется, сейчас остановится…

@темы: Подарочное, ориджинал, Чужой Арт

---

Хочу себе такое пирожное... ммм...

@темы: Страшно подумать, клипное-прикольное - жаль, что не моё

---

Да я ж без аниме жить не смогу!

26.02.2011 в 03:52

Пишет  Gatanio:

Проталкните в массы!!!!

23.02.2011 в 16:14

Пишет  Eliza Potter-Snape:

В защиту прав анимешников

Давайте бороться за свои права до того, как их нарушат.

Если ты считаешь, что запрет аниме и манги на территории РФ нарушает твои права, прими участие во флеш-мобе - сделай перепост.



Коды для вставки картинки на Дайри и на внешние ресурсы:

<img src="http://static.diary.ru/userdir/7/8/0/9/780989/66195609.jpg">

[URL=http://www.radikal.ru][IMG]http://s57.radikal.ru/i156/1102/81/65f8ad9d99a4.jpg[/IMG][/URL]

Размещение картинки на аниме-сообществах и сайтах приветствуется.

Конституция Российской Федерации

@темы: Страшно подумать, аниме, Ссылки

---

Любовь до гроба. Джонатан/Лекс

Название: Любовь до гроба
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Джонатан/Лекс, упоминание Лайонелл/Джонатан
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма, агнст, deathfic
Warning: чуть-чуть AU, немного ООС, нецензурная лексика (мои герои вообще этим часто страдают), смерть персонажа.
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: отчего болит сердце Джонатана Кента?

Посвящение для Шелира. Солнышко, это не совсем то, что ты хотела, но мне не хотелось тебя плагиатить
Отдельная благодарность Juliya_Luthor – за подержание горячей дискуссии, в результате которой и родилось на свет вот это безобразие.
С деталями «рождения» можно ознакомиться здесь


К вечеру Джонатан начинает посматривать на луторовского щенка с невольным уважением: городской пижон умудрился переделать практически всё, что Джо ему заказывал. Осталось только новую компостную яму выкопать, и желательно до того, как Марта позовет обедать. Так что пристроив последнюю скирду сена, Лекс, что называется не присев, хватается за лопату. А Джонатан вразвалочку идет следом. Блин, как же приятно! В кои-то веки не он пашет на Луторов с их банками и кредитами, а Лутор пашет на него. Эх, почаще бы Лайонелл сыновей из дому выгонял!
Солнце клонится к закату. С реки уже веет сырой промерзлой прохладой. Но Лекс всё равно скидывает рубашку. И Джонатан с удивлением ловит себя на мысли, что у городского пижона сильное тело. У него даже есть мышцы, рельефные такие, не показушно гипертрофированные, как у современных блядовитых моделек – скорей, как у античных статуй, которые он однажды видел в метрополиском музее, куда их группу таскали на выездную лекцию. И сам Лекс весь – будто каменный: бледный, гладкий, блестящий от пота. Идеальный.
Джонатан вздрагивает. Он только что мысленно назвал Лутора красивым. Признал за ним право быть идеальным. Как так получилось, что он вообще пустил его в свои мысли? И зачем он пустил его в свой дом?
От накатившей паники противно сосет под ложечкой и тупой болью, сдавливая горло, стекает в грудину, ноет под левой лопаткой. Первый раз с ним такое. Первый раз так стучит в груди. Пересыхает в горле. И глаза отказываются отвернуться. Следят за каждой капелькой пота, с провоцирующей медлительностью ползущей по спине… очерчивая каждую мышцу… каждый изгиб… исчезающей в ложбинке ягодиц… Чертовы джинсы с низкой посадкой! Чертов пижон!!! И каждая капля пота на нем – от дьявола.
Лекс устало выпрямляется, запрокидывает голову, давая отдых затекшей шее. И теперь Джонатану отчетливо видны и те капли, что бегут по груди. По самому соску, мать его! Одна капля сменяет другую. Задорно подмигивая Кенту в лучах уходящего солнца. Будь здесь Марта, обязательно процитировала бы какой-нибудь дамский романчик о том, как «уставшее солнце жадно пило медные капли с его мужественной сильной груди».
Точно! Марта. Жена. Супруга. Перед Богом и людьми. Марта – от Бога, Лутор – от Дьявола. Так что вспомни о жене, старый дурак, и давай топай в дом, помоги ей там что ли ужин накрыть. Или сыну с математикой. У тебя есть семья, Джонатан Кент. Думай о семье. Вспомни о долге. Вспомни о чести. Вспомни… А Лекса забудь. И этот вечер. И это тело. И этот чертов черенок лопаты, который задумчиво ласкают длинные тонкие пальцы. Пальцы пианиста. Хрупкие и сильные одновременно. Для ласк там – самое то. Для ласк, на которые Марта никогда не будет способна…
Как ты никогда не будешь способен ей изменить. Потому что она – твоя жена. Потому что она – добрая и нежная. Слишком хорошая, чтобы делать ей плохо. Вспомни, ты же специально выбирал такую. Чтобы подпитываться ее правильностью. И чтоб чувство вины перед нею жгло сильнее самых одержимых желаний. Ну как, жжет? Тогда иди в дом, и пусть Лутор тут копает без тебя.
Вот только откуда это чувство, что он копает тебе могилу?

А за осенью приходит зима. И снопы сена сменяют сугробы снега. Вот только ночных фантазий о младшеньком Луторе не сменяет ничего. И даже новая прическа Марты не в силах тебя отвлечь.
Прическу стоит обмыть и ты везешь жену в мерополисский ресторан. Чтобы вспомнить, как вам бывало хорошо вместе – или забыть как хорошо тебе могло бы быть с другим. А, может, от чувства вины, которое в последнее время гложет всё сильнее. Или даже из ностальгии…
В лужах Мерополиса ты почему-то отражаешься совсем другим. Моложе. Мягче. Привлекательней. И выхлопы гудящих машин видятся сказочным туманом, который поворачивает время вспять. И, кажется, вот-вот вынырнет из сизых клубов университетский приятель Томми с веселым криком: «Пойдем-ка за пивом, старина!» Но выныривает какой-то импозантный бизнесмен. Чем-то на Лайонелла смахивает. Только этот экземпляр тоже… моложе… мягче… привлекательней… И в отличие от Лайонелла, наверно, умеет любить.
Марта, прильнув к витрине бутика, щебечет что-то о плиссированных юбках – а тебя удушающей волной накрывают воспоминания. Четверть века прошла. Но ты ничего не забыл. Не забыл «Львеночка», зубами выгрызшего себе стипендию на экономическом факультете. А потом выгрызшего тебя из разношерстой толпы студентов. Не забыл его рык по ночам. И какие отметины оставляли на тебе его когти.
И как рыдал по нему – не забыл. Потому что предательства не забываются. Он бросил тебя. Променял на европейскую аристократку. Вы только вдумайтесь, а! «Львеночек» из трущоб и аристократка из Европы! Вот это парочка, а! Вот это сука он, правда?
Они венчались здесь, за углом, в Церкви Святого Патрика. Довольный собой «Львенок» и худенькая рыжуля из каких-то там Фицжеральдов… А, может, и не из них, черт ее знает, Джонатана ее фамилия не интересовала тогда и, конечно же, он ее не запомнил.
Зато помнит как сейчас, будто вчера это было, какой холодной была церковная колонна, за которой он жался. Еще холодней, чем голос его «Льва», когда накануне он заявил, что дальше им уже не по пути и у него теперь другие планы. Но если хочешь, сказал он, могу порекомендовать тебя своему приятелю, старина Морган как раз большой любитель таких вот мальчиков-одуванчиков, как ты.
Ты попытался его ударить. И он сломал тебе запястье. Так что на свадьбу ты пришел в гипсе и накаченный обезболивающими под самую завязку. Вот только от внутренней боли наркота не помогала ни хрена. Поэтому ты с особым злорадством слушал, как Карли Свенсон, королева сплетен универа, втирала подружке, что «невеста-то с приветом, ага. Что-то наследственное. Потому-то семейка и мечтает сбыть ее с рук. А иначе фиг бы Лутор добрался до ее приданого!»
Лутор добрался. До самых звезд. Хоть в этом Лайонелл его не обманул. Высоко взлетел. Слишком высоко, чтобы теперь спускаться вниз, чтоб тебя добить.
Поэтому он прислал вместо себя своего сынулю.

Джонатан никогда не сравнивал Марту с женой «Львенка». Хоть тот и утверждал, ехидно щурясь, что это Джо специально подбирал. Мол, подражание – лучшее доказательство неравнодушия. А Джонатан лишь скрипел зубами в ответ и велел Лутору убираться вон. Иногда это даже срабатывало.
Вот только не с Лексом. Чем чаще Джо посылал парня в… замок – тем чаще тот появлялся на ферме. И тем чаще ныло у Джо в груди. Иногда даже ныть начинало заранее, как ноют на дождь суставы у артритчиков.
И Кент сразу становился сам не свой. Бегал по ферме, как угорелый. Специально пачкался в навозе, представляя как будет морщиться аристократический носик, доставшийся, видно, Лексу от мамочки. Один раз даже гвоздей на дорогу рассыпал. И даже сам не понял – специально? Или просто руки тряслись от волнения?
Впрочем, к вечеру Джо успокаивался. И даже начинал радоваться, что на этот раз «провидческий» дар его подвел. Утешался тем, что вон, мол, сколько работы зато переделал, хотя в глубине души точно знал, что завтра Кларку придется переделывать всё, что он тут наворотил. И Марта будет тревожно щурить глаза, а Кларк обкусывать губы. Зато можно будет поворчать, чтоб не смели поучать главу семьи. Так, слегка… парой слов… Просто слишком уж чувство вины заело и рвется наружу раздражением, только усугубляя ситуацию.
А пока Джонатан облегченно вздыхал и шел в душ, смывать и пот, и навоз, и от чего там еще мог бы забавно морщиться миленький носик.
И за шумом воды всякий раз пропускал рев спортивной машины, тормозящей под самыми окнами…

Как Лекс умудрился застрять у них в тот снегопад, Джонатан не смог бы объяснить даже под присягой. Вроде ж все видели, какой снег валит, так что ж никто не намекнул, что ему домой пора? И сам Лутор отчего-то предпочел погодные условия в упор не замечать. Хотя обычно он как раз таки всё замечает, лысая сволочь. Но в этот раз все поголовно будто ослепли, словно затмение какое на них всех нашло. И теперь приходится искать этому гаденышу комнату.
Нет, Кларк мог бы, конечно, расчистить дорогу, но так рисковать под самым носом у Лутора? Значит, придется рисковать Джонатану. Пить тайком валидол и твердить, как мантру: «Помни о Марте! Помни о Марте! Помни о Марте!»
«Вспомни о сексе» – автоматически перефразируется заповедь в его голове при виде Лекса, выходящего из душа. Голого Лекса. Утирающегося полотенцем. Совсем-совсем голого.
– Ты б хоть прикрылся, – «бесстыжая морда… мордашечка, да…»
Тонкая змейка луторвской брови удивленно ползет вверх. Но только бровь. Полотенце так и остается на плечах.
– Боитесь, что замерзну?
«Да я тебя согрею», – чуть не ляпает Джонатан, но вовремя прикусывает губу.
– Угу. Сквозняки тут гуляют.
– А я уже ложусь.
И почему для Джонатана это звучит как приглашение? Откуда у него такая фантазия? За что ему это?
– Меня Марта зовет, – и Кент резко хлопает коридорной дверью.
Заставляя себя поверить, что ему нужно к жене. Заставляя себя поверить, что сердце стучит с мороза. Заставляя себя поверить, что он правильный и честный. Что он сможет.
Но верится с трудом.

– А «моторчик»-то барахлит, Джей Кей. Поберег бы ты его, не на гарантии ведь, – доктор Симс пытается шутить, но смотрит встревожено.
А потом долго что-то втирает Марте за стеклянной перегородкой. Джо не вслушивается. Зачем? Он и так знает. И что барахлит. И что поберечь бы. И что у Лекса – до зелени серые глаза. И родинка на копчике. И, кажется, даже волосы есть на лобке. Мягонькие, наверное, нежные, как его кожа. Джо хочется зарыться в них носом. И, пожалуй, он даже согласен на минет. А что? Его папке делал, и сынка порадует. Преемственность поколений, так сказать. Может и впрямь тряхнуть стариной? И по боку Марту…
Но словно по заказу Небес на помощь Добродетели из-за угла уже выскакивает обеспокоенный сын, смотрит огромными глазищами, лепечет что-то виноватое. И только больше тревожит душу. Бередит язвенную рану, проеденную виной. Прости, сынок, но тебе придется нести этот крест до конца. До конца дней своих верить, что слабое сердце – из-за тебя. А мне – до конца дней своих надеяться, что Марта сможет тебя утешить. Прости, сынок.
Но я правда верю, что лучше чувство вины, чем отец-извращенец.

Когда сын ссорится с Лексом и тот перестает бывать у них в доме – становится чуточку легче. Сначала.
А потом ты сходишь с ума. День за днем сходишь с ума. Просто физически чувствуешь, каждой клеткой тела ощущаешь, как сползают одна за другой черепицы твоей крыши. И разбиваются вдребезги. И прости меня, Марта, но уже ничего не склеить.
Последняя черепица падает прямо под ноги Лекса, которого какие-то черти принесли на ферму на ночь глядя.
Взгляд Джонатана медленно скользит от самых носков лакированных туфель… по узким лодыжкам… стройным ногам… цепляются за место, где под тканью брюк должно быть скрываются тазовые косточки… по плоскому животу… но тем самым соскам, которые преследуют тебя в ночных фантазиях… затвердевших сейчас… от холода?
А потом взгляд резко подымается вверх. Чтобы столкнуться с насмешливым взглядом Лутора. И понять, что всё было зря. И чувство вины. И внутренние обещания. И та грошовая свечка, которую ты поставил таки в местной церкви. Всё, всё было зря. Потому что…
– Мне надоело играть в кошки-мышки, Джонатан. Это уже не так забавно, как было первые пару лет. Давай уже займемся делом.
А в следующую секунду ты уже вжимаешь его в дощатую стену. Рвешь с плеч чертову рубашку, которая наверняка стоит дороже твоего трактора. Но тебе наплевать. Тебе тоже надоело просто хотеть. Надоело бояться. Надоело надеяться на чудо. Тебе всё опротивело, когда его не стало в твоей жизни. Ты вдруг понял – каково это, его потерять. И по сравнению с этим чувство вины – такая мелочь, такая ерунда, ей-богу. Бог простит, у него профессия такая, а Марта… что ж, Марта просто никогда не узнает.
И ты разворачиваешь его спиной, прикусываешь кожицу на лексовой шее до крови. И засаживаешь ему сразу наполовину. Он хрипит и бьется в твоих руках, судорожно елозит, пытаясь расслабиться… подстроиться под тебя… И хрипло просит: «Подожди… минуту… дай…»
Ты даешь ему минуту. Ты дал бы ему сейчас целый мир, будь он у тебя. Но он просит лишь время, и ты даешь ему минуту, отсчитывая секунды укусами по плечам. Как же давно ты об этом мечтал! Расставить на чертовом Луторе свои метки, как чертовы Луторы расставили свои по всему штату. Свое чертово «Л». Гребанные миллиардеры. Впрочем, их деньги – это меньшее из того, что тебя сейчас интересует.
Пятьдесят девятый укус – и толчок. Вскрик. Стон. Побелевшие костяшки пальцев, вцепившиеся в одно из бревен. И ты жалеешь, что взял его спиною: так не видно лица. Будто прочитав твои мысли мальчишка оборачивается к тебе. И, кажется, весь его профиль выражает насмешку:
– Уже устал?
Ты яростно рычишь. И заставляешь Лутора заткнуться, буквально задохнувшись собственными вскриками. Долбишь его яростно и зло. Будто в последний раз в жизни. Кто знает, может, так оно и есть. Может, позабавившись с новой игрушкой и удовлетворив любопытство, он больше никогда и не взглянет на тебя. Может, для него это просто игра.
И ты ненавидишь его за одну только возможность подобного. Оттого и трах этот – дикий и злой. С привкусом безнадеги. Но Лекс почему-то подмахивает тебе почти с благодарностью.
– Любишь по-жесткому, да? Чтоб в постели пороли?
– О да! – насмешливо кривится Лутор. – Накажи меня, папочка!
– Вот только твоего отца в нашу постель не надо! – и Джонатан с неведомо откуда взявшимися силами отпихивает пацана вон, буквально сбрасывая его с себя. А ведь еще секунду назад ему казалось, что добровольно оторваться от Лекса он никогда не сможет.
Лекс растерянно замирает у твоих ног. И вдруг улыбается… нежно?
– Иди сюда, Джонатан. Только ты и я. Всё остальное побоку.
И первым протягивает тебе руку. Как когда-то на берегу реки. Господи, как же давно это было! Между той и этой рукой – целая жизнь. Полная шрамов, ночных кошмаров, дрочки тайком, а главное – лжи. Но не той лжи, что досталась родне и друзьям. Самая болезненная ложь – та, что досталась себе. Которой ты мучил свое нутро, а ведь это всё равно, что колючим ершиком драить себе анус, а перед этим еще сунуть ершик в битое стекло.
Но сегодня правда освободит вас обоих. Даже если завтра она же вас убьет. Но сейчас – еще сегодня. Еще можно пожать протянутую руку. Опуститься на колени. Еще можно позволить чужой руке медленно, не спеша, поглаживать большим пальцем головку твоего члена. Пробежаться по уздечке, потеребить крайнюю плоть. И направить в себя.
На этот раз Джонатан входит медленно. Осторожничает. Толкается деликатно. Слово-то какое, чудное, совсем ему не подходящее: ну где вы видели деликатных фермеров? Но он всё равно старается быть… нежным.
– Быстрее! – командует Лутор. Он даже снизу умудряется командовать. – Ну же!
И ты больше не сдерживаешь себя. Как больше не сдерживает себя он. Вы хрипите, стонете, кусаетесь – уже вместе, почти в унисон. И ты снова любуешься капельками Лексова пота, на этот раз блестящими в свете тусклого амбарного фонаря. И делаешь зарубку на память вкрутить сюда лампочку поярче: всё же глаза уже не те, хоть Марта и пичкает тебя морковкой каждый день, но зрение всё равно падает, а так хочется видеть каждую черточку надменного, но почти родного, лица, чтоб легче читалась каждая эмоция, поступающая в уголках губ, и в сморщенном носике (ты был прав, Джо, он премило морщится, этот мальчишка), и в широко распахнутых глазах. Он сейчас такой открытый, такой, мать его, непривычно открытый! Что хочется трахать его вечно. Позабыв обо всем остальном.

