И пусть судьба не справедлива! Но жизнь игра, играй красиво! Не стоит слёзы лить напрасно... пошло всё на х*й - жизнь прекрасна!
Название: Любовь до гроба
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Джонатан/Лекс, упоминание Лайонелл/Джонатан
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма, агнст, deathfic
Warning: чуть-чуть AU, немного ООС, нецензурная лексика (мои герои вообще этим часто страдают), смерть персонажа.
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: отчего болит сердце Джонатана Кента?
Посвящение для Шелира. Солнышко, это не совсем то, что ты хотела, но мне не хотелось тебя плагиатить
Отдельная благодарность Juliya_Luthor – за подержание горячей дискуссии, в результате которой и родилось на свет вот это безобразие.
С деталями «рождения» можно ознакомиться здесь
читать дальше
К вечеру Джонатан начинает посматривать на луторовского щенка с невольным уважением: городской пижон умудрился переделать практически всё, что Джо ему заказывал. Осталось только новую компостную яму выкопать, и желательно до того, как Марта позовет обедать. Так что пристроив последнюю скирду сена, Лекс, что называется не присев, хватается за лопату. А Джонатан вразвалочку идет следом. Блин, как же приятно! В кои-то веки не он пашет на Луторов с их банками и кредитами, а Лутор пашет на него. Эх, почаще бы Лайонелл сыновей из дому выгонял!
Солнце клонится к закату. С реки уже веет сырой промерзлой прохладой. Но Лекс всё равно скидывает рубашку. И Джонатан с удивлением ловит себя на мысли, что у городского пижона сильное тело. У него даже есть мышцы, рельефные такие, не показушно гипертрофированные, как у современных блядовитых моделек – скорей, как у античных статуй, которые он однажды видел в метрополиском музее, куда их группу таскали на выездную лекцию. И сам Лекс весь – будто каменный: бледный, гладкий, блестящий от пота. Идеальный.
Джонатан вздрагивает. Он только что мысленно назвал Лутора красивым. Признал за ним право быть идеальным. Как так получилось, что он вообще пустил его в свои мысли? И зачем он пустил его в свой дом?
От накатившей паники противно сосет под ложечкой и тупой болью, сдавливая горло, стекает в грудину, ноет под левой лопаткой. Первый раз с ним такое. Первый раз так стучит в груди. Пересыхает в горле. И глаза отказываются отвернуться. Следят за каждой капелькой пота, с провоцирующей медлительностью ползущей по спине… очерчивая каждую мышцу… каждый изгиб… исчезающей в ложбинке ягодиц… Чертовы джинсы с низкой посадкой! Чертов пижон!!! И каждая капля пота на нем – от дьявола.
Лекс устало выпрямляется, запрокидывает голову, давая отдых затекшей шее. И теперь Джонатану отчетливо видны и те капли, что бегут по груди. По самому соску, мать его! Одна капля сменяет другую. Задорно подмигивая Кенту в лучах уходящего солнца. Будь здесь Марта, обязательно процитировала бы какой-нибудь дамский романчик о том, как «уставшее солнце жадно пило медные капли с его мужественной сильной груди».
Точно! Марта. Жена. Супруга. Перед Богом и людьми. Марта – от Бога, Лутор – от Дьявола. Так что вспомни о жене, старый дурак, и давай топай в дом, помоги ей там что ли ужин накрыть. Или сыну с математикой. У тебя есть семья, Джонатан Кент. Думай о семье. Вспомни о долге. Вспомни о чести. Вспомни… А Лекса забудь. И этот вечер. И это тело. И этот чертов черенок лопаты, который задумчиво ласкают длинные тонкие пальцы. Пальцы пианиста. Хрупкие и сильные одновременно. Для ласк там – самое то. Для ласк, на которые Марта никогда не будет способна…
Как ты никогда не будешь способен ей изменить. Потому что она – твоя жена. Потому что она – добрая и нежная. Слишком хорошая, чтобы делать ей плохо. Вспомни, ты же специально выбирал такую. Чтобы подпитываться ее правильностью. И чтоб чувство вины перед нею жгло сильнее самых одержимых желаний. Ну как, жжет? Тогда иди в дом, и пусть Лутор тут копает без тебя.
Вот только откуда это чувство, что он копает тебе могилу?
А за осенью приходит зима. И снопы сена сменяют сугробы снега. Вот только ночных фантазий о младшеньком Луторе не сменяет ничего. И даже новая прическа Марты не в силах тебя отвлечь.
Прическу стоит обмыть и ты везешь жену в мерополисский ресторан. Чтобы вспомнить, как вам бывало хорошо вместе – или забыть как хорошо тебе могло бы быть с другим. А, может, от чувства вины, которое в последнее время гложет всё сильнее. Или даже из ностальгии…
В лужах Мерополиса ты почему-то отражаешься совсем другим. Моложе. Мягче. Привлекательней. И выхлопы гудящих машин видятся сказочным туманом, который поворачивает время вспять. И, кажется, вот-вот вынырнет из сизых клубов университетский приятель Томми с веселым криком: «Пойдем-ка за пивом, старина!» Но выныривает какой-то импозантный бизнесмен. Чем-то на Лайонелла смахивает. Только этот экземпляр тоже… моложе… мягче… привлекательней… И в отличие от Лайонелла, наверно, умеет любить.
Марта, прильнув к витрине бутика, щебечет что-то о плиссированных юбках – а тебя удушающей волной накрывают воспоминания. Четверть века прошла. Но ты ничего не забыл. Не забыл «Львеночка», зубами выгрызшего себе стипендию на экономическом факультете. А потом выгрызшего тебя из разношерстой толпы студентов. Не забыл его рык по ночам. И какие отметины оставляли на тебе его когти.