– Мне надо домой.
Голос хриплый, сорванный. Но тон луторовский: властный и решительный.
– А мне надо поговорить.
– Рассказать семье о нас?
– С тобой поговорить, балда!
– Первый вариант мне нравился больше.
– Для начала оставь моего сына в покое!
– Джонатан, – с деланным удивлением тянет Лекс, делая большие глаза, – ты что, ревнуешь? – и тут же хитро усмехается: – Да брось, это же была чистой воды сублимация с моей стороны.
– Знаю я твои… телодвижения*, – Джонатан аж краснеет с досады. – Так вот, двигайся куда-нибудь не туда.
Лекс провокационно вскидывает бедра.
– А куда?
Джонатан неловко елозит. Черт, даже холод пола не спасает от жара внизу живота. Блин, если Лекс сейчас скажет, что это всё и продолжения не будет – Джо просто стукнет его чем-нибудь тяжелым по башке и запрет в подвале. И пусть себе ищут юного миллионера до всерачки, фиг с два найдут.
– С твоими движениями мы потом разберемся… и их направлениями, да. А пока нам надо поговорить, – и Джонатан мысленно сжимает свои яйца в кулак. – Ты не будешь трогать мою семью. Снимешь свою кандидатуру с этих дурацких выборов. Перестанешь темнить…
– А нимб мне не надеть? Я ж Лутор, ты не забыл? – насмешливо перебивает его Лекс.
– В самую первую очередь, ты – человек. Глупый еще, конечно, неперебесившийся. Но с вами, молодежь, такое часто бывает. Лекс, я знаю, что сам всё время шпынял тебя по поводу и без… Но это метод воспитания у меня такой…
– Кларка воспитывай, – зло бросает мальчишка, уходя в глухую оборону.
– Так я его так и воспитываю. Думаешь, откуда у него этот комплекс героя?
– Ну, а у меня комплекс злодея.
– У тебя комплекс придурка. И если не попытаться его исправить, то нам ничего не светит.
В амбаре повисает тяжелое молчание. Мрачно сопит Лекс. Джонатан судорожно роется по закромам памяти, пытаясь выудить еще хоть пару нужных слов, но ничего не находит. Может, зря он тогда бросил универ? Но после измены Лайонелла…
– И ты никогда не будешь мне изменять, слышишь? – тревожно добавляет Джонатан.
– То есть ты останешься со мной? – недоверчиво уточняет Лекс. – Всё это… твои требования… Это как бы условия того, что ты останешься со мной?
Джонатан на минуту теряется.
– Не так сразу, конечно. Марта и Кларк… Ты же сам понимаешь… Да и эти выборы, не зря я в них ввязываться не хотел!
– Про Марту и Кларка я отлично понимаю. И даже про выборы. Так что знаешь, я даже не прочь, чтоб всё осталось как есть.
– Предлагаешь мне врать семье? – возмущенно вскидывается Джонатан.
– Ну, врать же себе у тебя неплохо все эти годы получалось.
Джонатан кряхтя подымается с пола, придерживаясь за стену. Черт, ну почему с этими Луторами всегда такое чувство, будто тебя поимели? Даже когда ты вроде как сам… ну, того…
– Значит, ты не хочешь официальных отношений. Все эти подарочки на День влюбленных, совместные помывки в душе…
– Джо, Джо, Джо! – прерывает Лекс обиженную тираду и сам пытается подняться. Болезненно охает: – Черт, ну и заездил же ты меня! – но Джонатан не реагирует на комплимент, только молча пытается застегнуть уцелевшие пуговицы на рубашке отчего-то дрожащими пальцами. От Лутора дрожащими, блядь! Как же его достала эта семейка…
Внутренние терзания разбиваются гладкой щекой, прильнувшей к затылку.
– Джонатан, ты же старый…
– …дурак…
– Опытный человек, – поправляет Лекс. – Ну сам посуди, какой День Валентина? Какие помывки? У меня трансконтинентальная компания… по крайней мере, будет через пару лет. А у тебя – семья и политическая карьера. И я никогда не хотел причинять твоей семье вред, чтобы ты не напридумывал себе по этому поводу. Мне нравится Марта. Мне нравится Кларк. По-родственному нравится. И я не нуждаюсь в открытках и утреннем минете. Да, я эгоист и меня всё устраивает, как есть. И пусть сенаторский пост мне не светит, но и черт с ним! Я в эту предвыборную гонку ввязался только из-за тебя.
– Но Дженнингс…
– Перестань. А то я не знал его подноготной! И к кому он бросится за помощью тоже, кстати, догадаться было несложно.
– Ты манипулировал мной!
– Я всеми манипулирую. Я ж Лутор.
– Твой отец тобой бы гордился, – презрительно кривится Джонатан.
– Вот только моего отца в нашу постель не надо. Ты сам просил.
Джонатан прикусывает губу. Отходит в сторону. Молчит. Долго молчит. Пытаясь решить для себя, как жить дальше. Вот с этим. В глубине души он отлично понимает, что Лекс прав, что лучше всё оставить как есть. Будут почесывать свой зуд время от времени и делать вид, что всё путем. Лекс будет управлять своей компанией, Джонатан переедет в Вашингтон. И периодически они будут встречаться на нейтральной территории. Неплохое начало…
И хреновый конец. Всем его идеалам и принципам. Всему, чему он учил собственного сына, в чем клялся собственной жене, что так пламенно доказывал на митингах – всё, всё идет прахом. Второй раз в его жизни всё идет прахом из-за Лутора. Вот только на этот раз не потому, что его бросают – а потому что бросать как раз и не хотят.
– Еще сегодня утром мне казалось, что я не смогу жить без тебя. Ты стал моим наваждением, щенок. С той истории с этим твоим братом, который еще дал мне по башке и типа тебя потом похитил. Я тогда впервые разглядел в тебе человека, понимаешь? Не просто богатенького выпендрежника, а парня, который умеет и хочет работать. Ты с таким азартом разгребал навоз, что это не могло оставить равнодушным мое фермерское сердце, – усмехается Джонатан. Но то что он говорит совсем не смешно. – Может, ты нравился мне и раньше, я никогда не задумывался об этом. Я просто боялся об этом думать, понимаешь? Отец всё время твердил, что это извращение, когда мужик мужика долбит в задницу. Но я всё равно попробовал. В университете. Тот парень умел уговаривать, ты б со мной согласился, если б знал о ком я. Я попробовал и сильно обжегся. До самой кости. И больше пробовать уже не хотелось. Иногда мой взгляд замирал на чьей-то заднице, и я не дамские попки имею в виду, но стоило вспомнить, чем тогда кончилось дело – всё вожделение как рукой снимало. И если я чего и замечал в тебе до того дня на ферме, то всё выжигалось чувством самосохранения на корню. Поэтому-то мне и нужно было сначала увидеть в тебе человека, понимаешь? Разглядеть в тебе что-то хорошее. Как гарантию того, что ты не поступишь, как та сволочь. И в то же время я боялся это разглядеть. Потому что тогда у меня не было бы причин тебя не хотеть. Марта и Кларк… Ну, они всё-таки не причина, они скорее повод. Но они очень веский повод. Я очень их люблю. И это тоже причина почему я не хотел… любить тебя…
Джонатан оборачивается. Смотрит в встревоженные серые глаза. Лекс понимает. Понимает его – Джонатан это чувствует. Он эгоист и Лутор и понимать его совсем не хочет – но он понимает. Почти против воли.
И Джонатану хочется верить, что это от того, что в глубине души пацан тоже любит его.
– Я не хотел тебя любить, Лекс. Я слишком долго строил свой маленький идеальный мирок с правильной женой и благовоспитанным сыном, чтобы бросить его к ногам Лутора, – «снова» хочет добавить он, но вовремя прикусывает язык. – Мой парень, тот, из Метрополиса, убедил меня на долгие годы, что такая любовь – извращение. Потому что слишком плохо кончилась. Хорошие вещи просто не могут так хреново кончаться, понимаешь? И когда он меня… надломил… едва не сломав… Я посчитал это… ну, карой божьей, что ли. И поклялся самому себе быть правильным. Во всем. Всегда. Никогда не идти на сделку с собственной совестью. И перегрызть глотку любому, кто хоть тень моей беды навлечет на мою семью. И даже не потому что я такой классный отец семейства, а просто потому, что никто не должен переживать подобного. А знаешь почему у меня всё это так хорошо получалось? У меня! Который вместе с Дженнингсом мечтал в универе о политической карьере. Вот только угадай, что я в молодости мечтал отстаивать? Не поверишь, права геев. И был уверен, что Харви Бернарда Милка заткну за пояс! – Джонатан грустно вздыхает. – А потом моя лодка повернулась на 180 градусов. Знаешь почему за всё это время она ни разу не сбилась с курса? Потому я был уверен, что этот курс правильный. Вот такая вот банальная причина, – разводит он руками. – Это как рефлекс у животного: обжегся – не суй туда больше свой нос, а если погладили за то, что сделал – значит, ты сделал правильно. Все восхищались мной, «гладили» за то, какой я правильный. И я думал: значит же я верно поступаю. Значит, так оно и надо делать. И я так воспитывал сына. Я об этом твердил в баре друзьям за кружкой пива, а потом избирателям во время предвыборной кампании. И они верили мне – потому что я сам верил себе. – Джонатан подымает на Лекса взгляд, больной, уставший взгляд. – Но я больше не верю.
Лутор дергается вперед, будто хочет обнять. Будто хочет утешить. Будто может утешить. Но Джонатан решительно выставляет вперед руку, останавливая.
– Не сейчас. Я хочу объяснить. Мне надо объяснить тебе почему. Почему мы так долго играли в кошки-мышки, как ты выразился. Просто я и тебя воспитывал. Я видел твой потенциал, парень! Что ты не злой, а главное – совсем ведь не глупый. И я думал, что если немного… «прижечь» тебя… то ты пойдешь по правильному пути. То есть мне он казался правильным. Более того – единственно правильным. И я боялся сбить тебя с правильного пути. Надломить тебя своими извращенными желаниями. Я даже с Кларком мешал вам общаться, потому что по отдельности вас воспитывать легче было.
– Меня не надо воспитывать, Джонатан. Я такой какой есть. Может, я и заинтересовался тобой, потому что подсознательно заменял тобой отца – но этот комплекс я уже пережил. И трахался я сегодня не с родителем. Мне нужен был именно ты.
– Но именно от меня тут уже ничего и не осталось. Джонатан Кент, тот Джонатан Кент, которым все восхищаются, которым гордятся родные и близкие – такой Джонатан Кент не мог трахнуть Лекса Лутора в собственном амбаре! Как не может снимать с себя за это ответственность! Я старше, я опытней, я должен был… черт, ну хотя бы поговорить сначала. Попытаться тебе объяснить. Напомнить себе о семье и долге, – Джонатан обессилено прислоняется к стене. – Просто я слишком долго тащил свою ношу идеальности. Но она не для человеческих плеч – и я надорвался. И мать же ж твою, я просто устал. Устал быть правильным и идеальным. Устал четыре года дрочить на тебя по ночам. Ты так часто мне снился. Я тобой почти бредил. И оказалось очень сложно напомнить себе о семье и долге, гораздо сложней, чем убедить себя в том, что любовь грязной не бывает по определению. Если это любовь, конечно. Так легко оправдать себя этим чувством. А оправдав – забыть на хрен о семье и долге.
– Джонатан…
– Но сказка кончилась, да? Сейчас ты поймешь, что трахался с фантиком, а конфетка осталась в другой упаковке. И вернешься домой. К своей фирме. К своей предвыборной кампании. К своему отцу…
– Джонатан, я…
– Я слышал, были дураки, которые за ночь с царицей соглашались распрощаться с головой. Наверно, я один из них. Только за ночь с тобой я отдал больше, чем голову. Почти что душу. Просто еще сегодня утром мне казалось, что я не смогу жить без тебя, – повторяет он. – А теперь понимаю, что и с тобой не смогу жить тоже. По крайней мере так, как предлагаешь ты. И теперь у меня два выходы: либо вернуться в свой проверенный идеальный мирок, сделав вид, что ничего этого не было – либо построить новый мир с тобой. Но это уже тебе решать, Лекс. Я слишком часто решал неправильно, поэтому давай на этот раз решишь ты? Я подожду до выборов. Не знаю кто из нас выиграет, но мы отпразднуем это здесь. Ты приедешь сюда и скажешь мне свое решение. И мы отпразднуем: либо возрождение Джонатана Кента, оступившегося, но правильного – либо нашу с тобой свободу. Потому что я слишком привык всё делать правильно. Даже извращения. Я хочу, чтоб даже такая вот извращенная любовь была у меня правильной. С домом, семейными праздниками и минетами по утрам. А не где-то по темным углам, вздрагивая от каждого шороха. Но решать тебе, Лекс. Я никогда и никому не навязывал свою любовь насильно.

Он выиграл. Изматывающая предвыборная гонка позади и он выиграл.
Или проиграл?
В амбаре пусто. Лекс не пришел. Или?..
– Выходи, Лутор, – кричит он, пытаясь разглядеть фигуру в темном углу. И скидывает пиджак: жарковато ему что-то и вообще… в случае чего можно попытаться его переубедить.
Но на свет выходит совсем не тот Лутор. И начинается ад. Лайонелл несет что-то про тайны и Кларка, пытается шантажировать. А Джонатана буквально трясет от мысли, что в любую секунду сюда может войти Лекс. Ведь Лайонелл же всё поймет (в уме Джонатан ему никогда не отказывал) и всё расскажет сыну. Как отреагирует на это Лекс так страшно представить, что снова начинает ныть в груди.
А Лайонелл продолжает втирать ему про какие-то тайны. Но Джонатан уже не слушает.
– Я не позволю разрушить свою семью, – хрипит он, задыхаясь.
И сам не знает какую из семей имеет в виду. Какую из тайн мечтает навсегда забить на самое дно этой глотки.
– Мы выдержим все испытания, которым ты хочешь нас подвергнуть. Потому что мы вместе…
Джонатану чертовски хочется верить сейчас самому себе. Хочется верить, что они действительно выдержат: и Марта с Кларком, и Джонатан с Лексом.
И что они с Лексом действительно будут вместе.
Перед глазами плывут темные круги. В горле пересохло. И снова болит в груди. Сердце, чертово сердце, запавшее на эгоистичного мальчишку. На сына врага. Он задыхается. Нужно на воздух. Да, надо во двор, может, удастся перехватить Лекса во дворе? Только бы он не узнал, не заметил, не заподозрил ничего…
Но во дворе он перехватывает Марту. Еще и Кларк рядом. Нет. Нет-нет-нет! За что ему это?! Теперь к страху прибавляется чувство вины. И чем больше они беспокоятся за него, тем сильнее давит в груди. Зачем, ну зачем вы такие правильные? Такие хорошие? Я же вас недостоин. Я трахался с твоим бывшим другом, сынок. Я и сейчас поджидал его в нашем амбаре. Я подлая грязная скотина, Марта.
Он хочет попросить у них прощения. За всё. А главное – ему надо успеть, надо сказать, признаться, наконец, сыну, что больное сердце – не из-за него, это всё его собственные, Джонатановы извращения виной…
– Ты не виноват, Кларк…
Но резкая боль не дает договорить, буквально швыряет об землю.
– Папа!
– Джонатан, нет! Прошу тебя, не сейчас!
Жена отчаянно теребит его, не давая собраться с силами, сбивает с мысли. Он забывает всё, что хотел им сказать и просто позволяет голове безвольно скатится на бок. Физическую боль перекрывает другая – он так и не дождался Лекса. Не увидел своего мальчика. Он бы хотел. Пусть он извращенец и сволочь, но он бы хотел, чтобы Лекс был сейчас рядом.
Чувство иррациональной обиды на семью захлестывает его на миг и заставляет забыть о долге перед ними. Ну что они воют, а? На кой рвут ему рубашку? И теперь ему совершенно ясно, что лучше бы здесь действительно был Лекс. Уж он-то не позволил бы его так трясти. И вообще, он никогда не паникует в сложных условиях, уже наверняка бы скорую вызвал. А сын с его суперскоростью даже за стаканом воды сбегать не додумался… Почему здесь нет Лекса?!!
Джонатан часто слышал выражение «сердце ревется к кому-то», и сейчас его сердце рвется к младшему Лутору. Ему даже кажется, что он видит его силуэт в глубине амбаре. И сердце, попустив удар, устремляется туда, к любимому. Рвется из последних сил.
Пока безжизненно не обвисают порванные нити.

***
Лекс никогда не любил холода. А больше всего ненавидел их из-за кепок и шапок, которые ему приходилось таскать из-за лысины, слишком быстро замерзающей на морозе. А что вы хотите, он выглядел в них смешно! Над ним все прикалывались в школе. Пока в 16 лет он не заявил, что больше никогда не наденет ни одного головного убора. На Северный полюс соберется – и то не наденет! Гордость была спасена. Но голова от этого меньше мерзнуть не стала.
И теперь он стоит на промерзлом ветру и чувствует, как холодные снежинки тают на голой черепушке и противно стекают на шиворот. Вниз по спине. До самой поясницы. Когда-то именно так он соблазнял Джонатана, стекающими за пояс джинсов каплями.
А теперь он его так провожает. Холодные капли, причиняющие столько дискомфорта – это Лексова замена слезам. Потому что Джонатан Кент стоит слез. Вот только не его…
Черт его дернул приехать в этот амбар. Чтобы застать Джонатана с собственным папашей. И по обрывкам фраз понять: они были любовниками. Они были любовниками, мать твою! Да еще и с «общим интересом, который они готовы защищать ценой своей жизни». Суки.
Значит, Лексу он на уши вешал сентиментальную чушь, а его папаше – поведал все секреты сына?! Это такая у тебя любовь, Джонатан?
Лекс до боли стискивает кулаки. Ему мерещатся интриги и заговоры: наверняка, Джонатан спелся с папашей, договорился через постель держать его в узде. Отсюда и все эти уговоры быть хорошим. Хорошим – по кентовским меркам.
И плевать Кенту было, что Лекс себя плохим никогда не считал. Ведь он тоже всегда старался быть правильным. И даже попытки выведать тайну Кларка – это от правильности. Потому что правильные друзья не врут друг другу.
И правильные любовники не врут друг другу тоже.
Взгляд выхватывает из скорбящей толпы Лану. Он чуть не угробил ее в тот день. Но это не потому что он плохой. И даже не из-за тайны Кларка. И целовал он ее не потому, что нравится. Просто себя проверял: с кем ему лучше. Получилось что с Кентом. А что догонять кинулся – так просто хотел извиниться. Извиниться на причиненное неудобство – это же правильно, правда, сука?!
А вот то, как с ним поступил Джонатан – это уже неправильно. Неправильно требовать от него слишком многого – взамен не давая ничего. Неправильно не признаться ему в любовной связи с отцом. И что про семейные тайны ни гу-гу – тоже ведь не совсем хорошо, правда, Джо?
А самое обидное – что Лекс ведь едва не повелся. Вот дурак-то, Господи! Сидел думал, как отцу признаться, что с общественностью делать. За Джонатана переживал, как семья воспримет. Даже как-то виноватым себя чувствовал. Причем настолько, что пришлось глотнуть виски для успокоения, а то уже начал чувствовать себя какой-то влюбленной школьницей, которая боится признаться маме, что уже не целочка.
Вот из-за выпивки-то он так легко контроль и потерял, когда Лану увидел. Это была как последняя капля. Напоминание каково ему будет с Кентом. Да вот также как Лане тогда.
Но он всё равно поперся на ферму. И хоть и услышал там много унизительного для себя – всё равно приперся на похороны. Потому что здесь и сейчас он хоронит не Джонатана Кента. Он хоронит собственную глупость. Он позволил себе поверить в сентиментальную чушь, позволил какому-то лживому сукину сыну, Харви Милку недоделанному, манипулировать собою. И то, что он хотел верить, что его можно любить просто так, не за деньги и связи – не оправдывает его. Ты чуть не лоханулся, Лекс. Еще чуть-чуть и ты бросил бы всё к ногам папашиного хахаля (неудивительно, что он давал деньги на его предвыборную кампанию). Ты бросил бы всё – за хуй собачий. И от осознания этого чертовски больно.
А еще больней – от того, что это уже никогда не случится…


_____
* Здесь игра слов: Джонатан коверкает вторую часть английского слова «sublimation» («сублимация»), переиначивая ее в «motion» («жест, телодвижение; изменение позы»).

@темы: Подарочное, Тайны Смолвилля, Фанфикшен

---

Приглашаю в соо

@темы: Страшно подумать, Чужой Арт, Ссылки

---

Эк, верно, сейчас Кларка-то колбасит!

На Солнце произошла колоссальная вспышка, Земля подвергнется атаке магнитной бури.

В ночь на вторник, 15-го, спутники GOES зафиксировали на Солнце вспышку класса X2 - высшего по мощности. Таких колоссальных огненных всплесков не было на светиле вот уже пять лет - с декабря 2006 года.

Вспышку сопровождал так называемый корональный выброс - Солнце извергло потоки заряженных частиц. Сейчас эти плазменные сгустки приближаются к Земле со скоростью 410 километров в секунду. И достигнут нашей планеты к концу дня в пятницу, 18 февраля. Поэтому ожидается сильная магнитная буря, которая продлится от 10 часов до суток. То есть захватит и ночь на субботу, и саму субботу.

Геомагнитные последствия от вспышки неизбежны, заверяют специалисты Лаборатории рентгеновской астрономии Солнца Физического института имени Лебедева (ФИАН), следящие за событиями. Ведь источник коронального выброса находился почти точно по центру солнечного диска и прямо напротив Земли.

Неизвестно, какие конкретно неприятности произойдут в результате сотрясения электромагнитного поля нашей планеты, принимающего на себя удар плазмы. Специалисты не предрекают ничего катастрофического в глобальном масштабе. Но не исключены локальные нарушения в радио- и телефонной связи, скачки напряжения, короткие замыкания и даже аварии на трансформаторных подстанциях. В этой связи разумно было бы в пятницу вечером не пользоваться энергоемкими бытовыми приборами - электрическими духовками и мощными отопителями.

Так что вы там себя берегите, мои дорогие ПЧешечки!

@темы: Страшно подумать, Чужой Арт

---

Черт, приятно...

Пишет  Danita_DEAN:

16.02.2011 в 06:44

Суть: отмечаетесь - пишу из чего вы сделаны.
И так далее^^

dora_night_ru х))
из крыла бабочки, прыжка в реку, женского вокала, солнечного и лунного кругов, медового цвета и...плюшевой игрушки))

URL комментария

@музыка: Cotan Project - Santa Maria Pel Buen Ayre

@темы: Страшно подумать, Ссылки

---

У меня новая цель в жизни

Создатели «Чистой романтики» выпустили новую мняку. Я замерла в ожидании чуда
Sekai-ichi Hatsukoi
Лучшая в мире первая любовь

Производство: Япония
Жанр: сёнэн-ай
Тип: ТВ
Выпуск: c ??.04.2011
Режиссёр: Кон Тиаки
Снято по манге: Sekai-ichi Hatsukoi: Onodera Ritsu no Baai
Автор оригинала: Накамура Сюнгику
Студия: DEEN
Описание: Эта история повествует о псевдо - папенькином сыночке, который мажором вовсе не желает быть. Ещё на нём печально сказался юношеский гомосексуальный опыт, с непроницаемым поленом, который не мог нормально свои чувства выразить.
Ну, вот свои юные годы парень остался один (без постоянного яою, что уж про гет говорить), окруженный насмешками неумелых завистников, которые смогли бы быть редакторами разве что романов Донцовой. Терпеть такое Рицу не мог и решил, как Колумб плыть в Индию (новый коллектив, новые редакции, но старая привычная работа с книгами), а открыл Америку (работа с "какой-то там" сёдзё-мангой, пугающие, с непривычки, люди), а самое страшное, что на новом материке его ЖДАЛИ, и не только как талантливого работника, а ещё и старое доброе Полено (Танако) коварно потирало ручонки, в стремлении приручить старого уке, и, наконец, спалить само себя страстью.
И вот в спокойный тихий вечер
Глубокой страсти поцелуй,
Возможно, их сплетёт навечно...
Хотя, какое там "возможно"? Конечно же, они будут вместе, просто уке нужно будет серий так ... несколько поломаться. А семе? Семе надо разъяснить ситуацию, которая произошла в их совместном прошлом, что-то там доказать уке. Короче, всячески попытаться склонить к сексу и при этом суметь доказать, что он его таки любит, а не просто гей.
История о редакторах сёдзё-манги Рицу и Томое, которые являются первой любовью друг друга. Первой и последней.

@темы: Страшно подумать, Чужой Арт, клипное-прикольное - жаль, что не моё, аниме, Ссылки

---

Я честно попросила разрешения прежде чем тырить

14.02.2011 в 16:14

Пишет  Sugrilinn:

Как нежно)))

14.02.2011 в 13:23

Пишет  DikoSharik:

Арты
Работы художника Yangqi

@музыка: Ashram − Il Mostro

@темы: Чужой Арт, Ссылки

---

Ненавижу этот праздник

Название: Я не святой
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: R
Жанр: стёб, при чем жестокий
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: как отмечает День Святого Валентина наш любимый Лекс Лутор?


#14 февраля#

6.45. Проснулся. Один. Кларк опять смылся куда-то среди ночи. Снова пришлось снимать утреннее напряжение в спортзале. Блин, такими темпами я скоро смогу подрабатывать фитнес-инструктором. Или в Лигу вступить без экзаменов… Может, этого Кент и добивается?

8.30. После завтрака просматривал почту. Заодно разобрал подарки к дурацкому празднику типа влюбленных. Ну, кто меня в этом году любит?
Так, Хлоя прислала коробку конфет. Хм, а шоколад-то американский. Дешевка. Вроде ж Салливан нормально зарабатывает. Да и Оливер скупым любовником никогда не был. А что внутри? Ой, начинка из «сыворотки правды», моя любимая. Если, конечно, не меня ею пичкают. Хлоя, Хлоя… И когда ж уже любопытство тебя погубит? Доживу ли…
Надо же, Лана вспомнила о счастье, которое подарил ей наш брак. Или развод. Но, в принципе, милый букетик. Без открытки, но с «жучками». Но всё равно милый. От меня она такого, честно сказать, фиг дождется. Ну, разве что веночек. Траурный. Это ж святое. Но букет – это всё же приятно. Надо будет сделать ей ответный подарок. Что б такое придумать? Чтоб не смертельное… Да ладно, праздник всё-таки, побуду добрым придурком. Кажется, Лана астрономией увлекалась. Точно, куплю ей звезду, где там Международный Звездный Каталог, точно помню, что вчера что-то такое присылали с рекламными буклетами. Ага, α Lyn – самая яркая звезда в созвездии Рысь. Склонения не разобрать (Кларк опять ставил свои кружки где ни попадя), но заканчивается на 33.1″. Да ладно, мы ж туда на уик-энд не поедим, и так сойдет. Сейчас позвоню агенту, а потом отправлю Лане подарочный купончик. Ну, заляпанный чуть-чуть, ну что поделать? Зато от души. Пусть знает, что у меня тоже душа имеется.
О, старый приятель Оливер подарочек прислал. Что тут у нас? Какой миленький плюшевый медвежонок. И бомба внутри очень симпатичная. Что ж ты, зараза, не угомонишься-то никак? Ну, трахнулись в школе. Ну, изменил я тебе потом. Но стоит ли из-за этого десятый год мне нервы трепать? Хотя, по сравнению с Дунканом, мне даже повезло…
От Кларка фигушки. Ну погоди же, я припомню, ты меня знаешь.
Так, конфеты Теске (сестрица у меня такая луженая крыса, что ее никакие химикаты не берут) и пусть не смеет показываться на люди раньше времени. Цветы в сортир вместо освежителя (да, я хозяйственный, других в миллиардеры не берут). Бомбу обезвредить и в кладовку (взрывное устройство с «пальчиками» Квина в хозяйстве всегда пригодится).
Но сначала букет, а то еще завянет. Несу в уборную, на ходу любуясь композицией. Не зря всё-таки Лана по Востоку шастала: Кама-сутру не освоила, так хоть икебану изучила. Жаль только, что таки без открытки, а то бумага в туалете тоже кончается.
Пока крепил букет к стене, в сортир влетел Кларк и буквально вышвырнул меня, заперев быстро двери. Ну вот, к туалету я его приручил. Научить бы еще не таскать в дом всякую гадость.

8.45. Просмотрел камеры безопасности. Стала понятна причина внезапной страсти Кларка к «фарфоровому другу»: придурок слопал все конфеты от Салливан. Теперь я точно знаю, что правда и Кларк Кент – две вещи абсолютно несовместимые. А до Кларка, надеюсь, наконец-то дойдет, что все подарки его любимой подружки выходят ему боком. Но хорошо хоть, выходят, а мог бы наоборот, запором маяться.

9.30. Кларк всё еще в сортире. Зато прибегала Хлоя. Я ее впустил, хотел показать ей, до чего она друга довела, надеялся, ей стыдно станет. Но мисс Салливан с порога устроила мне какой-то странный допрос, и стало не до Кларка.
С какой это стати Хлою так заинтересовали мои постельные практики? Что я предпочитаю? Фелляцию или иррумацию? Да вы оборзели, мисс Салливан. Вот до чего воздержание-то доводит.
А, может, и ей подарок сделать… Ну, в честь праздника… Если хорошенько зажмуриться. А что? Плоская, коротковолосая.
Ах, ты со мной не ляжешь ни за какие мои миллиарды? Ты Квина любишь? Чего ж тогда ко мне припер… Стоп, кажись, эта ищейка прознала про наш школьный роман. Еще Кларку скажет. А этот придурок напридумывает себе черти что. Пора гнать эту Салливан в шею, пусть со своим Квином сама разбирается, я ж ее на помощь не зову, когда он меня в очередной раз пристрелить пытается?
Снимаю со стены катану (отличная боевая сабля с прямым, копьевидным клинком и с двумя лезвиями) и начинаю ненавязчиво так Хлое намекать, что она засиделась. Салливан пару минут тупо таращится на лезвия, а потом бросается вон.
Вот и славно, пойду проведаю Кларка.

9.50. Пока трепался с этой дурой, Кларк уже успел куда-то смыться. Опять мир, наверно, спасает. Классная отмазка, хочу себе такую же. Может, и впрямь вступить в их долбанную Лигу?

12.10. На обед приперся папа. Нес какой-то бред про то, что я и есть путешественник, которого так ждали представители клана Veritas. Интересно, что он курит? Не могут же от выпивки быть такие глюки? После того, как у папаши чудодейственным способом исцелилась печень, он эту печень совсем не жалеет. На месте бедного органа, я б уже подговорил ноги пару раз опрокинуть папку на пол, чтоб мозги встали на место. И с чем большей высоты опрокинуть – тем лучше.

12.45. Папа наконец-то убрался. Я очень обрадовался. К тому же вернулся Кларк. Предложил ему отметить этот двойной праздник (уход отца и возвращение любовника). Но на слово «двойной» Кларк почему-то жутко обиделся. Стал кричать, что теперь-то он знает, кто надоумил бедную Хлою купить двойной страпон для игр с Оливером (хотя лично я не употреблял бы слова с корнем «ум» применительно к Хлое).
Я уже собирался обидеться на такие ужасные обвинения – но Кларк успел обидеться раньше. И опять смылся. Оставив на столе записку, что теперь-то Квин меня точно прибьет (как-то ходить сможет), и Кларк больше не будет меня выгораживать.

14.14. От скуки облазил всю библиотеку. Нашел в камине какой-то рычажок и с дури дернул. Или это черт дернул – меня дернуть. Очнулся на Северном полюсе в какой-то странной юрте. Пока искал способ выбраться, отмерзли уши. Зато познакомился с классным чуваком. Зовут «Джо», живет тут вместе с сыном, но сын, в основном, где-то шляется. Ага, знакомая ситуация.
Джо очень одиноко одному, так что мы поболтали. Он угостил меня какой-то криптоновой наливкой (никогда не пил такую) аж двадцатилетней выдержки. В благодарность поделился с ним своими 327-ю планами по захвату мирового господства: почему-то показалось, что именно Джо сможет их оценить. Он оценил. Сказал, что последние три даже ему на ум не приходили, хотя он давно на местные земли облизывается. Вот только сынок всё время его планы рушит. Скотина.
На третьем часу общения почувствовал, что уже и яйца подмерзают. Пришлось возвращаться домой. Пообещал Джо, что как-нибудь опять загляну. И принесу ему фиолетовый кристаллик: он с его помощью хочет устроить сыну трудотерапию, может, хоть после этого пацану полегчает.

17.20. Дома уже поджидал Кларк. Я хотел продемонстрировать ему холодный прием за всё то хорошее, что он мне сегодня устроил, но Кларк холод почувствовал и так. Теперь слушаю лекцию о вреде переохлаждения и пользе теплых изделий.

17.30. Горячая ванна – это приятно. Но горячительный минет от Кларка круче!

00.13. Мой наконец-то угомонился и спит. А я дневник заполняю. Заодно дополняю перечень подарков. После секса я добрый.
Так, Теске мороженое (раз с конфетами не выгорело), Хлое – Кама-сутру, Олли – смазку, Джо… Ну, если фиолетовый кристалл не найду, покрашу в нужный цвет тот черный, что мне от папки достался. Еще и батарейку внутрь засуну, а пусть светится, кажись, Джо нравятся подобные приколы. Поехали дальше. Кларку – часы (чтоб ко мне не опаздывал) и GPS-навигатор под кожу (чтоб и я к нему не опаздывал). Лане… А Лане – по шее. Ну чисто так, по традиции…

@настроение: а какое настроение бывает у злобного желтого карлика?

@темы: юмор, Тайны Смолвилля, Клекс, Фанфикшен

---

Работа на дом. Часть II. Глава 1.

Ну-с, приступим-с помаленьку...

Название: Работа на дом. Часть II. Глава 1.
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Ол/Лекс и рядом взъерошенный Кларк бегает
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Сиквел: «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Саммари: Считается, что жизнь удалась, когда на работе тянет домой, а дома – на работу. Но если дом превратился в работу – это как засчитать?


Кларк совсем не против, чтоб на его могиле выгравировали что-нибудь из Голдсмита: ему определенно нравится этот парень. Что угодно из Голдсмита – но только не эти два, вроде схожие, но почему-то различные суждения. «Ожидание счастья – тоже счастье». И вот еще одно: «Часы, которые мы проводим среди счастливых надежд, гораздо приятнее тех, в которых мы наслаждаемся достижением цели».
Кларк хмурится, запрокидывая голову кверху, будто пытаясь прочесть ответ серди звезд. Был ли он счастлив без Лекса? Не зная его… или, узнав, мечтая о нем… Разве он был тогда по-настоящему счастлив? И разве теперь – ЗНАЯ – он сможет быть счастлив без него?
Кларк не знает ответов на эти вопросы. Потому что ему страшно знать на них ответы.
А еще страшнее от того, что рано или поздно ответить всё же придется…


#Анамнез#

26 октября 1996 года у Присси Джонсон на биологии впервые пошли месячные и она грохнулась в обморок. Чак Дэвис пролил сок перед кабинетом химии, и Барти Джонс, поскользнувшись, сломал себе руку. На обед в столовой была пицца и зеленые бобы. А учительница пения заболела и последней парой у учеников 4-В была физра. Они отрабатывали баскетбольные броски.
А после душа голый Оливер Квин в деталях и в лицах хвастал всем присутствующим в раздевалке, как лапал сиськи Мэри Джейн Майер. Хотя лапать там особо было нечего. Но он очень хорошо рассказывал. Очень. У половины пацанов встал. И у Лекса Лутора тоже. Встал на Квина.
Из раздевалки Лекс выскочил, как ошпаренный. Летел со школьного двора на всех парусах.
Чтоб быть перехваченным в воротах. Квином.
– Поехали.
– Куда? – просто сказать, что Лекс был ошарашен – это всё равно что ничего не сказать. Ну вот просто ни слова. Просто сделать вид, что это не с ним. Квин разговаривает не с ним. Не его берет за руку. Не его – ни в этой жизни – не он – не этой рукой – не его руку – тащит в свой лимузин.
– Ко мне.
– На кой? – Лекс даже не злится. Лекс просто растерян. Хотя… растерянный Лутор – это очень даже непросто. Но Квину вот удалось… вывести его из себя… вывести и увести…
«Сейчас он завезет меня на один из своих заводов и перемелет на компост», – мысли жгут лысую черепушку изнутри. А квиновская рука, по-прежнему сжимающая запястье, жжет снаружи. «Или будет ставить опыты. Типа почему я лысый. Захотелось, блять. А я так самовыражаюсь: по ночам стригусь налысо. Или меня стригут гномики. Маленькие лысые гномики. Я продал им душу в обмен на оценку по алгебре, и они теперь взимают проценты по сделке растительностью с головы. А ты разве не знал, Олли? Ну так спроси, я те расскажу. Ты только спроси. Хоть что-нибудь…»
Но Квин молчит. Пялится в окно, урод, и знай себе помалкивает. Впрочем, нет, не урод. Это Лекс уже понял. Сегодня. На физре. Осталось это признать. И уточнить детали.
– Так чё ты хочешь, Квин?
– Тебя, Лутор.
– Типа в пожизненное рабство? Это такая новая игра? Новый способ достать Тюфякоида, да? Сам придумал? Или кто подсказал? Кто ж у нас такой умный? Джеффри? Уолден? Ну не Барти же из параллельного, а?
– Когда ты молчишь, ты мне нравишься больше.
– А я тебе нравлюсь? – Лекс пытается скрыть смущение и непонятный страх за привычной, такой уже родной, маской язвительности.
Которая разбивается вдребезги о взгляд серых глаз, смотрящих в упор:
– Ты мне нравишься, Лекс. А теперь помолчи.
У Лекса вмиг пересыхает в горле. И он чувствует, что краснеет. Ну, наверно. Он никогда не краснел… до этого… папа думает, это такая особенность организма… его организма… Но сейчас. Ему душно. И сердце стучит. Даже нет, не стучит, телепается где-то внутри половою тряпкою. И надо бы что-то сказать – но хочется заныкаться куда-нибудь, в нору поглубже, и… подрочить, что ли? Ну не рыдать же, как сопливой девчонке! Лучше по-мужски, в душе, ну… погонять себе шкурку, да.
– Кха… Куда… а куда мы собственно, а? – Да, Квин, конечно, велел помолчать. Да только всякие Квины Луторам не указ! Да. Не будет Лекс корчить тут из себя дрессированного пуделя. И вообще… Ему надо отвлечься.
– Ко мне.
– В смысле, к тебе домой?
– Ну не в офис же. У меня рабочего кабинета еще нету. И съемных квартир тоже.
– А не рановато ли представлять меня твоим родителям? – на этот раз усмешка получается что надо, папе б понравилось.
Но Олли продолжает невозмутимо пялиться в окно.
– По ходу разберемся.

По ходу разбираться ни с кем не приходится: в пентхаусе они одни. Лекс нервничал до этого? Фигня, это был приятный тайский массажик нервишек по сравнению с тем внутренним тремором, что бьет его сейчас. Он, Лекс Лутор, наедине с Королем школы, Оливером Квином. Он, маленький Лутор, и Квин с большой буквы. Нет, Луторы, конечно, не перед чем не пасуют. Но мать вашу за ногу, ему ж тринадцать лет и у него сегодня впервые встало на парня! А через каких-то полчаса он уже с этим парнем… наедине… и в приоткрытую дверь видна кровать… Полный абзац.
Лекс поспешно облизывает пересохшие губы и старается незаметно вытереть о брюки вспотевшие ладони. Он ни за что не признается, никому на свете, но он чувствует себя дурак дураком посреди всего этого великолепия. Понятия не имея чего ждать от Квина. Кстати, какого черта он уже минут десять роется на кухне? Пожрать приспичило? Так мог бы и Лексу чего предложить. Не то чтобы ему сейчас хоть что-то полезло в глотку, но элементарные правила приличия просто требуют… ну, хотя бы стакан воды, а то в горле дерет.
Бли-и-ин! Он и Квин. Он и Квин, чтоб вас всех! И Квин даже сказал, что Лекс ему нравится. Может, он пацанам фант проспорил? Да не, это ж Квин: ну откупился б на худой конец. Но – он и Квин? Это ж нереально, люди добрые. Если завтра Лекс при всех назовет Квина «Олли»… Ух, даже голова закружилась. Но если правда? Вот сейчас они поговорят… узнают друг друга получше… может, даже поцелуются… А что такого? Это ж Квин, первый ловелас школы. А Лекс не какая-нибудь кисейная барышня, он ломаться не будет. Ну, не слишком. Поцелуи – это, говорят, приятно. Особенно когда с этим, с петтингом. Не, до петтинга они в первый раз вряд ли дойдут. Но было б прикольно. А то Лексу уже шестнадцать, а его до сих только тетя Мэри Маргарет на Рождество целует. А тут целый Квин. Он ведь опытный, да? Лекс даже сможет поучиться. И вообще. Ну и что, что не с девчонкой? Губы, они у всех одинаковые. Да и руки тоже. И вообще, пацан лучше знает, что надо другому пацану. А Квин к тому же опытный. Кажется, Лекс это уже говорил…
Ход мыслей окончательно сбивает метеором влетевший в комнату Оливер. Который снова бесцеремонно хватает за руку и не говоря ни слова… Тащит в спальню?! Зажав во второй руке бутылку оливкового масла.
– Э-э-э… Квин! Ол! Как там тебя? Может, мы того, поговорим?
– Я же уже сказал, ты мне больше нравишься, когда молчишь.
– Не… Не могу я молчать… Ай! У тебя руки холодные.
– Зато член горячий.
– Убери от меня свои холодные руки, слышишь? И горячий член тем более! Да оставь ты мои брюки в покое… Ай-ай-яй! Ты мне трусы порвал!
– Новые куплю.
– Квин! Погоди! Постой! Ты зачем?
Оливер наконец перехватывает пытающиеся помешать ему лексовы руки и решительно вжимает тонкие запястья в матрас над лысой головой.
– А ты думал, я тебя чаю выпить позвал? Хватит ломаться, Лекс, я видел, у тебя встало. На меня встало. И у меня тоже стоит. Чувствуешь? – горячий член вжимается Лексу в бедро. И четко ложится прямо в паховую впадинку, будто та для этого члена и создана. – Я хочу тебя, придурок, ты чё, еще не понял? Хочу со всей твоей придурью. Хочу сейчас и навсегда. И чтоб ты был только моим, слышишь? Чтоб даже смотреть ни на кого не смел. И на тебя чтоб никто не смотрел. Потому что ты – мой. Я люблю тебя, Лутор.
Лекс растерянно замирает. Так это любовь? Вот это она и есть? Когда мордой в подушку и масло по спине? Это такая любовь?
А разве важно – какая, если это любовь? Если тебя наконец-то кто-то любит… Любит так, что у него сносит крышу… Что он буквально не контролирует себя… То что еще тебе надо, Лутор? Не ты ли каждое Рождество канючил у Бога: «Пошли мне, Господи, любви великой и светлой»? Не ты ли мечтал не быть одиноким? Быть нужным кому-то. Быть нужным хоть как-то. Не ты ли твердил: «Хочу свою семью, а не папину с маминой»?
Кажется, у тебя только что появилась семья. Вогнала в тебя член по самые яйца. Так что ж ты воешь? От боли? Терпи. Ты же Лутор, ты должен бы знать, что просто так в этой жизни ничего не дается. Всё через боль. Просто этот раскаленный вколачивающийся сейчас в тебя поршень – это немножко другая боль. Новый вид боли. Ты привыкнешь к нему. Как к ремню отца. Оплеухам матери. Как к режущей боли осколков, как тогда, помнишь, когда ты кинулся защищать мать от вопящего что-то в ярости отца – и схлопотал от обоих. Чтоб не лез под горячую руку. И падая, разбил журнальный столик. Тебе потом и за него влетело, помнишь?
И эта новая боль, она же, по сути, не больнее прежних. Ее же можно потерпеть, правда? Это ведь от любви. От любви синяки на бедрах. И хлюпает кровь в надорванном анусе – от любви. И даже зубы в до боли стиснутой челюсти болят от любви. И этот стон, вырвавшийся таки, зараза, когда тебе будто кислотой обжигает нутро – это всё от любви.
А дареной любви в зубы не смотрят. В задницу – тем более.

Боль проходит быстрей, чем должна бы. На Лексе всегда, как на собаке. Ну и Олли постарался, да: заказал по инету целую аптечку, не побрезговал сам смазать ему там всё, напоил его чаем. Ромашковым. Гадость какая! Лекса даже сейчас передергивает от омерзения. Нет ничего хуже ромашкового чая. Ну, разве что бородавки их библиотекарши, но их-то никто и не думает заваривать, правда?
В принципе, всё закончилось даже лучше, чем Лекс привык. Обычно его синяки никто не смазывает мазью. Никто не гладит ободряюще по плечу. Не сопит виновато над ухом. И странное дело: Лекс не считает Олли таким уж виноватым. Он даже как-то не в обиде на него за насилие. Он вообще не в обиде за насилие. Привык? Или в этот раз любовь и вправду компенсировала всё?
Где-то в глубине наивного, детского еще, мозга мелькает мысль на грани предчувствия, что любовь – далеко не то чувство, ради которого стоит что-то прощать. Любовь вообще не для этого существует… А для чего? Этого Лекс не знает. Любовь для него незнакомая территория. А Олли, он опытный. Он наверняка лучше во всем этом сечет. Значит, надо довериться Олли?
Лекс тихонько вздыхает: что еще ему остается? Только довериться… кому-то… Раньше он доверял отцу. Теперь вот будет Олли. Ну, нельзя ведь так, чтобы совсем никому не верить, правда? Должен же он хоть кому-то доверять? Даже если он Лутор. Так почему бы не Олли? Он красивый. И умный. И капитан школьной команды. И у Лекса встает на него – в тринадцать лет это тоже аргумент не хуже прочих. Правда, встало у него только раз, и тогда он еще не знал, как оно на деле-то происходит. Но ничего, они что-нибудь придумают. Лекс что-нибудь придумает. Он же Лутор, а Луторы всегда выкручиваются из щекотливых ситуаций. Так что Лекс обязательно что-нибудь придумает. Он умный. А Ол не такой уж и опытный.
Лекс всё же вздыхает. Тихонько. Ничего, кажется, Оливер не заметил. По крайней мере, не проснулся. С этим, кстати, тоже надо будет что-нибудь придумать: ну не любит Лекс спать с кем-то в обнимку! Как выяснилось. Неудобно. И жарко. И одно одеяло на двоих. А Лекс любит спать один. И чтоб укрыться одеялом с головой, чтоб один нос торчал. А Олли укрывается только по пояс. И Лекс теперь соответственно тоже.
Юный Лутор чувствует, как в нем начинает расти раздражение. Вот какого папа разрешил ему остаться на ночь? Что, старый хрен, думаешь я тут побыстрячку все квиновские фамильные тайны вызнаю и тебе принесу на блюдечке? А хрен тебе! И мне хрен. Оливеров. Вон как раз в ногу упирается. Еще и горячим дыханием прям по затылку. Нет, так спать нельзя.
Лекс снова вздыхает. На этот раз громче. Кажется, Олли что-то почувствовал: стиснул так, что ребра того и гляди затрещат. И одеяло ногою стянул еще ниже. Зараза!
Лекс решительно выпутывается из квиновского захвата.
– Ты куда? – рука уже привычно сжимает запястье.
– В туалет, – недовольно бурчит Лутор. – Что, нельзя?
– В туалет можно, – хватка на руке слабеет. – И сразу назад.
«Да счаз! – мысленно огрызается Лутор. – Спешу и падаю».
Хотя это даже приятно, когда кто-то в тебе так нуждается. Когда ты нужен кому-то. Хотя бы вот так. Значит, ты не совсем пропащий. Не совсем еще Лутор. Если ты кому-нибудь нужен.
Это очень приятно, соглашается сам с собой Лекс. Тогда откуда взялось это странное чувство, почти иррациональная уверенность, что где-то он таки повернул не туда? И с каждым проявлением квиновской заботы всё дальше удаляется от нужного поворота…

***
Олли раздраженно откидывается на подушку: за восемь лет Лекс так и не привык спать вдвоем. По-прежнему так и норовит слинять по холодку. То в туалет, то домашку доделать, теперь вот рабочие проекты пошли. А Олли вынужден крутиться в противной холодной постели. Один. И гадать заснет/не заснет. Но самое противное, когда на грани сна порой выныривают из подсознания картинки, будто воспоминания из прежней жизни, где Лекс сам жмется к нему, льнет к любимому телу. Вот только в этих бредовых полуснах Оли почему-то брюнет.
К черту! И сны, и прически.
– И Луторов сейчас туда же пошлю, – бурчит он под нос. А затем уже громче: – Ты спать сегодня думаешь?
Буквально через пару секунд Лекс возникает в дверном проеме. Но ближе не подходит, боится, гаденыш, что Квин затащит его в постель силой.
– А ты что не спишь до сих пор? – белесые брови озабоченно хмурятся. – Может, тебе чаю? Ну, того с липой. Тебе вроде в прошлый раз понравилось.
– Мне понравилось, когда в прошлый раз мы в кои-то веки заснули вместе.
– Там пару страниц осталось. Ты же знаешь, как важен для нас этот проект…
– Вот пусть отец им и занимается. На пару с Брайаником.
– У них и без того дел хватает, – в луторовском голосе сплошное долготерпение, как ему еще не надоело, Ол вот, к примеру, уже устал его слушать.
– Так поручи проект Лейн. За что-то же мы платим твоей секретарше!
– Ло – замечательный секретарь. Но к этой информации у нее доступа нет, – Лекс все же решается подойти поближе. Гладит блондинистые вихры, будто мамаша дитя неразумное. – Потерпи, лапа, там немножко сталось. Я всё же велю Констану принести тебе чаю.
Как только Лекс скрывается в кабинете, Олли со всей дури лупит кулаком по подушке. У чертова Лутора одни бумажки на уме! Неудивительно, что отец не возражает против любовника сына: он же в Лексе родственную душу обрел. Оба на цифрах помешаны. Для обоих правление миром – это просто котировка их власти. Просто показатель, еще одна цифра. Они на мир смотрят сквозь биржевые сводки.
Вот с Олли всё не так. Он косится на композитный лук азиатских пеших лучников, обманчиво мирно висящий на стене. Вот это оружие для Ола, да. Вот это по нему. Когда жертва видна на кончике стрелы. Когда чувствуешь ее пульс. Когда ваши сердца бьются в унисон. И между двумя ударами сердца надо успеть спустить тетиву. Вот это охота. Вот это победа. Вот это трофеи!
А эти двое сражаются цифрами, бумажные черви. Всё-то им нужно рассчитать. Соразмерить. Учесть. Спланировать. А как же азарт погони? А где борьба? И ловля на живца.
Олли чувствует, как по телу пробегает сладкая дрожь. Как всегда при мысли об охоте. Сладкая горячая дрожжжжь. Сладострастная жгучая нега. Рука сама собою ныряет под одеяло. И замирает на члене поверх пижамных штанов. Он что, должен дрочить себе, как какой-то школьник-ботаник, в то время, как за стенкой мается дурью здоровый любовник? Да какой же он Квин после этого?!
Ол решительно спрыгивает с кровати. Теперь уже он замирает в дверном проеме: Лекс так соблазнительно склонился над столом, будто предчувствовал его приход. Ол предвкушающе облизывается. Ну так вот он я.
На грани сознания мелькает мысль, что отец будет недоволен, если он опять сорвет Лексу сроки. Мелькает и тут же посылается на хрен. На хрен Оливера, да. Лекс что-нибудь придумает со сроками, он у нас такой сообразительный мальчик. Так любит свои цифры.
Цифры, цифры, цифры… Оливер скоро сам рехнется с этими арифметиками. Вот сегодня, например, целый день крутилась в голове сегодняшняя дата. Одиннадцатое декабря. Почему-то казалось очень важным, что именно одиннадцатое. И именно декабря. И непременно сегодня. Может, он какой их с Лексом юбилей пропустил? А, пофиг. Олли с довольной усмешкой распутывает завязку пижамных брюк. Будем считать, что одиннадцатое декабря – это просто символ сегодняшних одиннадцати оргазмов.

А передовицу «Дэйли-Плэнет» 11 декабря 2001 года украшала фотография Квина-младшего в обнимку с Лутором-младшим под заголовком «Наследник мультимиллиардной компании Оливер Квин посетил ежегодный Бал тюльпанов со своим официальным бой-френдом Александром Лутором Третьим…»
И это было первое, что увидел Кларк Кент, выбравшись наконец-то из-под завалов амбара.

Вопрос: Пнуть Музу, чтоб больше не ленилась?

1. Ага, но нежно и с любовью		13	(61.9%)
2. Да засади ей волшебного пенделя, пусть работает, гадина!		8	(38.1%)
Всего:		21

@темы: Тайны Смолвилля, Работа на дом, Чужой Арт, Клекс, Фанфикшен

---

Слэш-оридж.

Название: Мой пленник
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальные произведения
Пейринг: м/м
Рейтинг: NC-17
Жанр: экшен, POV, ангст, драма, PWP
Warning: слэш, насилие, изнасилование, секс с использованием посторонних предметов, асфиксиофилия. ПОЖАЛУЙСТА, не ищите в фике исторические достоверности! Всё произведение – просто больная фантазия автора.
Статус: закончен
Саммари: Он – пленник. Его пленник. Станет ли плен обоюдным?

Посвящение: для  Sugrilinn


Я и считать-то до стольки не умею, сколько уж длиться эта распроклятая война. Правда, мы-то с барином туточки только второй год и пороху, по его словам, еще и не нюхали. Хотя это он зазря говорит, барин мой, Алексей Митрофаныч: его батюшка, Митрофан Степаныч, меня еще мальчишкой безусым на охоту с собою брали прислуживать, так что запах-то пороха мне хорошо знаком. Но, может, у татар этих проклятых другой какой порох? Может, и впрямь иначе как пахнет? Вот того не знаю я. Не видал я еще ни одного татарина-то вблизи. Под стены крепостные подходили бывало, только я в то время ядра катал, некогда мне особо было «пейзазами» любоваться.
Да, долго длится война. И, верно, еще дольше продлится: уж больно горцы народ упрямый – не хотят под Русь нашу матушку прогибаться. Верно, и состарюсь я туточки. А ведь мне лишь двадцатый годок минул. Почитай на пять лет моложе барина своего.
Два года назад померла мамка моя (суровая зима больно выдалась, простыла касатка да и не сдюжала хворь гадскую). А Алексей Митрофаныч прибыл в то время домой на побывку. Случилось ему как раз с охоты возвращаться, да и увидал поминальную службу. Зашел в храм, лоб перекрестил, на меня глянул искоса. А на следующий день приказчик Ермолай Авдотьевич зашел ко мне в избу да и велел с барином на Кавказ собираться. Уж потом, из разговоров барина с приятелями своими за чаркою, узнал я, что это сам Ермолай Авдотьевич и просил забрать меня, чтоб, мол, пристроить меня, сиротинушку. Только усмехнуться мне и оставалось: не за меня старый черт переживал, избу просто давно уж мою заприметил, вот и нашел повод выслать меня в солдаты.
Впрочем, мне и в солдатах не тяжко. Муштры особой мне нету, потому как я при барине больше. Война тоже, Бог миловал, стороной обходит. Пару раз только выезжал за пределы крепости барин, в город там обоз сопроводить али к друзьям в крепость соседнюю. А так сидим себе «в глубоком тылу», как комендант здешний кажет. И служба вся моя военная в чистке сапог господских заключается. Да в подаче ядер пушечных когда никогда. А так: чистка, готовка, уборка. Лошадь еще барин выгулять иногда дозволяет.
Так и живу. Жду, когда ж война эта кончится.

Объезжать Воронка барин мне только вокруг крепостных стен разрешал. Сделал круг и назад, под защиту стен крепких. И так мне этот круг на второй год обрыд уже, что и не в сказке сказать, ни пером тем пресловутым описать-то. Уж каждую выбоенку знаю туточки, каждую трещинку в земле. И благо б – земля была б русская! Родная бы земля! А то лишь щебень ихний. И всё иное – и цвет, и запах. Трава – и та не такая! Не дышится мне тут вольно. И глаза всё на юг глядят, где-то там моя деревенька?
В тот раз не доехал я круг. Показалося мне (будто нечистая сила навет какой наслала), что в роще неподалеку яблоня зацвела. Ей-же-ей, будто воочию ее там увидал, даром, что до рощи-то версты две почитай с гаком.
Алексей Митрофаныч сам вчерась жалился, как яблочек-то хочет. «Да яблочной наливки хорошо бы», – с усмешкой добавил. Может, оттого и мерещатся мне яблони, что барин некстати так напомнил о родных краях? Только нету уж сил терпеть чужбину эту. И точно бес меня попутал, да и поворотил я Воронка к рощице.
Не доехал: встал Воронок, как каменный. До рощи уж рукой подать, а конь стоит, не шелохнется. Тут и меня опаска пробрала, будто кто пером мокрым по хребту провел.
Стал я назад коня поворачивать – тут-то и налетели они, ироды проклятые. Семеро татар конных, при шашках да с ружьями. Летят, улюлюкают. А при мне из оружия-то одна лишь тряпица для чистки сапог барских, да и та вся в дырках.
Вот только не лыком я шитый, а уж коли напуганный (а испугался я тогда знатно, офицеры своими байками про зверства татарские кого хошь до родимчика доведут), то и вовсе мне сладу нет. Исхитрился я на полном скаку камень с земли подхватить, как нам, дворовой голытьбе, Митька-казачок показывал. Заложил тот камень в тряпицу и ну крутить ее, как пращу. Дед Захар у нас в деревне так на кролика ходил, с двадцати шагов ему в глаз попадал, а я в плечо лишь угодил. Но угодил хорошо: не удержался в седле, свалился татарин с конячки своей. Ну, думаю, так дело делать можно, подберу сейчас еще один камень, а там уж крепость…
Тут-то Воронка подо мной и подстрелили. Брякнулся он оземь, еще и меня придавил. Я и сам затылком треснулся хорошо, а всё ж сильней любой боли всколыхнулся во мне страх за лошадку: ведь барин-то прибьет за Воронка, живьем запорет. Хоть я ему десятерых татар взамен принеси – не миновать мне расплаты. И так мне от этих мыслей горько стало, что и не заметил почти, как татары на меня навалилися всем скопом. Дернулся я пару раз, да и схлопотал прикладом по башке своей непутевой.

***
Резо был как раз в том возрасте, когда тело способно на самые безрассудные поступки, и отчасти именно от того, что юношеский разум еще не научился разделять безрассудство и отвагу. Мир казался юному горцу четким и понятным, как его родные горы с их гордыми прекрасными вершинами. Есть черное и белое. Друзья и враги. Свои всегда смелы и отважны. Враги – никчемны и подлы. Все. Исключений тут быть не может.
Вот потому-то русский пленник и вызывал у Резо такую жгучую, в принципе никому ненужную, ненависть. Как смел он, безоружный, ранить дядю Рустама? Как хватает ему наглости так гордо сидеть впереди него в седле, несмотря на раны? Отчего не скулит он от ужаса? Он ведь враг. Поверженный враг. Поверженным врагам полагается быть жалкими. Они обязаны ныть и повизгивать от ужаса. И на него, своего господина, от одного слова которого зависит теперь вся жизнь его, пленник обязан смотреть, что на свои иконы.
Русский не смотрел. Вовсе. Весь день, пока вез его перед собою Резо, пленник предпочитал не замечать нового хозяина. А если и отрывал взгляд синих глаз от пыльной дороги, то глядел на Резо спокойно, чуть хмуро, но даже как-то без ненависти. Нет, совсем не так полагается пленникам смотреть на своих господ!
Этот взгляд, слишком достойный, чтобы принадлежать какому-то русскому, смущал и бесил Резо. Не раз и не два успел пожалеть юный горец, что не пристрелил русского вместо коня. Эх, какого жеребца пришлось ему загубить! И всё из-за этого вот… Впрочем, достойных названий для пленника не находилось. Для знания подходящих слов Резо, видимо, тоже был слишком юн.
Но молод иль нет – это уж не имеет никакого значения. Это благодаря его выстрелу удалось схватить этого… выскочку! Значит, по праву и владеет им он. Он взял его в честном бою. Как и положено джигиту. Его первый военный трофей. Конечно, трофей, скажем честно, так себе. Лучше б и впрямь взял себе жеребца. Ну да ладно, в следующий раз Резо возьмет добычу получше, а пока и этот сойдет.
Хорошего выкупа за него, пожалуй, не взять: шинелька на нем хоть и офицерская, да больно поношенная и будто с чужого плеча. Да и руки, как для благородного, уж больно мозолистые. Ну да ладно, еще раз утешил себя Резо, на худой конец продаст его старику Хаджи-Мурату.
С тех пор как сын его перекинулся к русским, старик будто сбрендил. Нехорошо, конечно, так говорить о старших, но куда ж от правды-то деться? Хаджи-Мурат слишком стар, чтоб идти самому бить русских. Но Хаджи-Мурат слишком умен, чтоб позволить ненависти бурлить внутри, не находя выхода. Он придумал выкупать пленных русских, которые сами себя выкупить не могут – и запарывать их насмерть.
Резо снова окинул пленника внимательным взглядом: да, такой понравится Хаджи-Мурату – слишком гордый. И молодой. Сын Хаджи-Мурата тоже еще молодой. Старику эта схожесть будет приятна.
Мысли о том, что сидящий перед ним парень через неделю-другую может превратиться в кусок истерзанного мяса, не смущали Резо. Русский, конечно, вел себя достойно: мужественно отбивался, дрался до последнего, не голосил, как овца на заклании, и вообще держался по-своему гордо. Наверно, он заслуживает достойной смерти. А не кровавой казни от рук обезумевшего старика. Но русский – враг. А Хаджи-Мурат – свой. И Резо предпочитал не задумываться правильно ли он поступает. Если много думать – всегда появляются сомнения. А сомнения – это плохо. И глупо. В конце концов, всё ведь и так ясно: есть черное и белое; друзья и враги; свои всегда смелы и отважны; враги – никчемны и подлы. А что русский немного не вписался в эту схему – так сам виноват. А Резо это смущать не должно. Да и неясно еще ничего со стариком, может, русский еще и откупится.

Татары ехали долго. И всё молчали дорогой. Сперва торопились, опасаясь погони, но, убедившись, что русские своего выручать не торопятся, ехать стали смирнее. А на ночь и вовсе решили устроить привал.
Для ночевки выбрали заброшенный аул. Лет десять назад русские вырезали его подчистую, с тех пор здесь никто не селился. Но для ночевки сгодится, сказал дядя Мурат, и первым стал раскладывать лагерь. Пленника же по молчаливому соглашению препоручили заботам Резо.
Впрочем, никакой заботы Резо проявлять не собирался. Затащил на один из задних дворов да и прикрутил к горбатой чинаре. Усмехнулся зло: до чего ж похожи. И пленнику, и дереву порядком досталось от жизни, стоят оба надломленные, почерневшая от старых пожаров кора цветом с синяками схожа, кровь-смола по всему стволу-лицу позапекалася – а туда же, всё к небу тянутся, надеются на что-то. Сплюнул Резо с досады да и пошел к родичам, помогать костер раскладывать.
Меж тем дядя Ибрагим разложил снедь, дядя Мурат достал тулук (1) с вином. Татары оживились, разговорились. Зашел разговор и о пленнике. Со всех сторон на Резо понеслось «хорош урус» и «вах, джигит». Даже Абдул потирал раненное плечо, довольно посмеиваясь. Все поздравляли Резо с удачной добычей. «Такого воина взял», – восхищенно хлопнул Резо по плечу дядя Мурат. «Ну, еще не взял, – вдруг хитро подмигнул ему дядя Ибрагим, посмеиваясь в черную бороду. – Ну да ничего, еще вся ночь впереди. И на нас времени хватит».
От слов этих у Резо похолодело всё внутри. О таком он почему-то и не думал вовсе. Хотя, конечно, чего-то подобного стоило ждать: они в пути уж вторую неделю и еще как минимум неделю будут возвращаться домой. Если только дядя Мурат не решит продлить их «охоту». Всё это время без женщин. А кто и дольше. Вот у Абдулы, к примеру, и жену, и двухлетнюю дочку затоптал лошадью русский офицер. Уж, почитай, пять лет прошло, но краски жизни так и не вернулись к Абдуле, даже медная борода как-то поржавела враз да так и осталась висеть тусклою паклей. Так и не взял себе новой жены Абдула, не завел других детей. А ведь он еще молодой, и, наверно, ему тоже охота порою… ну, того, что всем настоящим мужчинам охота. Вон, и у дяди Мурата глаза загорелись, и у дяди Ибрагима взгляд замаслился, да и остальные явно не прочь.
А коль женщины под рукою нету – так ведь и пленник на что-то сгодится? Не за просто ж так его кормить? Одевать? За охрану опять же беспокоиться… Когда еще тот выкуп придет! И придет ли… А корми его уже сейчас. И рану ему обработай. И на лошади своей вези. А вдруг русский патруль? А на лошади два седока? Рискуй из-за него жизнью своей. Да, определенно, польза от пленника быть просто обязана. И обязана быть прямо сейчас. «Польза» и «попользовать» – даже звучит похоже, правда?
– Ну, мальчик мой, пленник по праву твой – тебе и первым быть, – и дядя Мурат снова хлопнул Резо по плечу.
Внутренний холод сменился жаром. Обжег низ живота. Затем, подобно лаве, устремился вверх, к горлу. Опалил еще безбородые щеки. А чтоб скрыть загоревшийся взгляд пришлось опустить глаза долу. Не перед кем никогда не склонялся Резо – но заставил его склонить голову русский пленник. Еще сильней возненавидел он за это русского. И еще сильнее от ненависти запылал внутри жаркий огонь желания.
К месту, где оставил пленника, шел Резо сам не свой. Голова плыла, как в тумане, а чресла горели, будто в огне. Неужто дядья и впрямь позволили ему вперед себя взобраться на эту «вершину»? Неужто и впрямь будет у него сегодня не просто ласка ручная, как было у него уже с друзьями некоторыми – а по-настоящему, по-взрослому всё? И сегодня он наконец-то поймет, каково это, быть настоящим мужчиной.
А пленник русский настоящим мужчиною быть перестанет. От этой внезапной мысли Резо встал, как вкопанный. Он не жалел пленника, нет. Он враг. Он попался. Он сам виноват. К тому же в глубине души Резо отлично понимал, что просто физически не способен сейчас отказаться от наслаждения, столь близкого и реального, как никогда еще до этого. Русский лежит сейчас там, уже почти готовый, а Резо развернется и гордо пойдет ночевать со своею рукою?! Нет, о таком и речи быть не может. Он сегодня пристроит своего «жеребчика» в дело, и дело это решенное.
И он будет первым. Ну какой же мужчина не мечтает быть первым?
«Вот, – понял вдруг Резо, – вот в чем загвоздка случилась». Он не просто рад быть первым – он хочет быть и единственным. Каким бы плохоньким не был его пленник, невзрачным да в старой шинели, но это его пленник! Может, дырка у него и не ахти, то Резо еще неведомо, но пустить эту дырку по кругу? Превратить свой первый «сосуд наслаждения» в обычное «отхожее место» на всех?
Резо нахмурился и принялся нервно кусать себе губы. Что-то надо придумать. Может, он и ведет себя как маленький мальчик, не желающий делиться новой игрушкой, и оно, конечно, нехорошо и по отношению к дядьям даже нечестно – но только Резо так хочется. А раз ему так хочется, то так всё и будет.
Ну что ж, как говорит отец: «Не бывает неразрешимых проблем – бывают неприятные решения». Решение Резо придумал неприятное, но ему хотелось верить, что верное.
И юный горец решительно зашагал вперед.

Пленник не спал. Толи предчувствовал чего, толи раны болели, а, может, и просто от голода. Он, видно, пытался перегрызть веревки зубами, да только исцарапал себе рот в кровь: в веревки были вплетены стальные нити.
Резо недобро усмехнулся: ничего, скоро крови будет гораздо больше. Уж он позаботится, чтоб после его «ласк» ни у одного нормального мужчины на этого «джигита» больше не встало, чтоб если тот и вызывал какое желание, так только поплакать над его судьбою.
Начал Резо незамысловато – ударом в живот. Ну, может, оно и банально, только чего его колесо-то изобретать, не экзамен ведь в университете сдает.
Русский согнулся пополам, закашлялся. Но смолчал. Наверно, чего-то подобного ждал с самого начала. Ну что ж, дождался. Резо вытянул из-за пояса камчу (2). Защелкали удары. Бил Резо остервенело, не разбирая куда попадет, по спине ли, по лицу. Бил, стараясь унять свою ненависть к русскому, выбив из него хоть вскрик, а из себя – сомнения.
Но русский молчал. Толи били его не впервой (кто их там разберет, этих русских, может, у них избиения – любимая народная забава), толи больно луженая кожа у него оказалась, только рука у Резо устала раньше, чем пленник позволил себе проявить слабость криком.
Горец хотел уже было отшвырнуть бесполезную плетку вон, но тут взгляд его зацепился за рукоять. А и впрямь, увлекся он что-то с прелюдией, не совсем по назначения камчу-то использовал.
Резо медленно опустился на колени. Потянул пленника на себя, заводя его ноги себе за спину. Ухмыльнулся: да, поза что надо, почти как с девой. В лунном свете блеснул булатный кинжал, отцовский подарок на шестнадцатилетие. В глазах пленника тоже что-то блеснуло: толи отблеск стали, толи случайная слеза при мысли о близкой кончине. Пленник и впрямь подумал, что сейчас умрет: запрокинул голову, прикрыл обреченно глаза. Резо опять усмехнулся. Э нет, так просто ты у меня не отделаешься.
Вместо горла кинжал вспорол ткань штанов. Пленник удивленно вскинулся, замычал даже что-то непонятное. Резо злобно двинул ему в скулу, чтоб не отвлекал. Стащил штаны, смотал валиком, подсунул русскому под зад. Подумал, плюнул на рукоять, хорошо так, в сердцах плюнул. И вставил. Сразу по самый набалдашник.
Русский взвыл. Да так жалобно, что Резо даже вздрогнул. А затем испуганно кинулся затыкать ему рот. Если услышат этот «концерт» у костра, то еще придут его учить с пленными обращаться. Нет-нет, рано еще. У пленника еще вид слишком уж presentable (3), как в салонах говаривают.
Может, русский решил наконец посопротивляться, а, может, просто от боли не соображал ничего – только укусил он Резо пребольно. Тут уж взвыл горец. В ярости не рассчитал малость силы и одним ударом выбил из пленника сознание. Распластался тот по земле тряпичною куклою, делай с ним что хочешь.
Ну, Резо подолбил его слегка рукоятью, чтоб ему самому полегче было, и понял: всё, нет больше мочи терпеть, если прямо сейчас не вставит ему – взорвется. Отбросил камчу и одним уверенным движением насадил пленника на себя.
О-о-ох! Вот оно как, оказывается! Тесно. Жарко. Влажно от крови. И кажется весь мир сжался до одной узенькой щелочки. А потом ты начинаешь двигаться и понимаешь, что у тебя в целом мире только одна дорога – вперед. Дальше. Глубже. Еще и еще. И иначе никак. И больше нет ничего. Только вперед. Дальше. Глубже. В эту тесноту. В этот жар. В эту влагу. Пока не накроет волною разрядка.
От размашистых движений Резо пленника качает, как на волнах. Голова безвольно ерзает по земле. А потом… Может, Резо задел что-то внутри… Но синие глаза распахиваются резко. Испуганно. Первую минуту просто непонимающе смотрят в черные глаза горца – а потом их наполняет осознание. Захлестывает через край и выливается в крик. Не боли даже – а какого-то ужаса. Безысходного. Страшного. Жгучего.
На этот раз Резо не рискует затыкать пеннику рот рукою, вместо этого он изо всех сил стискивает ему шею, придушивая крик в зародыше. И, чувствуя как под его ладонями испуганно мечется чужой кадык, упивается собственной властью. Вот сейчас он действительно в силах вершить его судьбу: надавит чуть посильнее – и не придется старику Хаджи-Мурату доставать плеть из чулана, отпустит – и русский, может быть, доживет до рассвета.
А пленник уже хрипит. Перед глазами его расцветают дивными красками круги. Приятель сказывал ему когда-то, что есть на Севере такое сияние – будто разноцветные зарницы по небу полыхают. Может, это оно? Или это уж отблески того света? Красиво… Вот только этого света жалко до слез. Особенно сейчас: будто чувствуя что это его последние секунды, жизнь словно красуется перед ним – пением неведомой ночной пташки, листочком чинары, проклюнувшимся на обгорелой ветке. Кажется, напрягись он еще чуть-чуть – и услышит, как ворочает камни на дне речка в низине. Чем меньше остается в нем дыхания – тем выпуклее и ярче предстает пред ним мир. Тем больше хочется жить.
Но тело уже трясет в конвульсиях, от головы до пят пронзают его судороги. И это еще больше усиливает наслаждение насильника. Кажется Резо, будто затянул его горный поток и лупит теперь обо все пороги. Но каждый удар – не мука, а такая услада, что хочется растянуть эту сладострастную пытку на многие лета. Захлебнуться этим потоком. И никогда уже не выныривать на поверхность. Удар. Еще удар. И мир взрывается миллионами искр.
Резо обессилено валится на пленника. Руки безвольно сползают с горла. Русский судорожно делает глоток столь необходимого ему сейчас воздуха – и от неимоверного облегчения неосознанно сам изливается себе на живот.

Пленника пришлось развязать: тот в кровь стер себе запястья, пытаясь освободиться от пут, вернуть себе руки, чтоб защититься. Впрочем, защититься он уже не пытается. Лежит, свернувшись клубочком, и мелко подрагивает да стонет чуть слышно. Теперь он и впрямь весь в крови: лицо от веревок, спина и грудь от камчи, зад и ноги… от Резо.
Дядя Мурат лишь досадливо пощелкал языком, глядя на кусок дрожащей окровавленной плоти. Сказал: «Не сможет завтра ехать – сам пристрелишь», – и вернулся к костру.
Резо еще какое-то время походил вокруг своего трофея гоголем, напевая себе под нос что-то веселое, и пошел к реке за водою. Теперь, когда угроза покушения на его собственность миновала, пленника надлежало обмыть и перебинтовать. Исключительно в рациональных целях.
Вот только пока Резо обмывал набухшие рубцы, рука его нет-нет да и соскальзывала на шероховатую кожу. То пройдется по ребру. То зароется в рыжеватые волоски на груди. А то и вовсе ляжет уверенно на затылок да и замрет, будто ей там самое место.
Слишком разморенному ночною забавой Резо было лень вникать в причины такого своего поведения. Главное, что в принципе ничего ведь не поменялось, правда? Пленник по-прежнему враг. Пусть даже и способный подарить Резо такое наслаждение, какое он никогда не знавал ранее. Ни объезжая дикого жеребца, ни ухаживая за первой красавицей аула, ни хмелея от сладкого вина – ни разу еще Резо не чувствовал, что тело его способно испытывать такое счастье. До сей ночи это казалось ему физически невозможным. Не представлялось просто. А теперь он знает. И, наверно, попробует снова. Вот только подживет у пленника там малость, и они снова «наскачутся» вдосталь.
Но это ничего не меняет. Пленник – враг. Дядья и друзья – свои. Они – белое. Русские – черное. Свои всегда смелы и отважны. Враги – никчемны и подлы. Все. Исключений тут быть не может. И жалеть врагов Резо никогда не станет.
Но уже следующий вечер показал, как Резо ошибался.

***
Умом я не тронулся, нет. Видно, не достаточно его у меня, ума-то этого. А уж на первых-то порах опосля случившегося и вовсе мне мозги отказали. Мне даже стало казаться, будто вытекли они все из меня и, может, даже раньше, чем абрек этот портки с себя снял. Может, даже раньше, чем он снял их с меня. Может, отбил он мне мозги нагайкой своей…
А потом я вдруг понял, что ежели мозгую об этом, пытаюсь как-то хоть что-то понять – то мозги еще есть. Может, они и не все, но чегой-то там в черепушке таки осталось.
Вот тут-то мне взвыть и захотелось. Не волком, нет. А как воют дворовые псы. Облезлые дворовые псы, коих принято пинать ногами по дороге к нужнику. Пробежит ли приказчик, просеменит ли ключница, прошкандыбает ли старый кучер, проскачет ли егозою мальчишка за грибочками в погреб – у каждого нога как бы сама собою отвешивает пендель дворовой псине. Отчего? Почему? А положено так. На роду у животинки так написано. Потому и воет она не протяжно и зло, как разбойники-волки в дубраве – а по-рабски смиренно и обреченно. Но от этого не менее обиженно.
И я б завыл. Может, мне б полегчало б. Говорят, покричишь – легче станет. Я б завы-ы-ы-ыл. Как бы я заохал! А потом извернулся бы, да и вцепился б зубами татарину в горло, в холеное его смуглое горло.
Он весь был холеным. И красивым. Оно, конечно, странно думать так. Но прежде я таких красивых только на картинах в барском доме видал. А там ведь известно: малюют писаки что им прикажут, не людей, а заказчиков. А здесь вживую увидать пришлось. Красивого беса.
Да, видимость у него знатная, а душа – черная. Меньше всего от него подлянки-то ждал. А вон оно как получилось. Вон оно как повернулось-то. Да и вывернуло меня наизнанку. Может, впрямь завыть? Может, впрямь полегчает?
Но рядом вдруг громыхнула гроза – и я испуганно замер. Поначалу показалося мне, что это у меня в мозгу чегой-то переклинило и шандарахнуло. Может, этот самый рассудок помутился. Но когда поднял очи в гору, увидел, что эт и впрямь гроза. Тучи сизые-сизые, аки борода у раскольника Тихона, что живет в ельнике за старым монастырем. И такие же, как он, грозные. Так и пашут злобностью.
Ох, мне прям даже как-то не до обид стало, уж больно грозы я боюсь. По сравнению с ней всё происшедшее вчера сразу как-то померкло, поблекло. Да и вообще, это ж было вчера, пережили и ладно, а гроза – она вот она, гнет деревья, пыль подымает. Громом гремит.
Пятый год мне шел, когда прибило молнией соседского Степку. На два года старше меня был. Не сказать, что прям близкий товарищ. Но именно меня Господь сподобил стоять подле него в двух шагах, когда его шандарахнуло насмерть. Он даже как-то засветился весь изнутри, будто сразу прямиком на небе очутился. И бухнулся оземь мертвец мертвецом. Обжаренный до уголешки. А я стоял подле него, будто меня кто большущими гвоздями к земле пригвоздил, и сам с места двинуться не мог. Всё тело будто иголками колет, будто подталкивает меня что-то куда-то – а ни ногой с того проклятого места.
Долго я потом запаха жаренного мяса переносить не мог. А вида – так и до сих пор не могу. А уж только громыхнет где, так будто сквозь меня та молния прошла. Затрясусь сразу весь и, говорят, на мертвеца видом смахивать начинаю.
Ох, лучше б меня абрек еще раз снасильничал, чем грозу эту терпеть. Не так уж оно и больно-то было. Не больней, верно, чем когда тебя прожаривает-то насквозь. Уж лучше нагайкой. Уж лучше плетьми. Да лучше уж он меня! Чем гром… Чем это всё… За что, Господи? Помоги, Господи! Защити мя, Господи… Господи… Господи…

***
На следующее утро пленник сидеть в седле, конечно, не мог. Пришлось Резо перекидывать его поперек седла и терпеть вид его задницы под самым своим носом всю дорогу.
Вот только задница эта не вызывала почему-то у Резо должного омерзения, да и вообще дурных каких ассоциаций в мозгу не рождала. Поговаривают, будто молодые мамаши даже на какашки своих чад смотрят с умилением. Вот и Резо готов был смотреть на едва прикрытые обрезками штанин округлые половинки почти что с нежностью.
Это всерьез тревожило гордую юную душу. Да, с русским было вчера хорошо. И совсем по-новому. Но стоило признать, что пленник подарил новые ощущения не только телу, каким-то образом он затронул и душу. Его гордое молчание, стойкость, выносливость – всё, буквально всё просачивалось Резо под кожу, разъедало молодую неопытную кровь. Еще вчера он ненавидел русского за достоинство, которое он смеет демонстрировать. А сегодня уже готов признать за ним это право, право быть смелым и отважным. Гордым.
Из глубины души проступало потихоньку понимание, что никакому Хаджи-Мурату он пленника не продаст. Он его вообще никому не отдаст. Заставит написать письмо домой, а сам подправит адрес на конверте, чтоб не дошло куда надо, и таким образом, пленник останется при нем, его личной собственностью.
Впервые Резо порадовался, что отец заставил его учить язык этих проклятых русских. Да, он подправит адрес. Но сначала запомнит его хорошенько. А если пленник вздумает бежать, то Резо сам перекинется русским, найдет его и прирежет. И плевать, как это звучит. Или выглядит со стороны. Или даже есть на самом деле. Резо так хочется. А раз ему так хочется, то так всё и будет.

Всю дорогу, пока татары добирались до новой стоянки, пленник мотался на лошадином хребте куль кулем. И вроде как сам себя не помнил. Но под вечер сознание стало потихоньку возвращаться к нему – Резо понял это по тому, как поначалу сбилось у пленника дыхание, он весь напрягся, а потом попытался покрепче сцепить зубы, чтоб не слышно было всё одно прорывающихся стонов. Пленник поначалу заерзал, а когда Резо успокаивающе положил руку ему на поясницу, сразу будто заиндевел весь, сжался и, кажется, даже дышать перестал.
Вот тут-то и громыхнуло в первый раз. Дядя Мурат сразу же повернул к ближайшей пещере. Татары засуетились, торопясь укрыть от непогоды лошадей и обустроиться самим.
Не прошло и получаса как окружающий мир будто отрезало стеной воды. Даже пещера нырнула в сырую серую мглу. За потоком воды мир превратился в серое безликое полотно, лишь иногда освещаемое зарницами. Временами раскаты грома сливались с рокотом камнепадов, и тогда всякий раз дядя Ибрагим с усмешкой говорил: «Это далеко, стоит ли волноваться», на что Абдула всякий раз отвечал: «Да кто, кроме тебя, здесь волнуется, брат?».
Волновался пленник. Резо заметил это сразу, но не сразу предал тому значение. Сначала стреножил лошадь, помог дяде с костром, обустроил себе место для ночлега, но когда хотел уже перетащить на бурку (4) пленника, понял, что тот совсем плох. Стоило только вспыхнуть молнии или грянуть грому где неподалеку, и русского от страха чуть не скручивало.
Резо никому не смог бы того объяснить, но ему вдруг стало жалко свою добычу. Он не жалел его, когда порол, когда рубцы на его теле наливались кровавой данью его национальной ненависти. Не жалел, когда втаптывал в грязь его достоинство и честь, когда лишал его самого звания «мужчины». Когда тот трясся голодным полдня поперек его лошади. Когда смотрел на его синяки. Он не жалел его никогда… Но вот пленник испугался грозы, будто малый ребенок, и Резо вдруг понял, что перед ним и впрямь еще молоденький парень, почти его ровесник. Хуже того – перед ним человек. Смелый и гордый, но человек. Русский тоже чего-то боится. Не пули. Не камчи. Не неведомого будущего. Русский боится грома.
Еще вчера Резо мечтал, чтоб русский дрожал от страха. Перед ним. Перед его народом. Перед волей его Аллаха. А сегодня вдруг понял, что не хочет видеть этой нервной дрожи. Что сломанный русский не так и хорош, как ему представлялось.
И хочется это исправить.
Резо не понимал сам себя. Но сейчас на это и не было времени. Надо позаботиться о пленнике. Это ведь его пленник. Значит, он должен о нем заботиться. Напоить, накормить, обогреть. Успокоить.

***
Странно это было, лежать вот так, в объятиях вчерашнего насильника. Который снасильничал притом самым паскудным и богомерзким образом. А теперь как ни в чем не бывало прижимает тебя к груди и рукою ластит тебе волосья. Как мамка в детстве. Странно это.
Но уж больно исстрадалося тело да и душа изболелася вся. Так что уж лучше такая ласка, чем никакой. Уж лучше такая ласка, чем то, что было вчера. Чем слушать гром одному, лучше слушать непонятное «минем» (5) и стук вражеского сердца.
Хуч на врага-то он сейчас не похож, абрек мой. Похож на большую черную кошку. Красивую кошку. Говорил я уже, что он красивый у меня? Такой красивый. Таким как он, видать, положено быть бездушными. Ежели с таким вот ликом да еще имел он прекрасную душу, был бы он ангелом. Но он человек, значит, с душою промашка вышла. Значит, завтра будет усё по-новой. Ну, иль послезавтра. Рано аль поздно, да только будет усё по-новой.
Но сейчас очень приятно лежать вот так. До странности приятно.

Проснулся я первым. Будто кто в бок толкнул. Продрал глаза, вижу спят татары. Как вчерась кружком у костра сидели, так и позасыпали все. Долго вчерась сидели да опять вино свое пили, вот, видно, и сморило их хорошенько. Лежат вперевалку. И я лежу. Башка пустая-пустая. Тока чувствую, что надо бы мне до ветра сходить.
Ну, выбрался я потихоньку, абреку своему шинельку его подпихнул, чтоб тепло не выходило, да и выполз по стеночке на воздух. Справил нужду и только тут и дошло до меня: да ведь мне бежать надо. Покудова эти нехристи спят. Может, затеряюсь где, на другую пещеру набреду. А там выведет Господь. Не единственная ж наша крепость на все эти проклятые горы. Авось встретится мне христианский человек да поможет. А ежели нет – то лучше с голоду спухнуть, чем от ихних побоев да «ласк».
Может, стоило мне попытаться прирезать их во сне, не знаю. Тока я ж не убивал никого никогда, побоялся, что рука дрогнет. А они там все в объятьях с ружьями спят, проснется хоть один – хана мне. И лошадь не взять, чужие все, не дадутся они мне. Уж лучше пешком.
Вот только не зря люди кажут, что в ногах правды нет. Не успел я завернуть за утес.
– Стой!
Когда он меня нагайкою лупил, не так дрожь пробирала, как в этот-то раз. Аж подпрыгнул я, люди добрые. И снова:
– Стой!!!
А меня ноги будто сами по себе несут.
– Прэстрэлю! Вэрнысь нэмэдля!
Оглянулся – и впрямь ружье в руках. И глаза горят, ну чистый бес. Как к такому вернешься? Споткнулся я, ободрал ладони. Подхватился кое-как и опять вперед. И сам чувствуя, что не уйду, но всё одно из последних сил вперед рвусь. Еще чуток, Господи! Мне б за этот утес…
– СТОЙ!
И он выстрелил.
Ну наконец-то.

***
21 мая 1864 года в лагере соединившихся русских колонн, в присутствии великого князя главнокомандующего, отслужен был благодарственный молебен по случаю победы русских войск. Нельзя однако сказать, будто бы на том вся война и кончилась. Просто главные сражения наши перешли в политическое поле. И в этой новой борьбе никак нельзя было нам обойтись без местных царьков, обложившихся в своих княжествах среди величественных Кавказских гор.
Впрочем, встречались среди них и люди достойные. Гордые. Смелые. Далеко не глупые. Я бы даже сказал, мудрые люди. Мудрость эта была отлична от нашей, русской, но этим еще более манила меня. Быт и уклад гордых кавказцев завораживали меня. В их простоте чудилась мне та самая гениальность, коя дана далеко не всем смертным. А из каждого их разговора, как мне казалось, можно было бы при желании выудить притчу.
Оттого зачастую я сам просился у князя отправить меня куда-либо с депешею. Проехаться по горной тропе, вдохнуть кристально чистый воздух и хоть одним глазком подглядеть такую чужую, но интересную жизнь – что может быть лучше?
– Ну что ж, поезжай, Саша. Князь Гаданишвили молод, но умен. Тебе, пожалуй, будет не только приятно, но полезно свести с ним знакомство. Только не забудь вместе с депешей прихватить ему яблок, – и генерал К., у которого я третий год служил адъютантом, прехитро мне подмигнул.
Вот так я, молодой русский офицер, и свел знакомство с кавказским князем. Генерал мой никогда не ошибался в суждениях: князь и впрямь оказался человеком умным и воспитанным. Более того, образованию его даже я мог бы позавидовать, будь у меня такое желание. А еще князь был красив. Правильной классической красотою. Что правда, хищною и дикою, как его горы, но оттого не менее влекущей.
Когда мы с поручиком Беленьким собирались уже уезжать и ждали во дворе княжеского имения, покуда оседлают нам лошадей, я спросил у приятеля отчего же князь не женат до сих пор.
– Ему ведь верно уже за сорок. Хоть он и младший сын, но судя по имению богат. Да и я слыхал от генерала, что он на хорошем счету у наместника (6). При его достатке да при его внешности любая пошла б за него.
В ответ приятель как-то нехорошо усмехнулся. И покосился на слугу, который как раз неподалеку от нас чистил господский клинок. Я тоже глянул. И обомлел. Это был русский. Типичный «Вано», как тут говорили. Хоть и был он обрит налысо и одет по-ихнему, однако же русскую душу не спрячешь под черкеской. И нос картошкой, и грустные голубые глаза, и белесые брови, даже мясистые пальцы его – всё выдавало в нем простого русского мужика. В моей родной деревеньке таких пруд пруди, не то что каждый второй, а, почитай, каждый второй десяток.
– Откуда он тут?
– Пленник, – и снова усмешка.
– Так война ведь кончилась.
– Что ж с того? Князь взял его в честном бою, да только он ранен был. И экая оказия, друг мой, приключилась: из-за ранения совсем он памяти лишился. По-мудреному это, кажется, «амнэзия» именуется. В общем, ну ничегошеньки не помнит, бедняга. Куда его такого отправишь? И выкупа с него не возьмешь, одно беспокойство. Говорят, князю советовали пристрелить недобитка, а он, смотри-ка, держит при себе, заботится о нем по-своему.
– Заботится?
– Так ведь яблоки, что ты вез, для него. Очень он их уважает. Душа, видно, русская просит.
С минуту я растеряно наблюдал за трудами бедного «недобитка». А ведь когда-то я считал, что только мертвым моим соотечественникам стоит сочувствовать.
– Может, предложить князю взять его с собою? Родных его я, верно, не сыщу, но, может, родная земля…
– Да ты рехнулся, друг мой Алекс, – смех приятеля показался мне до нельзя обидным.
– С чего вдруг?
– Князь не отпустит его. И жены себе не возьмет. Покуда есть этот… Яраткан (7).
– Его так зовут? Значит, это он помнит?
– Его так зовет князь. И этого довольно, чтоб никто другой так звать его не смел. А тебе и вовсе не стоит даже глядеть на него, а то князь еще приревнует, чего доброго, – и снова усмешка в усы.
У меня враз запылали щеки. Понял я наконец, на что пытался намекнуть мне Беленький. И сразу на душе стало нехорошо и мерзко. А еще почему-то очень обидно за князя. А еще обиднее – за приятеля. Нет, я знал, конечно, что мужчины способны из зависти сочинить такие сплетни, какие и бабам базарным не снились. Но что мой друг станет их пересказывать?!
Я отвернулся в досаде и более не заговаривал с ним. Молча дождались мы лошадей и так же молча выехали за ворота. И тут будто неведомая сила какая заставила меня обернуться. Слуга уже закрывал ворота, но прежде чем створки сошлись, успел я заметить, как князь Гаданишвили легко сбежал со ступенек главного дома и в пару шагов очутился возле своего прислужника-пленника. И протянул ему яблоки, привезенные мною.
Я видел их всего лишь пару секунд, но виноватая нежность в черных глазах хозяина и нежная грусть в глазах вечного пленника навсегда запечатлелись в душе моей. Потому что в этих взглядах рассмотрел я тогда целую жизнь. Вернее, две жизни, сплетенные в одну.

Беленький, почувствовав мой настрой и правильно угадав его, никогда более при мне не заговаривал о любви промеж мужчин, да и других отваживал от таких разговоров, ежели я случался рядом.
Вот только после тех яблок мне почему-то совсем не противна мужская любовь. Ну вот почему-то ни капельки…

___________
1 Тулук (бурдюк) - мешок из шкур животных для хранения вина и других жидкостей.
2 Камча – татарская нагайка, кнут, плеть.
3 В переводе с франц. «порядочный, приличный; презентабельный, представительный; который можно показывать; который может появляться на людях».
4 Бурка – войлочный безрукавный плащ, распространённый на Кавказе. Различают два вида. Зд. Б. всадника – длинная, ворсистая, со швами, образующими широкие плечевые выступы.
5 В переводе с татар. «мой».
6 Кавказское наместничество — особый орган административно-территориального управления в Российской империи. Возглавлялось Наместником, назначаемым Императором, осуществлявшим полноту его гражданской власти (кроме законодательной) и подчинявшимся ему непосредственно. Наместники Кавказа в то же время обладали крупными военными чинами и должностями в регионе.Территория под юрисдикцией Наместничества называлась Кавказским краем.
7 В переводе с татар. «любимый».

@темы: Подарочное, слэш, ориджинал

---

Давно я не делала клипов...

Название: Реинкарнация Лекса Лутора
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Дисклеймер: Все права на персонажей принадлежат создателем сериала Smallville. В клипе использована песня Запрещенные Барабанщики – «Котовский».
Саммари: А кем в прошлой жизни был Лекс Лутор? Вправду думаете, что Александром Македонским?

@темы: юмор, Тайны Смолвилля, Клипное

---

То, что меня освободит. Часть первая - окончание.

Название: То, что меня освободит
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальные произведения
Пейринг: там по ходу видно будет
Рейтинг: R (ну, мне тогда так казалось)
Жанр: экшен, POV, ангст, hurt/comfort
Warning: самый ужасный, какой только может быть - это ГЕТ!
Статус: в процессе (и довольно давно)
Саммари: «- В моём понимании Бог – это то, что делает меня свободной. Свободной от традиций, обычаев, предрассудков, предубеждений и лжи. Свободной в выборе, правах и свободах. Свободной поступать так, как это выгодно мне, а не как требуют от меня самомнение и миропонимание других.
- Это, скорее, вера.
- Нет. Вера для меня – это убеждённость, что рано или поздно этот момент настанет.
- Момент истины, – Браганза усмехнулся. – Хорошо бы ты была к нему готова.»


- Я «понюхал» твоё дело, как ты и просила.
- И чем оно «пахнет»?
- А ничем. Вот это-то меня и беспокоит. Всё имеет свой запах. А здесь прямо таки неестественная стерильность. А всё, что неестественно, то безобразно. В данном случае ещё и до опасного подозрительно. Сверх того… Я отдал твои снотворные пилюли на анализ одной знакомой лаборантке.
- И что показал анализ?
- Ничего.
- Как так ничего? Да у нас лучшие на свете медицинские лаборатории!
- Лучшие на свете Верхние медицинские лаборатории. Полагаю, данное чудо медицины как раз оттуда. Но, боюсь, они вряд ли поделятся с нами рецептом. Я также сомневаюсь, что они одобрят наш научный интерес к данному предмету, потому анализ и проводился в Нижней лаборатории.
- Хорошо, но хоть что-то в твоей лаборатории выяснили?
- Возможности Нижней лаборатории ограничены. Моя знакомая не знает, что это такое. Зато она клятвенно заверила меня в том, чем это снадобье не является. Снотворным. Никакой сонливости у её подопытных при приёме данных пилюль и близко не наблюдалось.
- И как нам узнать, что за дрянь мне прописали?
- Методом научного эксперимента.
- У меня нет на примете ни одного подопытного зверёныша.
- У меня есть. Наша медичка. Проверим заодно, насколько она верна медицинской клятве.
Я похолодела.
- А если не верна?
- Клятвопреступление здесь, как и везде, карается смертью.
- А как же Священное предписание «Никогда не рой другому яму»?
- Мне больше по душе продолжение: «… используй ту, которую он вырыл для тебя». Да и что ты волнуешься раньше времени? Радуйся лучше: если это яд, то тебе, драгоценная моя, ничего не будет. А если не яд, то и медичке ничего не будет. Как говорится, всё в её руках. Ну, теперь уже в наших.
- Как ты подпишешь её на подобный… эксперимент?
- Я договорился с дежурными по столовой…
- …парочкой своих хороших знакомых?
- Ну да. Так что в общем-то эксперимент уже начался. Но результатов пока никаких. Может, это и не яд, а какие-то неизвестные широкой науке витамины. Поэтому твоей совести придётся пока посидеть на диете: для грызни ещё повода нет.
- Боюсь, что угрызения могут запоздать.
- Ты лучше беспокойся, что опоздать можем мы. Нам уже пора присоединяться к остальным. По одному, конечно.
- А это ничего, что большую часть игры я шаталась неизвестно где? И ты, кстати, тоже.
- Ты «засветила» двух парней, я – троих девчонок, а после этого мы предпочли потеряться, от краски подальше.
- Ты успел «засветить» троих моих соплеменниц?
- Ты опаздывала. Надо же мне было чем-то заняться.

Рассвет. В арбе промозгло. Лемм спит, небрежно накинув куртку на плечи. А мне мешают боты. На очередном ухабе правый бот наконец-то слетает с моей бедной маленькой лапки и, очертив элегантную параболу, теряется где-то в сумраке правого угла. Хорошо хоть не задел никого. Вместо организации поисковых партий я просто сбрасываю левый бот и плотнее прижимаюсь к Лемму. Мы с ним – единственные «незасвеченные». И это «светит» нас похлеще любой эмульсии. Но я слишком устала, чтобы беспокоится на этот счёт.
Я дожидаюсь нового ухаба, и моя голова «случайно» съезжает Лемму на колени. Вот теперь можно и поспать. Осталось только стянуть на себя его куртку.

Проснулась я в Пенниной кровати, в своей ночной и с теддёнком под боком. О том, что Лемм сегодня всё-таки ночевал в моей спальне, я узнал как только переступила её порог.
- Нет, ты представляешь, он вышел от неё за полчаса до подъёма! Со своей подушкой!
- Целую ночь!!! Он ни с кем раньше не проводил всю ночь!
- Тоже мне раскрасавица!
- Она точно ворожея: приворожила его намертво буквально за ночь!
- Точно! И девчонку эту бедную, Пенелопу, она извела – принесла её в жертву своему Горвену*…
- Бедная Пенелопа!..
- Бедный Лемм!!.
- Грязная горвенка!!!
Подобные разговоры несутся со всех щелей, пока я добираюсь до столовой. Сегодня я не услышала ни одного утреннего приветствия, зато меня успели дважды толкнуть не извинившись.
Дежурная по столовой столкнула мою тарелку на пол, а дежурная менторка демонстративно проигнорировала это хамство.
Зато мужская половина внезапно осознала всю мою неотразимость, уникальность, бесподобность… Мою тарелку бросилось поднимать сразу трое. А эти льстивые масляные взгляды!
И за что, спрашивается, мне эдакая честь?

______
* Языческое божество – покровитель женщин; становясь его жрицами – горвенками – они могли просить у него исполнения любых желаний, но лишь в обмен на кровавые жертвы.
______


Лемма на утреннике* не было. Я подумала бы, что он стушевался, но Лемм не был бы Леммом, если бы его могла испугать кучка пустобрёшек. К тому же, на трапезе не было и Лазаря, его младшего брата.
Братишка поджидал меня на выходе из столовой, откуда я вылетела на всех парах голодная и злая. Впервые в жизни у меня не было аппетита (с чего бы это?!). Да и настолько паршивое настроение тоже было впервые. Наверное поэтому наш с Лазарем коммуникативный акт не задался с самого начала.
- Брат хочет тебя видеть.
- Как, за целую ночь он на меня ещё не налюбовался?
Лазарь наградил меня убийственным взглядом. Если женской половине колледжюнкера понадобится избавитель от «грязной горвенки», я уже знаю, кто может им помочь; не знаю только: за что же мне эдакая честь?! Но пока что до крайних мер дело ещё не дошло.
- Он ждёт тебя там, где у вас был ваш первый разговор.
Мои ушки тут же оказались на макушке.
- Почему там?
- Он сам тебе объяснит.
- Значит, с ним всё в порядке?
- Вот у него и спросишь.
Я судорожно вздохнула (надо же, даже не заметила, что у меня перехватило дыхание) и, подхватив юбки, бросилась в предбанник.
- Эй!
- Чего тебе?
- Он велел тебе одеться так же, как при первой встрече.

______
* Утренний приём пищи.
______


В предбаннике темно, сыро и… пусто. Если Лазарь решил так пошутить, то Лемму придётся одалживать траурные одежды: на одного брата у него скоро станет меньше.
- Я вижу, раздеваться ты всё-таки не собираешься. Жаль. – Лемм материализовался из темноты, подобно ночному духу.
- Ах, тебе жаль?! – всё скоплённое за утро раздражение вырвалось, подобно вулканической лаве. – Мне тоже немного жаль! Жаль, что половина колледжюнкера заочно зачислила меня в горвенки! Жаль, что какие-то кикиморы считают долгом чести меня толкнуть! Жаль, что сегодня мне так и не удалось поутренничать! Жаль, что, по-видимому, мне сегодня не удастся также пообедать, поужинать и вообще стоит избегать многолюдных мест в ближайшие пару недель! Жаль, что если они так и не угомонятся, мне придётся сменить интернат!..
- Сменить интернат тебе придётся уже завтра.
- Жаль, что… Что?! Что ты имеешь в виду?
- В простонародье это называется «побег».
Из меня будто дух вышибли.
- Но… Нет… Это почти что мой дом…
- Относись к этому как к переезду.
- И всё из-за того, что тебе вздумалось поиграть в изящные манеры? Скажи, на кой? Как же все твои «лишние разговоры сейчас ни к чему», «чтоб никто не догадался»? О чём ты думал в тот момент?
- Я думал, что девицы хороши, когда они спят. Они при этом молчат.
- Не желаю я молчать! Ты «засветил» нас! Твой…
- Мой отец умер.
Пауза затянулась. Но я не в состоянии прервать её: меня душит стыд за свои слова. А ещё… Сейчас самое время утешить его. Но как?!
- Что в подобных случаях говорят у тебя на родине?
- Что все там будем.
- Оптимисты.
- Реалисты.
Вех, да что же сказать?! В голове ни одной путной мысли. Зато я знаю, у кого этих мыслей навалом. При любых обстоятельствах.
- Когда умерли мои родители, Браганза – это мой опекун – сказал, что они просто переехали. В моё сердце. Душу. Воспоминания. Сны. Помню, я тогда заставила его поклясться, что им там будет уютнее, чем в этом промозглом безучастном мирке, который мы именуем «благословенной обителью» лишь за неимением лучшего.
Теперь замолчал он. Наверное, я всё-таки сказала что-то не то. Но я никогда не выражала соболезнования другим. Близких всегда теряла я. И вот впервые… Сегодня утром я со многим столкнулась впервые.
- Завтра я уезжаю.
- Ну да, ты ведь теперь медерану.
- Лазарь едет со мной.
- А он почему?
- Кровный брат отца, мой наставник, считает, что отца убили. В подобной ситуации семья должна держаться вместе. – Лемм ядовито усмехнулся. – Твои злопыхатели нашли отличный способ нейтрализовать меня.
- Нет, постой… Почему ты считаешь?..
- Мужская логика. Его отравили. Неизвестным нашей науке ядом. Ничего не напоминает?
О Силы! Да что же это? Я крепко зажмурилась, пытаясь стряхнуть с век непрошенные слёзы. Отчаянные слёзы бессилия, боли, тоски.
Беспомощности.
- Прости… Прости меня!..
- Перестань! Не ты его травила. И никогда не стала бы, я точно знаю. Как точно знаю, что мне не добраться до тех, кто это сделал. Ведь я реалист. Но я сделаю всё, чтобы и они не добрались до тебя.
Они знали, что я у тебя ночую, с первой ночи. И соответствующие меры пресечения приняли сразу. Незамедлительно и беспощадно. Пока мы «принюхивались», они действовали. Нам стоит перенять их тактику. Теперь действовать будем быстро, думать – ещё быстрее.
- И ты надумал устроить мне побег?
- Если в ход пошли неведомые яды и убийства вождей, то окончания сказки тебе лучше не дожидаться. А то можешь и не дождаться. Особенно теперь, когда я уезжаю. Но я должен уехать. Моё пребывание здесь – угроза не только для меня. Я готов ради тебя рискнуть собой. Но я не имею права ради кого бы то ни было рисковать своим кланом.
- Лучше брось меня.
- Лучше брось свои истерики. И настройся на длительное путешествие. Взять тебя с собой я не могу…
- Я поеду к Браганзе. Он поймёт, он поможет…
- Там они будут искать тебя в первую очередь.
- Браганза найдёт, где меня спрятать.
- Хорошо. Поезжай к своему Браганзе. Я всё подготовлю. Сам. Завтра утром во время второго урока (он ведь у тебя спаренный), на сменке* после переклички, выйдешь по нужде (поверь, нужда жизненно важная) и пойдёшь в ботанический сад. На самой крайней поляне, в зарослях фиклии будет лежать торба с вещами. Во внутреннем кармане найдёшь документы на исключение. На чужое имя, разумеется. Заполненные, подписанные, с печатью (у меня много хороших знакомых). Переоденешься и спустишься в главный гостебюль**. Там дождёшься кряка***, отдашь ему документы. Он сопроводит тебя на центральный вокзал и посадит на Северский экспресс. Вряд ли он станет дожидаться отправления, чтоб на прощанье помахать тебе весело рукой. Но даже, если станет, внутрь без билета его не пустят. Ему придётся ждать отправления на станции, в это время там суматоха. Улучи момент и убирайся оттуда. Ориентируясь на часовню****, выйдешь на пустырь, за ним - большак. Дождись транзитной автомотрисы*****. Приблизительно в это время там проходят вагоны на Лассию и Филос.
- Браганза в Филосе. Если повезёт, это будет…
- Да, если хоть одна их них там будет, нам действительно повезёт. А относительно конечного пункта назначения, то тут ещё вопрос, какая автомотриса лучше. Та, что на Филос – довезёт тебя быстрее, но въезжать в город будет через главные ворота, а там таможенники дотошнее, так что досматривать они будут тщательнее. Та, что на Лассию, через Филос, въезжает в город через приморские ворота, там контроль слабее: тщательной проверке транзиты на промежуточных станциях, как правило, не подвергаются. Но перед Филосом она ещё заезжает в Мур. Значит, у наших врагов будет лишнее время мобилизоваться и всё как следует рассчитать. Так что, как говорится, «нет совершенства в этом подлунном мире». Помолись и пусть Боги сами решат, что для тебя будет лучше. А теперь ступай. Это мне на уроки уже можно не ходить. А тебе напоследок стоит вести себя особенно благопристойно.
Я выбралась из предбанника на ощупь (в глазах было темно). Завтра я покину колледжюнкер навсегда и дорога назад мне будет заказана. Он был мне домом последние одиннадцать лет. Хорошим ли, плохим ли – мне трудно судить. Я другого не помню. Мне жаль расставаться с ним. Я не знаю, что ждёт меня за его стенами. И ждёт ли что-нибудь?
Поживём – увидим…

______
* Время между спаренными уроками.
** Большое помещение, отделяющее вход от внутренних частей здания, преимущественно светского.
*** Служитель в светских учреждениях.
**** Главная городская башня с часами.
***** Самодвижущийся вагон с самостоятельной силовой установкой (двигателем внутреннего сгорания); передача от двигателя к движущим осям механическая, также может быть гидромеханической.
______


Через два часа после отбоя до меня наконец-то дошло: он не придёт.
Сегодня наша последняя ночь в колледжюнкере. И его первая ночь после известия о смерти отца. Я знаю по себе, что в такую ночь нельзя быть одному.
Но он не пришёл.
Значит, пойду я.
Я встаю, накидываю поверх ночной рубашки блио*, подпрыгивая, обуваю «васюков» и решительно направляюсь в мужскую половину. На границе мужского отделения я всё же замираю. На несколько секунд. Чтобы глубоко вздохнуть и ускорить шаг.
Номер его спальни известен всему колледжюнкеру. Я берусь за дверную ручку… Вот тут решимость и оставляет меня. Нашла время!
Он не пришёл. Он сам так хотел.
Но не возвращаться же мне назад, честное слово! Я замираю у дверей, не решаясь войти и не желая уходить. Я не в силах сделать выбор.
Пусть сам решает.
Я тихонько стучу в такт собственному сердцебиению. Получается часто-часто.
В комнате слышится шорох, дверь резко распахивается и передо мною предстаёт… Лазарь. Точно, Лемм живёт с братом. Вот счастье-то… Может, попросить его выйти?
Но он выходит сам. Без лишних комментариев и глупых вопросов. И я остаюсь с Леммом наедине.
- Ну что, не спится без папки?** – в его голосе отчётливо слышна насмешка. А ещё неясно слышится… облегчение? Он ждал? Всё-таки ждал?
- Тебе, я вижу, без мамки тоже не спится.
- Я только минуту назад вернулся. Надо было подготовиться к… отъезду. – По тому, как он выделил последнее слово, я поняла, что он не свой отъезд имеет в виду.
- Ну и как? Подготовился?
- Обижаешь. Я если что задумал, завсегда всё до конца доведу.
- Надеюсь, конец будет победным.
- Будет.
Дальше тянуть не хватило сил.
- Мне уйти?
- Как хочешь.
Ни говоря больше ни слова я на деле продемонстрировала, чего хочу: скинула блио, стряхнула с ног тапочки и залезла к нему под одеяло.
Лемм усмехнулся:
- Мне надо было раньше спросить, чего ты хочешь.
- Тебе много чего надо было сделать раньше. Теперь поздно уже.
- До подъёма времени ещё навалом.
- Вот только после подъёма его совсем будет.
- А если бы было?
- Не хочу гадать. Я слишком часто занимаюсь этим в последнее время.
Он замолчал и обнял меня правой рукой. Вот так мы и лежали, обнявшись. Не знаю, о чём думал он, я – ни о чём. Просто слушала его дыхание, вдыхала его запах. Так больше никто не пахнет.
- Расскажи мне о себе, о своей родине. О чём-нибудь, – попросила я.
- Я из дома Галанов. Наш тотем – небесный ковыль. Он прилетел к нам с неба задолго до моего рождения, в тот день, когда наш родоначальник пришёл на ту землю, которую мы теперь называем своей. С одной стороны она омывается океаном, по другую сторону – горы. А посередине – мой дом. Его южные окна выходят на Небесный луг, сплошь покрытый ковылём. Если в первое полнолуние после летнего солнцестояния хорошенько прислушаться, то можно услышать песнь ковылей. А члены моей семьи могут слушать эту песнь в любое полнолуние круглый год. В детстве я часто убегал по ночам в южное крыло, забирался на подоконник и слушал ковыли.
- И что они тебе пели?
- Что я выросту, стану сильным воином и мудрым медерану и тогда встречу свою женщину. – Лемм приподнялся на локте и заглянул в мои глаза. – Сильную. – Его глаза замерцали в ночном сумраке расплавленным серебром. – Мудрую. – Он провёл ладонью по моей щеке. – Лучшую. – Его губы встретились с моими и поняли, как же долго они этого ждали.
А я вдруг поняла, что плачу.
- А ты, случайно, не пропел им в ответ, что потом ты её бросишь?
Он прижал моё лицо к своему плечу и зарылся лицом в подушку где-то на уровне моей макушки. Я слышала как колотится его сердце, кажется, вот-вот разорвётся. Мне надо его успокоить. И себя заодно.
- Ты не можешь взять меня с собой… Мы оба знаем, что не можешь… И твои ковыли это знают…
Да, знают, все знают. Вот только не знает никто, как сильно мне сейчас захотелось увидеть его ковыли, услышать их песнь, почувствовать их запах… Ведь я поняла, только сейчас поняла, что это его запах. И я теперь точно знаю, чем пахнет небо и неведомое мне колдовское растение с нежным названием «ковыль». Они пахнут Леммом. А ещё, о Боги! я хочу точно знать, как же они при этом выглядят? Почему я не имею на это права? Почему?!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Лемм будто прочитал мои мысли.
- Когда-нибудь я отвезу тебя к ним. К моим ковылям. И попрошу их спеть. Специально для тебя. Они согласятся, я знаю. Ведь их попросит об этом их медерану. И они споют. Для его женщины.
Он молчал. Я молчала. Он сказал, у нас навалом времени, но в комнате уже сереет. Значит, уже наступило завтра. Значит, через несколько часов нам придётся…
Нет. Нет, нет, нет! Я не хочу расставаться с Леммом. Я отказываюсь с ним расставаться! Расставаться с его запахом, усмешкой, голосом, с этими вот руками…
Но расстаться придётся.
По его равномерному дыханию я поняла, что он наконец заснул. Или просто очень хорошо притворился. Я набралась духу и легонько провела рукой по его голой груди. Лемм тихо вздохнул и крепче прижал меня к себе.
Будет ли в моей жизни ещё одна такая вот ночь?
Доживём – узнаем…


______
* Верхняя одежда в виде халата без рукавов и пуговиц.
** Лемм употребил аллюзию – намёк на одно из куртуазных произведений Махао: отец семейства, вернувшись домой поздней ночью в сильном подпитии, случайно устраивает в доме погром. При виде сбежавшейся на грохот семьи, он весело восклицает: «Что, не спится без папки?».
______

Туфли красивые, но жмут. Это единственное, о чём я сейчас в состоянии думать.
Туфли жмут, хоть и красивые. Ступни огнём горят, пятки онемели, а левый мизинец свело судорогой. По сравнению с этим, все прошлые и будущие опасности и трудности кажутся лишь неприятными мелочами жизни.
Туфли жмут, и какая на вех разница, как они при этом смотрятся?! Или как при этом в них смотрюсь я? Плевать! Красота, она, конечно, требует жертв, но зачем же таких-то?!
Я стою (хотя лучше бы сидела) в парадном гостебюле в ожидании кряка-освободителя. В чужой одежде, с чужой торбой и чужими документами, в чужой обуви… Теперь это точно побег.
Мне вдруг пришло в голову, что «побег» от слова «бежать», а как прикажите бежать в подобных колодках? Хотя откуда мне было знать, что сбегать из учебных заведений следует в домашних сандалиях?
Ну что ж, выживу – учту…

@темы: ориджинал, гет

---

То, что меня освободит. Часть первая.

Название: То, что меня освободит
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальные произведения
Пейринг: там по ходу видно будет
Рейтинг: R (ну, мне тогда так казалось)
Жанр: экшен, POV, ангст, hurt/comfort
Warning: самый ужасный, какой только может быть - это ГЕТ!
Статус: в процессе (и довольно давно)
Саммари: «- В моём понимании Бог – это то, что делает меня свободной. Свободной от традиций, обычаев, предрассудков, предубеждений и лжи. Свободной в выборе, правах и свободах. Свободной поступать так, как это выгодно мне, а не как требуют от меня самомнение и миропонимание других.
- Это, скорее, вера.
- Нет. Вера для меня – это убеждённость, что рано или поздно этот момент настанет.
- Момент истины, – Браганза усмехнулся. – Хорошо бы ты была к нему готова.»



Часть первая

Если ваша жизнь начала набирать скорость, не радуйтесь раньше времени. Возможно, она просто пошла под откос.
Жизненное наблюдение

Я лежала на нарах и перебирала в памяти события прошедших двух недель, ставших в моей судьбе роковыми. Снова и снова пыталась я понять, кто запустил в меня тот снежок, превратившийся через пару дней в снежный ком. Кто из моих друзей так невесело пошутил надо мной?
Я рано осталась сиротой. Возможно, будь мои родители живы, «чаша сия миновала» бы меня. Но они погибли при землетрясении, когда мне было четыре годика. Мою дальнейшую судьбу решал друг семьи – «философ, фитофил* и просто феерически фантастический человек» (так говорил мой папа). Гоноре Браганза был гением, он решал вопросы мирового масштаба за минуту, мою судьбу решил за две. Вот так в четыре года я и оказалась в закрытом учебном заведении усиленного наблюдения за поведением**. Может показаться, что Браганза просто сбыл меня с рук, закинул в интернат строгого режима и забыл обо мне. Но это неправда. Он регулярно навещал меня (чаще, чем большинство родных родителей), всегда брал на каникулы, стремясь устроить мой досуг с пользой для тела и ума (он – философ, ему это запросто), никогда не забывал о моём дне рождения или именинах. Да и учебное заведение он выбирал, руководствуясь престижностью диплома, а не строгостью обращения с воспитанниками. Он был образцовым опекуном. Мне не хочется верить, что он предал меня. Но кто-то ведь предал. И чтобы понять кто, я снова мысленно возвращаюсь на месяц назад.
В тот день, когда убили мою подругу. Потому что хотели убить меня.
Нет, ещё раньше… В тот день, когда я почувствовала себя приболевшей. И это почему-то очень напугало нашу медичку.
Нет, всё-таки ещё раньше… В тот день, когда заварилась эта каша…

______
* Любитель растений (лат. phyton – растение, philos – друг, любящий).
** Здесь, видимо, речь идёт об Айтарском имперском колледжюнкере – лучшем учебном заведении Внутренних Городов, учебная программа которого включает и вводные (первые два) семестры инита – учебного заведения высшего звена. Славится также своими Медицинскими Лабораториями, разработки которых ежегодно спасают тысячи жизней. Принимают детей с 6 лет. По всей вероятности, главную героиню в столь раннем возрасте «друг семьи» устроил туда по блату.
______


Я часто просыпаюсь часа в четыре утра. Это время, когда погибли мои родители. Нет, мне не снятся кошмары, просто я просыпаюсь как от толчка и даже не пытаюсь больше заснуть.
В ту ночь я тоже проснулась рано: мой будильник показывал 4.15, до подъёма оставалось три с половиной часа.
Я как всегда отправилась «где-то шататься». Так говорит моя соседка по комнате – Пенни. Уж её-то сон ничто не может потревожить, она спит как убитая и просыпается ровно через 15 минут после звонка будильника. Именно поэтому её часы спешат на 5 минут, она как бы «тихорит» у времени эти минутки, чтобы всё-таки успевать вовремя.
Я умылась, натянула свитер поверх ночной и пошлёпала «шататься» по пустым коридорам родной alma mater.
На моё семилетие Браганза купил мне мягкие тапочки-васюки*. Ходить в них не очень удобно, зато благодаря мягкой подошве я ступаю практически бесшумно, не боясь потревожить дежурных.
Колледжюнкер ещё спит. Точнее, спят его верхние этажи. Первый этаж никогда не спит: там технические помещения, всякие котельные, паровые и разные кладовые. А ещё там кухня. Готовят не очень, но помногу. В тамошних котлах беспрерывно кипят бульоны, компоты и прочие варева. И также беспрерывно, в четыре смены, кипит там жизнь. Но об этой жизни воспитанницы знают лишь понаслышке: нам туда нельзя. Мы живём на предпоследних этажах, за стальными решётками, под неустанным присмотром менторов. Эти порядки неизменны уже 107 лет.
Я перехожу из одного коридора в другой, сливаясь с тишиною. В нашей «обители» пять пятиэтажных корпусов, соединённых между собой по третьему этажу переходами-макаронинами. Два здания совсем новые, это библиотека и ещё один жилой корпус, им нет ещё и 10 лет. По сравнению с возрастом самого коллеждюнкера это немного. Между корпусами сад: много зелок и парочка вашт**.
Я подхожу к переходу и останавливаюсь. Дальше мне нельзя. Переходы стеклянные – меня могут заметить. Даже в дневное время перейти из одного корпуса в другой можно только по ученическому пропуску: охранник сверяет номер группы с расписанием и только потом выпускает из корпуса, причём у противоположного поста вся процедура повторяется снова. Свободно переходить из корпуса в корпус можно только, если ты – хранитель***. Как правило, охрана даже не спрашивает причину «миграции». А если и спросят – так у нас от честности прививки.
Сейчас пост пуст, но стоит мне «засветиться» в переходе, как охранник из сада тут же поднимет тревогу, и у противоположного поста меня будет ждать «торжественная встреча», да и на этот быстренько сбегутся бравые ребята. Поэтому я замираю у поста, не решаясь пройти и не желая возвращаться. Я просто выглядываю вниз. Я не видела землю, простую землю, четыре месяца. Нас никуда не пускают и никуда не вывозят. У нас даже физическая зарядка – на крыше. Именно поэтому во время каникул я ношусь по земле как оголтелая: топчу снег, мешу грязь, вываливаюсь в траве. Даже Браганза не в силах меня унять.
Я стою в ступоре полчаса, не меньше. Покинуть свой пост (каламбур получился, вся моя жизнь – сплошной каламбур) меня заставляет обход. Надо уходить. Если застукают – затаскают по директорам и психоаналитикам, накатают донос Браганзе. Он промолчит, но посмотрит так, что мёртвого проймёт.
Я тихо, как грызунишка в тапочках-васюках, пробираюсь назад в спальню.
До подъёма ещё три часа. Повторять уроки – лень. Свет включить нельзя: сразу же прибежит дежурная.
Я беру альбом, сажусь на подоконнике (плевать на охрану) и начинаю выводить на бумаге линии своей жизни. Они получаются путаные, кривые, но длинные. Это не может не радовать: значит, ещё лет 10 протяну.
В полседьмого мне наконец-то надоедает маяться дурью и я иду спать. Правда, мне это уже не поможет: всё равно весь день буду ходить, как сонная муха, – но, как ни крути, а заняться больше всё равно нечем.

______
* Васюк – млекопитающее семейства кошачьих с очень острым зрением. У южных племён – священное животное.
** Зелка – род хвойных вечнозелёных деревьев; вашта – род древесных розоцветных растений (период цветения – третья-четвёртая южная луна).
*** Имеется в виду ответственный за учебный журнал группы, т.е. «хранящий» его.
______


Звонок звучит как пушечный выстрел. И я сплю дальше, как убитая. Пенни торопится первой занять ванную.
В пятнадцать минут девятого хочешь, не хочешь приходиться вставать. Я буквально выпихиваю Пенни из душа. Если этого не сделать, она просидит там часа два: по гороскопу она водный знак, поэтому воду любит.
В девять мы на уроках, в сотый раз слушаем о лингвистических словарях и способах построения в них словарных статей. Указатели алфавитные и систематические, глухие и аннотированные, простые и комбинированные и плюс к этому, для полного счастья, указатели с подуказателями. Я готова взвыть от тоски.
- Милачька, – раздаётся над ухом пронзительный голосок нашей менторки по литературному искусству Гедды де Ост, – здесь вам не изба-мечтельня, здесь надабно учиться. Сколька бы вы не мечтали о своём благавернам, экзамен он за вас не сдаст. Разве что толька в мечтах. – Наша менторка – южанка, она часто произносит «а» вместо «о» и чётко, с особым усердием выговаривает взрывные звуки. Её любимое обращение – «милочка», причём «ч» она затягивает и всё время старается смягчить, будто от этого смягчится смысл и самого язвительного замечания.
Я с деланным усердием склоняюсь над книжкой. И тут звенит спасительный звонок. Он спасает меня всегда: либо от скуки, либо от «двойки».
- Задержитесь, – велела метра* Геда. – Завтра у вас экскурсия в Агу. Программа экскурсии утверждена, с занятий вас снимут. Надеюсь, вы ацените добрае к вам отношение. И некаторые из вас, – её взгляд остановился на нас с Пенни, – пересмотрят своё поведение. Иначе эта экскурсия может стать для них последней. Им ваабче будет запрещено покидать территорию колледжюнкера.
Мы с Пенни поёжились, но благоразумно решили промолчать.

______
* Вежливое обращение к особе женского пола; так же, как «метр» – к особе мужского пола.
______


По меткому замечанию одной из девочек, после четырёхмесячного заточения даже экскурсия по отхожим местам Родины будет интересной, но в Аге действительно есть на что посмотреть.
Вы сами-то бывали когда-нибудь во Внутренних Городах? Нет? Вы многое потеряли. Нигде больше не найдёте вы такого тонкого сочетания древней культуры и ультрасовременных технологий. Величественные религиозные храмы, которые выглядят как неоздания модернизма; и исполинские жилища, которые выглядят как археологические донашевековые реликты. Гремучая смесь авангардизма и пещерной живописи (хвала небесам, по крайней мере, пещерные нравы остались в прошлом). Извечное стремление человеческого существа быть «животным общественным и политическим», сохраняя при этом свой эгоиндивидуализм. Да, здесь стоит побывать.
Гвоздём программы стало посещение императорского дворца Феодотов.
Сначала сады, сады, сады; потом фонтаны, фонтаны, фонтаны… Возле сто восемнадцатого по счёту фонтана я и увидела этот венец Творения. Я только что повздорила с Пенни из-за какой-то ерунды и поэтому шипела на весь свет. Он тоже выглядел не очень дружелюбно: злобно журился и нервно мял губы. Наши взгляды встретились на секунду, соединив наши судьбы «на многие лета». Но тогда я ещё не знала об этом…
Между нами будто молния промелькнула. Он резко развернулся и стремительно зашагал прочь. Я хмыкнула, пренебрежительно пожала плечами… и устремилась следом. Он поджидал меня на соседней аллее, молча взял за руку и потащил куда-то. Не очень хорошо помню, как именно мы очутились в какой-то комнате, как он впервые поцеловал меня.
До этого дня я часто представляла себе свой первый раз. Ничего общего с тем, что мог предложить мне этот парень.
После этого дня я часто спрашивала себя: какого духа? Что это было? Судьба, рок или временное помутнение рассудка? Или, может, помутнение – постоянное, просто я, как все сумасшедшие, «мутности» своего рассудка предпочитаю не замечать? Как говорится, своё не пахнет. Не знаю. Честное слово, не знаю. По правде говоря, мне стоило уйти.
Тогда почему я осталась?

Моё наказание за самовольную отлучку закончилось через месяц. После карцера наша с Пенни «келья» показалась мне хоромами. Я приняла ванну (душем была сыта уже по горло), переоделась в цивильное, обулась в «васюков» и отправилась наносить визиты.
Я умудрилась оббежать весь колледжюнкер за два часа. За это время я каким-то непостижимым образом перецеловала и переобнимала всех воспитанниц, весь персонал и даже часть охраны. На третьем часу жажда общения, наконец-то, начала утоляться, а на четвёртом – я почувствовала, что начинаю захлёбываться, робко освободилась из очередных объятий и, счастливая и умиротворённая, побрела в свою комнату.

Накануне мы с Пенни проболтали до полуночи, и одна из нас забыла завести звонок. Не будем показывать пальцем кто. К счастью, во мне сильно развиты инстинкты: в пятнадцать минут девятого я бессознательно, но встаю и, не открывая глаз, на ощупь пробираюсь в ванную. В это время желудок стремительно подскакивает прямо к горлу. К счастью, санузел у нас сдельный: туалет под рукой. Пенни называет это «обниматься с унитазом», но через пару минут мне начинает казаться, что мы с ним уже занимаемся любовью. Да, отвыкла я, видимо, от нормальной пищи.
Я безжизненно падаю на кровать. Мой взгляд невольно падает на часы: половина девятого. Успеем или не успеем мы с Пенни «добежать до кайенской границы»? Во мне просыпается бес, и он хочет разбудить мою подругу. По-своему.
С невозмутимым видом я опрокидываю на мирно спящее дитя ковш воды. Холодной, между прочим. Оставшиеся полчаса уходят на визготню и истерики.

За опоздание меня снова ждёт наказание. Правда, на этот раз мне не придётся коротать его в гордом одиночестве. Но и не в компании тоже – учениц одной группы никогда не ставят вместе, даже на отработках. Кто-то очень умный считает, что это снижает производительность труда. Ему виднее, эксплуататору несчастному.
Работать задарма я никогда не любила. Да и работать вообще тоже. Желая оттянуть неизбежное, я решила надавить на жалость и перед дежурством забежать в медичную пожаловаться на утреннюю тошноту. Медичка презрительно фыркнула, смерила меня уничижительным взглядом своих крысьих глазок, но проигнорировать жалобу не решилась: выдала какое-то горькое снадобье и, видимо желая отбить у меня охоту беспокоить её снова, взяла кровь на анализ – при этом, казалось, готова была мне палец откусить. Под конец своего пребывания в медицинском кабинете я даже стала сомневаться: мне отсюда на отработки или в морг? В конце концов, я выбрала отработки и, скрепя сердце, отправилась драить парты. Хорошо, хоть не туалет.
На втором часу трудов праведных у меня закончился моющий порошок. По пути в кладовую меня перехватила дежурная, принесшая благую весть: я свободна. Неимоверным усилием подавив крик радости, я не спеша, со всем оставшимся у меня достоинством направляюсь к себе. Но тут некстати совесть напоминает мне о Пенни. В общем-то, совесть беспокоит меня редко, но уж если осчастливливает визитом, то лучше сделать, как ей угодно – тогда есть шанс отделаться малой кровью. Сейчас ей угодно, чтобы я подменила подругу. Подруга у меня самая лучшая, а совесть – самая вредная, поэтому вместо своей комнаты я отправляюсь «в гости».
Оказалось, что Пенни полчаса назад переправили на уборку в спортивный корпус. Когда я представила исполинские стены, окружающие спортивную площадку, мне очень захотелось плюнуть на всё и пойти спать. Но в этот момент совесть моя заголосила прямо-таки нечеловеческим голосом и ради собственного спокойствия я вынуждена была исполнить долг дружбы.
Уговаривать Пенни пойти отдыхать вместо меня не пришлось. Стало даже как-то обидно. А после слов: «Я на твоей кровати лягу – моя, наверное, до сих пор сырая» – и вовсе захотелось послать её куда-нибудь весьма и весьма далеко. Видимо, догадавшись о моих чувствах, Пенни быстренько ретировалась, и я осталась один на один с тремя ваклями* грязных стен.

______
* Средняя мера длины.
______


Стена закончилась как-то внезапно. Дальше начались турники. Я поймала себя на том, что по инерции намыливаю перекладины. Вот уж воистину, после пяти часов работы левая рука перестаёт ведать, что творит правая. Быстренько поумерив трудовой пыл (который тут же превратился в пыль), я собрала моющие принадлежности (наверняка, их выдали под расписку) и отправилась в кладовую.
Завхоз дремала под свистовую колыбельную в исполнении собственной сопатки. Будить уставшую труженицу было как-то неловко. Но другая, в сто раз более уставшая труженица сама была не прочь поспать. Завхоз был разбужен. Принадлежности сданы. Расписка закрыта. Я свободна.

К кровати Пенни я пробралась на ощупь. С трудом избавившись от обуви, неимоверным усилием воли заставив себя таки стянуть левый носок и наплевав на правый, я рухнула на кровать, как подкошенная. Спать оставалось всего ничего. Прежде, чем окончательно закрыться, веки ещё несколько раз моргнули по инерции, с каждым разом поднимаясь всё медленнее и медленнее, а опускаясь всё тяжелее и тяжелее. Ещё один, последний, взмах ресниц и я, наконец…
В этот момент южная луна вышла из-за тучи, осветив фиолетовым светом кровать напротив. Мою кровать. Мою подругу. Её коленку, выглядывающую из-под моего одеяла. Её руку. Её сведённый судорогой рот. И эти стеклянные глаза…

Серый рассвет. Какие-то серенькие людишки, заполонившие собою всю комнату. Сероватый гул, разъедающий ушные перепонки, словно серная кислота. Всё серое! серое! серое! И только в глазах опять чернота.
Сизый рассвет. Те же люди. Тот же гул. Медичка собирается сделать мне укрепляющий укол. Её крысьи глазки. Полные злобы, ненависти и страха. Этот взгляд приводит меня в чувство, будто она меня ушатом холодной воды окатила, – и я в страхе, абсолютно инстинктивно отдёргиваю руку.
- Оставьте, с нею потом. Тут бы эту кашу расхлебать.
И вся толпа как по приказу отодвигается назад. А я остаюсь сидеть на Пенниной кровати, словно мореплаватель, выброшенный на необитаемый остров. На остров, ещё вчера принадлежавший моей подруге. Весёлой. Верной. Лучшей. Мёртвой…
Никто не пытается утешить меня, вывести из комнаты или хотя бы отвлечь. Все будто забыли обо мне.
И за это я восхваляю Богов и Светлейших.

Вправо-влево. Вправо-влево. Вправо-влево. Чёрные штрихи ложатся друг на друга. Постепенно моя левая туфля начинает мерцать чёрной кляксой. Я начищаю туфли к панихиде.
С той ночи у меня больше не темнеет в глазах. Вместо этого темнеет всё вокруг: кровать тем же утром задрапировали чёрным полотном, вчера в комнате повесили чёрные драпри*, сегодня в траур оделась я сама. Чёрное платье, чёрный передник, чёрные чулки, чёрное нижнее бельё и даже панталончики темнее ночи. Единственное яркое пятно – тапочки-васюки. Но я уже готовлю им замену.
В голове рефреном крутятся сложённые мною же стихи:

Темнота и холод.
Тишине внимаю.
Почему ушла ты?
Я не понимаю.

Мы так долго вместе
Жили и мечтали.
Думала – навеки.
А теперь одна я.

Темнота и холод
В сердце поселились,
В тишине гнетущей
Я вдруг заблудилась.

В тишине той мрачной
Навсегда осталась
В день, когда тебя вдруг
На земле не стало.

Щётка замерла в сантиме** от туфли. Есть кое-что, что я хочу понять. И понять сейчас, пока ещё не поздно.
Я резко встаю. Вперёд. Через двери. По коридору. По ступенькам вниз. По коридору. По ступенькам вверх. И всё время вперёд.
На меня оборачиваются. Провожают взглядами. Мои чёрные одежды похлеще любого транспаранта, они будто кричат всем встречным и поперечным, что я – та самая, соседка покойницы из третьего корпуса. И все уже знают. Знают кто, когда и официально почему. Знают больше, чем я. И шепчутся об этом у меня за спиной. Но сегодня впервые за последние несколько дней я не обращаю внимания на шепотки и взгляды. Мне просто нет до них дела. Потому что впервые за последние несколько дней дело у меня есть. Срочное. Важное. Нужное. Мне нужно знать кое-что. И я знаю, кто мне в этом поможет.

______
* Драпри – занавеси со складками, преимущественно из тяжёлой ткани.
** Малая мера длины.
______


Он самый-самый. Первый везде и во всём. Лучший. А ещё у него есть хобби: говорят, что он знает всё, что хочет знать. И я надеюсь, что он захочет узнать то, что хочу знать я.
Лемм. Единственный и неповторимый. Днём – внушающий чувство неполноценности представителям своего рода, а ночью превращающийся в наваждение для представительниц противоположного. И не без оснований. Осчастливливать женщин – его призвание. А их призвание – терять из-за него голову, с рассудком вместе.
Пенни по нему сходила с ума. Поэтому-то о своём уме я и помалкивала. Ссориться с подругой из-за шкуры неубитого животного – глупо и вредно для нервов. Впрочем, в прошлом году у нас с ним наклёвывалось кое-что. Однако, неплохо зная репутацию Лемма, можно было смело утверждать, что это «кое-что» на одну ночь. Скорее даже часть ночи (девчонок у нас много – плюс женская часть менторского и обслуживающего состава – а Лемм всего один. Петух на весь курятник). И хоть по слухам это «кое-что» представляло собой нечто, я решила, что рай на одну ночь не стоит пожизненного ада, который мне устроит Пенни, когда узнает. В том, что она узнает, я не сомневалась: мир, он ведь не без добрых людей, а о её чувствах к Лемму знала половина колледжюнкера, как и о нашей дружбе. Так что донесут непременно, а ничего хорошего из этого треугольника выйти не могло. И пусть Лемм – самый лучший любовник, но я считала себя хорошей подругой, а лучшее – враг хорошего. Поэтому о всяких там моих с ним «клёвах» я помалкивала.
И не стоит думать, что я пользуюсь смертью подруги, дабы вновь попытать счастья. Сейчас меня интересует не его призвание, а его хобби. Маленькое и не всегда безобидное.
Лемм с парочкой приятелей играли в мяч. На высоте одного метра над землёй перпендикулярно полу было привинчено кольцо по диаметру немногим больше диаметра мяча – кожаного мешка размером с человеческую голову, набитого мелкой галькой и опилками. Задача игроков, ясное дело, – забросить мяч в кольцо, за что их команде насчитывается очко. После первого очка кольцо поднимают на один метр. И так до пятиметровой высоты. Казалось бы, чего проще? Казалось бы… но нет! Попробуй-ка просто добросить мяч до кольца, а уж, чтобы попасть в заветное отверстие на четырёх- или, не дайте Боги, пятиметровой высоте – даже не мечтай. Это удел чемпионов.
Лемм был чемпионом. Четвёртое попаданье за игру. Болельщицы сладострастно взвыли. От этого звука у меня свело зубы и мне тоже захотелось потихоньку взвыть от отвращения. Впрочем, выли они не из-за заработанного Леммом очка, просто в финале*, когда страсти достигают апогея, разгорячённые парни предпочитают играть без туник, и Лемм как раз сбросил свою. Зрелище, я вам скажу, не для слабонервных. У меня, к примеру, нервы слабые, так что я, не долго думая, отвернулась. От греха подальше.
Последний мяч, он трудный самый. Ждать пришлось долго. Вот только чего ждать, если из возможных пяти очков четыре – уже у команды Лемма?
От криков игроков и завывания болельщиц уже болели уши, терпенье подходило к концу, а в сердце закрадывалась тихая ненависть к спорту вообще и к данному конкретному виду в частности. Я уже готова была плюнуть на всё и пойти назад, в спасительную тишину нашей с Пенни «кельи», когда младший брат Лемма забросил последний мяч.
Из всех присутствующих я взвыла радостней всех.

______
* Игра идёт до пяти очков. Финалом называется промежуток игры между четвёртым и пятым, финальным, очками.
______


После игры парни направились в баню. Если хочу поговорить с Леммом немедля, мне прямая дорога туда же.
Горячий пар в сочетании с разгорячёнными мужскими телами – это тот ещё коктейль. Во всяком случае, пот прошибает с первого «глотка». Вместе с потом пришло осознание того, насколько не в тему здесь мои траурные одежды. Чтобы иметь хоть что-то общее со здешними обитателями, я решила раздеться. Впрочем, раздевшись, я поняла, что как раз ничего общего у нас и нет: моё чисто женское тело среди местных мужских конституций явно не совсем уместно. О чём явственно сказали мне их косые взгляды. Хорошо хоть пар густой – взгляды не так заметны.
Я опоздала: Лемм уже разделся. Но бес во мне, плотоядно лыбясь, довольно закивал головой: «Да нет, подруга, ты как нельзя вовремя». Я посоветовала бесу заткнуться и робко тронула Лемма за плечо.
Просто сказать, что он удивился, обнаружив меня голой посреди мужской бани (верней, предбанника) – это всё равно, что ничего не сказать. Впервые в жизни парень потерял дар речи из-за моего обнажённого тела. И это было лестно. До того момента, пока этот дар к нему не вернулся.
- Цеци, милая моя, с тобой всё в порядке?
Таким тоном обычно разговаривают с душевнобольными. Да ещё это имя. В полном варианте – Цецилия, с ударением на второй слог, – оно звучит довольно неплохо, а вот все уменшительно-ласкательные от него – никуда не годятся. «Цеци», к примеру, вызывает у меня стойкую ассоциацию с южноземельной живородящей, да ещё к тому же кровососущей, мухой. А ассоциировать себя с уродливым насекомым, переносящим болезни, – то ещё удовольствие. Точнее, неудовольствие. Впрочем, есть ещё варианты. «Цели», например. Чувствуешь себя при этом частью стратегического плана. Можно ещё «Цили», но хрен редьки не слаще. Браганза смеётся, что у меня весьма «цельное» имя. Я тоже не прочь посмеяться. Но только в тесном семейном кругу.
Ничего удивительного, что мой ответ прозвучал несколько язвительнее, чем предполагалось вначале.
- Лемм, умный мой, я стою голяка в мужском предбаннике, симулируя сумасшедшую перед самым популярным парнем колледжюнкера. В чём конкретно ты усмотрел порядок?
Надо отдать ему должное: он покраснел. Я только надеялась, что это от смущения, а не с досады.
- Что случилось?
Положительно, этот тон мне нравится больше.
- Помоги мне.
На секунду он растерялся.
- Как? Собрать её вещи? Ответить на письма с соболезнованиями?
Я отрицательно покачала головой.
- Вещи я уже собрала. – Вру, и не подумала даже. – На письма будут отвечать родные. – Искренне на это надеюсь. – Помоги мне в другом. Почему она умерла?
- Потому что все мы смертны, а у неё к тому же было больное сердце.
- Ложь. Больное сердце у меня – часто ангиной болела в детстве, а она – здоровая, как лошадь. Была.
- Я лично видел заключение по вскрытию: «закупорка левого клапана».
Меня охватила холодная дрожь, хотя ещё секунду назад прошибал горячий пот. Что-то такое, весьма нехорошее, о моём левом клапане было написано в моей медицинской карте. Которая находится в медичной. В полном распоряжении медички. Которая испытывает ко мне что-то весьма нехорошее.
- Лемм, – я судорожно вцепилась в его предплечья, – послушай, просто послушай! Может, это прозвучит дико, может, это последствия потери Пенни или преждевременная истерика по случаю приближающихся ежемесячных «красных дней календаря»… – я перевела дух, прибрала свои руки и заговорила чётче, – но у меня такое чувство, что убить хотели меня.
Лемм откинул волосы со лба.
- А я не говорил, что её убили. И вообще: что за умозаключение такое? Моя подруга умерла – значит, меня хотели убить. Вот она, женская логика.
Во мне некстати проснулась феминистка.
- По крайней мере, понятие женской логики существует в природе. А вот о мужской ни разу не слыхала! – Вообще-то, это не мой аргумент, но, думаю, Пенни была бы не прочь мне его одолжить.
Дискутировать на тему зарождающегося «женского вопроса»* Лемм не любил, а в данной ситуации и вовсе, видимо, посчитал неуместным. Поэтому предпочёл просто согласно кивнуть головой, мол, твоя взяла.
- Хорошо, детка. Но почему ты так решила? Только не говори, что у тебя был вещий сон или пасьянс так разложился – иначе схвачу в охапку, отнесу в бассейн и брошу в воду. А вода там, между прочим, ледяная.
На счёт «охапки» мой внутренний бес был совсем не прочь, а вот на счёт всего остального решительно заявил своё категорическое «нет», так что я поспешила объяснить:
- Понимаешь, всё слишком странно. Проблемы с сердечным клапаном, причём именно левым, у меня. И постель была моя. Накануне я была в медичной, и… Может, это женская логика, а, может, женская интуиция, предчувствие или что там ещё, только… Взгляд нашей медички, уже там в нашей с Пенни комнате – уж очень он мне не понравился. Так не смотрят на подростка, который полчаса назад нашёл на своей кровати мёртвую подругу. Может, ей не нравятся русые. Может, у меня самой взгляд не очень… Только она взрослый ответственный человек и свои эмоции, тем более в подобной ситуации, контролировать просто обязана. У нас элитарное заведение, истеричек с улицы сюда не берут. Что во мне могло настолько вывести её из себя?
- Может, тебе просто показалось.
Настала моя очередь согласно кивать головой:
- Хорошо, может, просто показалось. Но я просто подросток. Я просто осталась одна. И я просто боюсь. Хотя поверь, всё это «просто» только на словах. А на деле – ночные кошмары и дневные подозрения. С кошмарами ты не поможешь, а вот с подозрениями… Лемм, помоги мне. Не поможешь ты – никто не поможет.
Мимо прошли двое парней. Сально заулыбались и противненько так захихикали. Они уже были у меня за спиной, когда я услышала: «Бедный Лемм, нигде ему нет покоя», а в ответ завистливое: «С чего ты взял, что он бедный? Я вот, к примеру, совсем не прочь, чтоб мне такая вот потёрла спинку». Мне стало лестно, а вот Лемму – досадно. Он прижал меня спиной к деревянному шкафчику и как мог загородил своим телом, нависая надо мною, подобно утёсу. Его тёплое дыхание приятно защекотало мне левое ухо, вызвав по телу странную дрожь, когда он, наклонившись, тихо прошептал:
- Что конкретно ты хочешь от меня?
- Лемм, – мне нравилось называть его по имени, – говорят, что ты знаешь всё, что хочешь знать. А ещё говорят, что у тебя нюх на интриги и подлоги.
- Ты хочешь, чтобы я «понюхал» твоё дело?
- Да. Я хочу, чтобы ты, умный, хладнокровный, непредвзятый, с опытом и нюхом, с этой своей мужской логикой, прощупал это дело. И если после этого ты скажешь: «Лия, ты просто истеричка», поверь, я не обижусь. Наоборот, я буду рада, что хоть что-то в моей жизни просто. Я пойду к той самой медичке… ну хорошо, к другой, выпишу себе снотворное как средство от вещих снов и заменю гадальный пасьянс игральным. Всё так и будет, честно. Но только, если ты скажешь, что у меня нет причин для истерик.
Некоторое время он молчал. Мне даже стало как-то не по себе. Наконец, он вздохнул, тяжело и как-то обречённо.
- Хорошо. Я прощупаю это дело. Это всё?
От подобного счастья я вконец обнаглела:
- Переночуй сегодня у меня.
В его взгляде появилось что-то странное:
- Ты хочешь, чтобы я тебя утешил?
С тех пор, как Пенни не стало, я не слышала ни одного ласкового слова, но он предлагал мне не слова. И хоть я действительно отчаянно нуждалась в утешении, но не в том, которое он имел в виду. Может, всё дело в дурацкой Пенниной влюблённости, но мне почему-то казалось, что это было бы предательством по отношению к ней.
- Нет, просто в одной комнате. Там всё чёрное и … тихое. Там теперь… Там теперь нет её, понимаешь? А мне нужна… иллюзия, что ли, что она ещё рядом. Надо слышать чьё-то дыхание, чьё-то ворочанье на соседней кровати. Как было до той ночи. Ты понимаешь? Ведь понимаешь же?

______
* Проблема равноправия мужчин и женщин.
______


Я сказала Лемму, что собрала вещи Пенни, а он не любит, когда ему врут. Буны* меня за язык не тянули, значит, придётся набраться мужества и расстаться с «вещевым алтарём», который я ей воздвигла.
С той ночи я не сдвинула ни на сантим ни одну её вещь. Карандаш, забытый ею на столе перед уроками… Скрепки, рассыпанные по полу из-за утренней спешки… Меховой теддёнок** сыреет в ванной…
Мы никогда не были аккуратистками. Но в нашем беспорядке тоже был свой, нам одним понятный, порядок. Сейчас его нет.
В то утро мы проспали, да ещё моя глупая шутка… Если бы не моё идиотское чувство юмора! Если бы… если бы… Ничего не изменишь… Как не меняю я местонахождения всех этих мелочей. Они будто ждут, что я расставлю их по местам, а я будто жду их хозяйку, ещё надеясь, что она сделает это за меня. А главное – верю, искренне верю, что если сдвину хоть на сантим хотя бы одну её вещь, значит, распишусь перед всем миром, что больше её не жду.
В тот день, когда я перестану её ждать, она действительно уйдёт навсегда, оставив меня в этом холодном мире её вещей, каждая из которых всем своим видом демонстративно заявляет мне: «Это ты лишила меня моей хозяйки».

______
* Жестокое древнее западное племя варваров, часто использующее пытки при допросах пленных. Перен. Злые, жестокие люди, не перед чем не останавливающиеся при достижении цели.
** Детёныш сумчатого млекопитающегося животного; ареал обитания – Южное нагорье, откуда родом Пенни. Зд., разумеется, имеется в виду тряпичная игрушка.
______


Браганза как-то сказал: «Одиночество – это не когда ты ночью остаёшься один, а когда ночью ты не можешь оставаться один». Я одинока. Днём ещё ничего, а вот ночью…
Погасить свет меня может заставить только смертельная усталость. Сплю я до сих пор на Пенниной кровати. Ничто на свете не сможет заставить меня спать на чьём-то смертном одре, тем более Пеннином. К тому же с её кровати проще дотянуться до ночника. А в последние дни он для меня – главная вещь в комнате.
Забравшись в постель спиной к стене, я ещё раз обвожу комнату настороженным взглядом, укрываюсь с головой (только нос – наружу), а потом правой рукой осторожно, на ощупь дотягиваюсь до ночника. Главное здесь – успеть быстро втянуть руку назад как только потухнет свет. Пока что я не успеваю втянуть её достаточно быстро и вместе с рукой под одеяло проскакивает темнота. Темнота – синоним страха. Как бы плотно я не укутывалась в одеяло, всё равно этот страх окутывает меня ещё плотнее, холодит пальцы рук и ног и не даёт уснуть до зари. Каждую ночь я обречена слушать тишину, пока в комнате не начнёт сереть. Как только предметы начинают принимать свои привычные очертания, страх отступает. Повернуться на другой бок (оставив спину незащищённой) я ещё не могу. Зато уже могу прикрыть глаза. И дышать начинаю ровнее. Через пару минут я засыпаю, но вот высыпаюсь ли я?
Сегодня я в который раз проспала первый урок. Мой наблюдатель очень этим обеспокоен. По-моему, искренне. Он даже советовался по этому поводу с медичкой. Она присоветовала мне снотворное, но я скорее удавлюсь, чем стану принимать что-либо, прописанное ею. Как только придёт Лемм, отдам пилюли ему.

Он пришёл после отбоя. Заполнив собою всю комнату. И пустоту в моём сердце. Не оставив в нём места для страха.
В ту ночь я впервые заснула спокойно. Как убитая. Без сновидений, кошмаров, угрызений совести и подозрений.
А когда проснулась утром, он уже ушёл.
До следующего отбоя.

Из-за дождя физические упражнения проводили в спортивном зале. И, чтоб мы, не дайте Боги, не усмотрели в том что-нибудь хорошее, нас заставили сдавать нормативы. До нормативной недели ещё десять дней, но кого это волнует, кроме нас? Впрочем, наши волнения никому не интересны.
Нормативы сдаём в паре, замеряя показатели друг друга. Кто был моей парой до той злосчастной ночи, догадаться несложно. А сегодня моя «вторая половина» – веснушчатая рыжая девчонка из параллельной группы. У неё щербатая улыбка и спортивный костюм из дорогущего первоклассного полотна с забавным рисунком в виде бабочек. Она всё время хихикает без причины, строит забавные рожицы и, кажется, не прочь подружиться. В первых классах я была такой же: вечно улыбающаяся немного рассеянная добродушная дурочка, готовая дружить со всем светом. То, что эта «Бабочка» сумела такой и остаться вызывает белую зависть. Но я ещё не готова к новым серьёзным отношениям, потому намёки на продолжение знакомства предпочитаю не замечать.
Физические упражнения я не люблю. Зато люблю сладкое. А Пенни любила меня. Взаимной любовью. Так что с нормативами у нас проблем не возникало. А вот чего ждать от «Бабочки» я понятия не имею. Хотя в свете последних событий это беспокоит меня мало.
«Бабочка» лукаво улыбнулась и всё посчитала как надо. Я в долгу не осталась. По окончании сдачи нормативов напротив наших имён в журналах стояло «отлично».

После той ночи у меня внутри всё будто оцепенело. Зато мир словно с цепи сорвался. Окутав цепями меня. И тащит теперь за собою, как триумфатор североземского аборигена. Я чувствую, что не поспеваю за ним и каждое утро перед тем, как встать с постели, молюсь: «Только бы не споткнуться, только бы не споткнуться, только бы не споткнуться».
Потому что точно знаю: если упаду, сил подняться уже не хватит.

Каждое утро мир стаскивает меня с кровати, протаскивает через ванну и гардероб и вытаскивает на уроки.
- … и Великий воитель Мадотаротука поднял своё великое войско и отразил нападение подлого и вероломного душепродавца Авукероталенку. Разразилась великая сеча, и длилось то побоище тридцать лун! Плясали смертельный танец мечи булатные, летели с плеч головы знойные. И пала буйная голова великого воителя Мадотаротуку. И скорбью наполнились сердца его воинов. И мы скорбим вместе с ними и поныне…
Бла-бла-бла-бла. Это было бы интересно, кабы не было так долго. И так громко. И так часто. Мадотаротука, Авукероталенку, Кывардыку, Эстакогьдю, Пержсавлон… Бесконечная череда труднопроизносимых имён, смыслом жизни которых были свары и склоки. Ну какое мне дело до того, что лет эдак 500 назад какой-нибудь Мадотаротука решил захапать маисовое поле какого-нибудь Эстакогьдю? При этом перебили половину воинов в каждом племени и треть в соседнем – за компанию.
После того, как смерть переночевала на соседней кровати, ратная гибель древних предков (причём даже не моих) волнует меня мало.
Не желая признавать заслуги Мадотаротуку, я решительно достаю из-под тетрадного листа промокашку и с прямо-таки бунтарским вдохновением сочиняю «Оду человеческому эгоизму»:

Мне не жаль, что погиб этот славный герой,
Или что тот мудрец отошёл в мир иной,
Мне не жаль храбрецов, что успели истлеть, -
Жаль лишь только, что мне предстоит умереть.

- Ты слышала когда-нибудь о пинокаладу?
- Это когда стадо великовозрастных баранов прётся в горы на ночь глядя и носится там, сломя голову и обливая друг друга краской до победного конца краски?
- В общем, да. Поучаствовать хочешь?
- Лемм, я похожа на великовозрастного барана?
- Ну разве что на миленькую овечку, белую и пушистую. Которой хочется побегать по горам.
- Внешность обманчива. К тому же я дорожу своей милой жизнью. В последнее время, что правда, – чёрной и колючей.
- Это безопасно.
- Носится в потёмках по крутым склонам?
- У тебя будет фонарик.
- Ты хотел сказать «был бы»?
- Я хочу сказать «будет». И не надо смотреть на меня звериным взглядом, поверь, это не так уж и сложно.
- Я верю, что это несложный способ свернуть себе шею. Лемм, я просила тебя помочь мне сохранить жизнь, а не подыскать более экстравагантный способ с нею расстаться.
- Поверь, сохранение твоей жизни – первый пункт в списке моих жизненных приоритетов.
- Тогда на кой мы туда попрёмся?
- Поговорить.
- А сейчас мы чем, по-твоему, занимаемся?
- Ты когда-нибудь слышала, что даже стены имеют уши?
- Кто это сказал?
- Я это говорю.
- Лемм, если меня пытались убить… Глупо предоставлять им шанс для несчастного случая, ты не находишь?
- Они даже не узнают, что мы покидали колледжюнкер. Я попрошу какую-нибудь свою знакомую записаться в команду, а потом просто поменяю вас местами.
- И ты думаешь, кто-то станет подставляться из-за меня?
- Я хорошо попрошу, не волнуйся.

Нет, не сильна я всё-таки в математике. Утешает только одно: наш матментор не силён в логике.
- А теперь записываем задачу… С северо-запада на юго-восток летело n птиц. Нет, n – это мало, пусть будет z птиц.
Весь класс поспешно склоняется над тетрадями, тщетно пытаясь скрыть улыбки.

- Напомни мне ещё раз, что я здесь делаю.
Мы с Леммом в компании двух инструкторов и «стада великовозрастных баранов» трясёмся в старой крытой арбе по горному серпантину.
- Помогаешь мне спасать твою жизнь.
- А ты не можешь спасать её без моей помощи?
- Твой скулёж уже начинает мне надоедать.
- Вот погоди, я сломаю себе ногу… или руку… Вот тогда и начнётся настоящий скулёж, а это так – лёгкое повизгивание.
Лемм глубоко вздохнул и стиснул зубы. Я буквально чувствую, как он мысленно считает до десяти.
Вообще-то, он прав: я веду себя отвратительно. В конце концов, это не он пытался меня убить (хотя если я не перестану ныть – вполне возможно, что попытается), и в колледжюнкере действительно небезопасно вести серьёзные разговоры. А значит, надо последовать примеру Лемма: стиснуть зубы и терпеть.
Я глубоко вздохнула и обречённо попросила:
- Ты хоть правила мне объясни.
- В водный бой когда-нибудь играла?
- Это когда наполняют шарики водой и забрасывают ими всех встречных поперечных?
- Угу.
- Наш этаж подобные баталии на каждый Водяной* устраивает.
- Ну вот. Тебе выдадут такие же шарики. Только вместо воды в них светящаяся в темноте эмульсия. При попадании на кожу вызывает небольшое раздражение, поэтому в лицо стрелять запрещено, попадёшь – минус 10 очков. Кстати, не пытайся стереть её с одежды, только пятно разотрёшь. Если пятно небольшое, то лучше сними эту часть формы или выверни её наизнанку.
- А если большое?
- Тогда вылетаешь из игры. Пинокаладу проходит в заброшенном каменном городе на вершине Синоку**. Как приёдем на место, нас сразу разделят на команды, первая – пойдёт к Северным воротам, вторая – останется у Южных. По сигналу команды рассредоточатся и начнут потихоньку сходиться, попутно забрызгивая краской попавшихся по пути противников. И так до победного конца противников. Или краски. В каждой команде по семь человек, у каждого игрока по семь шариков и арбалет. Это такое устройство, чтоб не пришлось разбрасывать шарики голыми руками. – Лемм тут же на пальцах как смог объяснил мне, как пользоваться арбалетом, заправлять его и целиться.
- Как целиться я поняла, а вот как мне попасть?
- Просто надо прицелиться получше.
- Ты издеваешься надо мной.
- Слушай, тебе необязательно в кого-то попадать, тем более бегать по горам в поисках этого «кого-то» – а то ещё и впрямь сломаешь себе что-нибудь. Жизненно важное.
- А что обязательно?
- Обязательно – сразу же после сигнала – идти на Западную аллею, от Южных ворот – второй поворот по главной улице. Главное: не лезь ты, во имя всего святого, ни в какие пещеры. На этой аллее справа будут кованные железом ворота, за ними широкое подворье с полуразрушенным каменным домом, а за домом – языческое известняковое святилище, аккурат на краю утёса. Вот за этим святилищем я и буду тебя ждать. Если повезёт, то встретимся уже минут через пятнадцать после сигнала.
- Если повезёт, то мы будем в одной команде.
Лемм виновато улыбнулся:
- Не будем.
- Ты забыл сообщить мне какую-нибудь мелочь?
- В пинокаладу девочки играют против мальчиков.
Я тоже улыбнулась, впрочем не очень весело:
- Ты будешь первым, кого я «засвечу».

______
* Языческий праздник, цель которого – смыть грехи (в буквальном смысле) с себя и всех, кто в данный момент тебя окружает (независимо от их желания).
** Горный хребет на западе; каменный город – вид древнего поселения, главная особенность которого: большинство жилищ выдолблено прямо в скале.
______


Нет, не люблю я всё-таки физические упражнения. И обстановка не способствует появлению нежных чувств.
Где-то рядом ухнула какая-то ночная птица. Похоже, ей не нравится вся эта затея. А уж как она не нравится мне! Сердце болезненно колотится о грудную клетку. Руки, сжимающие арбалет, покрылись холодным липким потом. Во рту чувствуется привкус желчи. А ещё боты. Они больше размеров на пять, всё время норовят слететь с ног и при этом натирают щиколотки. И это в них я должна одолеть всех врагов?!
На языке крутится немало «лестных» слов в адрес Лемма и его мамы (которую я, честно говоря, ни разу в жизни не видала).
А вот интересно, какая она – главная женщина в жизни Лемма? Я знаю, что он – сын медерану*. Старший сын. И наследник. Поэтому он всегда такой властный, гордый, самоуверенный… и убийственно спокойный. В папку, наверное, пошёл. А то и вовсе ещё потвёрже камня** оказался. Какая же женщина может ужиться с двумя такими вот каменьями? Хм, самоцветными.
А я смогла бы?
Во имя, что за дурь лезет мне в голову?! Что-то явно надо менять. Либо дурь, либо голову.
Слева что-то глухо чиркнуло. Или показалось?
Я потихоньку, стараясь даже не дышать, как можно горизонтальнее привязала свой фонарик к ветке ракучи и зажгла его. Хрупкий женственный огонёк-маячок начал мерно покачиваться на ветру. Я довольно потёрла свои коварные ручонки и ползком припустилась к ближайшей каменной арке, забралась наверх и стала поджидать. Жертва оказалась особой благовоспитанной и долго себя ждать не заставила: через минуту мой соперник показался аккурат из-под моего укрытия. Он тоже передвигался ползком. Видимо арка и ему показалась отличным укрытием (на моё счастье, её нижняя часть), он заляг прямо под нею, пытаясь по траектории полёта фонарика определить моё местонахождение. А пока он его определял, я, не утруждая себя лишними движениями без всяких арбалетов просто скинула ему шарик на спину. Прямое попадание! Соперник взвыл. Да, согласна, неприятный сюрприз. Впрочем, сюрприз поджидал и меня.
- А, чтоб тебя! – донеслось прямо из-под арки и в следующее мгновение оттуда показалась голова второго врага. Похоже, ко мне прямо в руки карабкается ещё одно «счастье». Ползи, яхонтовый мой, ползи. И твоему товарищу «погибнуть» в компании будет не так обидно.
Хвала Лемму и его маме, что мой арбалет всё-таки заправлен (между прочим, его заботливыми руками). Пока мой соперник подтягивался, искал опору для левой руки и вытаскивал свой арбалет правой, я безжалостно залепила ему «снарядом» в грудь. От неожиданности он сорвался. С земли в мой адрес зазвучала (зачастила даже) «ласковая песня».
Физические расправы я не люблю ещё больше, чем физические упражнения, поэтому предпочла отпраздновать свою победу подальше от мною побеждённых.

______
* Титул вождя у южных племён – медеров; медеры экономически независимы, в плане науки уступают Внутренним Городам (занимающим ведущее место в данной отрасли), искусство носит самобытный характер; обладают крайне свободолюбивым менталитетом.
** Быть ещё твёрже камня, посл., о внутренних качествах человека. Превосходить кого-л. в чём-л.
______


Лемм меня уже заждался (чтобы прочитать это по его лицу, Высшие языки изучать не нужно). Я решила, что для моей же пользы его необходимо срочно чем-нибудь порадовать. Правда, способ для этого выбрала несколько странный:
- Тебе повезло, мой милый. По пути мне попалась парочка «великовозрастных баранов», и их встреча с моими «снарядами» разрядила напряжение, возникшее между нами при расставании.
- Олухи!
- Можешь считать, что новичкам везёт.
- Я лучше буду считать, что ты – тайный маэстро пинокаладу. Талант, который мне удалось раскрыть по воле слепого случая. Или моей дальнозоркой интуиции. Сразу же по возвращению в колледжюнкер запишу тебя постоянным игроком.
Он всё-таки издевается надо мной. Моя внутренняя ехидца не смогла спустить подобное:
- В свою команду? Или, может, хорошо попросишь командира женской?
Лемм недовольно поморщился, похоже, моё ехидство ему не по душе.
- Кстати, кто командир этих «олухов»? – проявила я интерес.
- Обычно я. Но сегодня я уступил эту почётную миссию Фролу.
- Что ж так?
- У меня нашлась миссия поприятнее. – Он хищно улыбнулся. – Раздевайся.
Я обеими руками судорожно вцепилась в арбалет.
- Чего?!
- Да что ж ты такая самовлюблённая! Не собираюсь я посягать на твою девичью честь.
- Тогда на кой?!
- Поговорить.
- А что, в одежде слышимость не та? Или настрой неподходящий?
- Это на случай, если кто-то случайно будет проходить мимо.
- Так вот на кой ты вытащил меня на эту гору: в долине обзор не тот! Вдруг кто-то из твоих дружков не разглядел бы там моих прелестей?!
- И это говорит мне девчонка, которая не постеснялась явиться голяка в мужской предбанник!
- Там было тепло, а здесь холод куцый!
- Ну так я тебя согрею, – и Лемм с коварной усмешкой начал раздеваться.
- Помечтай, самовлюблённый ты мой.
Лемм вздохнул и, не переставая скидывать одежду, принялся подробно растолковывать мне ситуацию:
- Понимаешь, детка, разговор у нас будет долгий, а местечко это не такое уж и укромное. Мы с тобой сейчас в разных таборах, и если нас застанут мило воркующими на этой романтичной полянке, разговоров не оберёшься. А лишние разговоры тебе сейчас ой как ни к чему. Растрезвонят во все концы, что мы тут заговоры плетём, а то и ещё чего похлеще. Тебя здесь никто не знает, зато весь колледжюнкер знает, в чьей спальне я провожу ночь напролёт уже третий раз подряд. Какой-нибудь умник сложит два плюс два – и твои злопыхатели не только узнают, что ты покидала территорию интерната, но и что я подрядился тебе в защитники. Они найдут способ нейтрализовать меня, и ты останешься одна. Хочешь рискнуть? Нет? Тогда – раздевайся. Надо, чтоб если кто-то нас здесь заметит, ему даже задумываться не пришлось, чем это мы тут заняты. Полюбились – разошлись. Всё просто и понятно.
Я скрипнула зубами (да так, что едва их себе не сломала) и в раздражении кинула в него арбалетом (хорошо хоть незаправленным). Этот самоуверенный нахал даже не пригнулся, поймал оружие одной левой и замер в ожидании представления.
- Отвернись, – процедила я сквозь зубы.
- Да чего я там не видел? Особенно после нашего последнего… разговора… в предбаннике.
- Ах так!
Я отступила на шаг назад и заскользила по его нагому телу медленным оценивающим взглядом. До самого интересного я доскользить не успела.
- Да вех с тобой! – и Лемм демонстративно (а, может, обиженно) повернулся ко мне спиной.
Нагой Лемм с арбалетом на плече смотрелся аппетитно даже со спины. У меня зачесались руки. И кое-что другое.
Люди добрые, держите меня!

@темы: ориджинал, гет

---

То, что меня освободит. Пролог.

Разгребаю старые записи. Может, хоть это заставит меня их дописать?

Название: То, что меня освободит
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальные произведения
Пейринг: там по ходу видно будет
Рейтинг: R (ну, мне тогда так казалось)
Жанр: экшен, POV, ангст, hurt/comfort
Warning: самый ужасный, какой только может быть - это ГЕТ!
Статус: в процессе (и довольно давно)
Саммари: «- В моём понимании Бог – это то, что делает меня свободной. Свободной от традиций, обычаев, предрассудков, предубеждений и лжи. Свободной в выборе, правах и свободах. Свободной поступать так, как это выгодно мне, а не как требуют от меня самомнение и миропонимание других.
- Это, скорее, вера.
- Нет. Вера для меня – это убеждённость, что рано или поздно этот момент настанет.
- Момент истины, – Браганза усмехнулся. – Хорошо бы ты была к нему готова.»


Пролог

В Книге Книг написано, что правда освобождает дух. Но иногда она освобождает дух от тела. И, кажется, я близка к подобной свободе.
Два месяца назад я была несвободной воспитанницей колледжюнкера , связанной по рукам и ногам догмами чести, морали и долга. Два месяца назад у меня было достаточно друзей, чтобы груз этих догм не казался мне тяжёлым.
Два месяца назад у меня не было врагов.
Кажется, всё это было в прошлой жизни. А в этой – казематы Аттики, злобные рожи охраны и маячащая на горизонте «пожизненная ссылка». Наверное, всё-таки ссылка. Хотели б убить – давно б уже лежала в могилке.
Я ещё раз посмотрела на две лежащие у меня на ладонях коробочки, просчитывая в уме возможные варианты. В этих коробочках лежат две пилюли. Их дали мне двое друзей. Старый и новый.
Старый – друг ещё моих родителей, он знает меня с колыбели. Он всегда словом и делом помогал мне в трудную минуту. У него есть спокойствие мудрости.
Нового я знаю без году неделю. Это его советы помогли мне очутиться в этом мрачном каземате. У него есть мятежность, присущая всем ищущим.
Один из них предал меня. Это значит, что в одной из пилюль – яд. А в другой – свобода. Мне надо выбрать. Надо. Это выбор между старым и новым другом, между прошлым и будущим.
Я положила в рот жёлтую пилюлю и судорожно глотнула. Утешало только одно: если я ошиблась, то это последняя ошибка в моей жизни.
Весьма кстати вспомнились слова Светлейшего Хайяма:

Знайся только с достойными дружбы людьми,
С подлецами не знайся, себя не срами,
Если подлый лекарство нальёт тебе – вылей!
Если мудрый подаст тебе яду – прими!

Я надеюсь, что тот, чью пилюлю я приняла, был мудрым человеком, потому что, по-моему, я умираю.

@темы: ориджинал, гет

---

КАК СОВМЕСТИТЬ ПРИЯТНОЕ С ПОЛЕЗНЫМ

Если вы не удовлетворены своей половой жизнью, а также мечтаете улучшить свою фигуру, предлагаем вам универсальное средство «два в одном» – “TAMPAX на тренировке”! Это великолепное средство подарит вам сексуальные впечатления, о которых вы раньше даже не подозревали!


СПОСОБ ПРИМЕНЕНИЯ:

1. Заранее оплатите месячный абонемент на стэп-аэробику. Желательно последними деньгами, чтоб загодя спровоцировать приступ «жабы удушающей».
2. Дождитесь «красных дней календаря».
3. Возьмите обычный “TAMPAX”. Используйте по назначению согласно инструкции. Не о чём не беспокойтесь. Ещё рано.
4. Отправляйтесь на тренировку.
5. Хорошенько попрыгайте и поприседайте.
6. Ощутите, наконец, как ОН скользит внутри вас, пробуждая в вас неописуемые чувства и ощущения.
7. Обязательно займитесь растяжкой. Почувствуйте, как ОН ме-е-едле-е-енно выходит из вас. Поверьте, это непередаваемое ощущение! Вы просто не сможете удержать нервную дрожь!
8. Отсчитывайте секунды до конца тренировки по амплитуде ЕГО движений внутри вас.
9. После тренировки бегите домой вприпрыжку и с подскоком, чувствуя, как ОН подпрыгивает и подскакивает вместе с вами.
10. Вернувшись домой, отправляйтесь в ванную (даже если вам ОЧЕНЬ хочется кончить прямо в коридоре). Вытащите использованное изделие.

Вот он, ОРГАЗМ!!!

Поверьте, столь высокой степени сладострастного ощущения, возникающего в момент завершения полового акта, вы не испытаете ни при каких других формах сексуального удовлетворения!

@настроение: наболело!

@темы: Страшно подумать, юмор

---

Что-то меня потянуло к звездам...

Гороскоп Майя, Ветер (Иик)

Кто Вы по гороскопу Майя

@темы: Страшно подумать, Ссылки

---

Мне разрешили это стащить

29.01.2011 в 02:34

Пишет  Sugrilinn:

Тоже не могу пройти мимо! Да простит меня Рекс))

28.01.2011 в 09:51

Пишет  Rex_Noctis:

Этот кусочек поста стоил уворовывания)))

27.01.2011 в 22:26

Пишет  Kosh@:

Думаю комментарии излишни

Теперь мы знаем, граждане, что это называется не МартиСью, а гей обыкновенный" class="smile">

@темы: Страшно подумать, Ссылки