И как рыдал по нему – не забыл. Потому что предательства не забываются. Он бросил тебя. Променял на европейскую аристократку. Вы только вдумайтесь, а! «Львеночек» из трущоб и аристократка из Европы! Вот это парочка, а! Вот это сука он, правда?
Они венчались здесь, за углом, в Церкви Святого Патрика. Довольный собой «Львенок» и худенькая рыжуля из каких-то там Фицжеральдов… А, может, и не из них, черт ее знает, Джонатана ее фамилия не интересовала тогда и, конечно же, он ее не запомнил.
Зато помнит как сейчас, будто вчера это было, какой холодной была церковная колонна, за которой он жался. Еще холодней, чем голос его «Льва», когда накануне он заявил, что дальше им уже не по пути и у него теперь другие планы. Но если хочешь, сказал он, могу порекомендовать тебя своему приятелю, старина Морган как раз большой любитель таких вот мальчиков-одуванчиков, как ты.
Ты попытался его ударить. И он сломал тебе запястье. Так что на свадьбу ты пришел в гипсе и накаченный обезболивающими под самую завязку. Вот только от внутренней боли наркота не помогала ни хрена. Поэтому ты с особым злорадством слушал, как Карли Свенсон, королева сплетен универа, втирала подружке, что «невеста-то с приветом, ага. Что-то наследственное. Потому-то семейка и мечтает сбыть ее с рук. А иначе фиг бы Лутор добрался до ее приданого!»
Лутор добрался. До самых звезд. Хоть в этом Лайонелл его не обманул. Высоко взлетел. Слишком высоко, чтобы теперь спускаться вниз, чтоб тебя добить.
Поэтому он прислал вместо себя своего сынулю.
Джонатан никогда не сравнивал Марту с женой «Львенка». Хоть тот и утверждал, ехидно щурясь, что это Джо специально подбирал. Мол, подражание – лучшее доказательство неравнодушия. А Джонатан лишь скрипел зубами в ответ и велел Лутору убираться вон. Иногда это даже срабатывало.
Вот только не с Лексом. Чем чаще Джо посылал парня в… замок – тем чаще тот появлялся на ферме. И тем чаще ныло у Джо в груди. Иногда даже ныть начинало заранее, как ноют на дождь суставы у артритчиков.
И Кент сразу становился сам не свой. Бегал по ферме, как угорелый. Специально пачкался в навозе, представляя как будет морщиться аристократический носик, доставшийся, видно, Лексу от мамочки. Один раз даже гвоздей на дорогу рассыпал. И даже сам не понял – специально? Или просто руки тряслись от волнения?
Впрочем, к вечеру Джо успокаивался. И даже начинал радоваться, что на этот раз «провидческий» дар его подвел. Утешался тем, что вон, мол, сколько работы зато переделал, хотя в глубине души точно знал, что завтра Кларку придется переделывать всё, что он тут наворотил. И Марта будет тревожно щурить глаза, а Кларк обкусывать губы. Зато можно будет поворчать, чтоб не смели поучать главу семьи. Так, слегка… парой слов… Просто слишком уж чувство вины заело и рвется наружу раздражением, только усугубляя ситуацию.
А пока Джонатан облегченно вздыхал и шел в душ, смывать и пот, и навоз, и от чего там еще мог бы забавно морщиться миленький носик.
И за шумом воды всякий раз пропускал рев спортивной машины, тормозящей под самыми окнами…
Как Лекс умудрился застрять у них в тот снегопад, Джонатан не смог бы объяснить даже под присягой. Вроде ж все видели, какой снег валит, так что ж никто не намекнул, что ему домой пора? И сам Лутор отчего-то предпочел погодные условия в упор не замечать. Хотя обычно он как раз таки всё замечает, лысая сволочь. Но в этот раз все поголовно будто ослепли, словно затмение какое на них всех нашло. И теперь приходится искать этому гаденышу комнату.
Нет, Кларк мог бы, конечно, расчистить дорогу, но так рисковать под самым носом у Лутора? Значит, придется рисковать Джонатану. Пить тайком валидол и твердить, как мантру: «Помни о Марте! Помни о Марте! Помни о Марте!»
«Вспомни о сексе» – автоматически перефразируется заповедь в его голове при виде Лекса, выходящего из душа. Голого Лекса. Утирающегося полотенцем. Совсем-совсем голого.
– Ты б хоть прикрылся, – «бесстыжая морда… мордашечка, да…»
Тонкая змейка луторвской брови удивленно ползет вверх. Но только бровь. Полотенце так и остается на плечах.
– Боитесь, что замерзну?
«Да я тебя согрею», – чуть не ляпает Джонатан, но вовремя прикусывает губу.
– Угу. Сквозняки тут гуляют.
– А я уже ложусь.
И почему для Джонатана это звучит как приглашение? Откуда у него такая фантазия? За что ему это?
– Меня Марта зовет, – и Кент резко хлопает коридорной дверью.
Заставляя себя поверить, что ему нужно к жене. Заставляя себя поверить, что сердце стучит с мороза. Заставляя себя поверить, что он правильный и честный. Что он сможет.
Но верится с трудом.
– А «моторчик»-то барахлит, Джей Кей. Поберег бы ты его, не на гарантии ведь, – доктор Симс пытается шутить, но смотрит встревожено.
А потом долго что-то втирает Марте за стеклянной перегородкой. Джо не вслушивается. Зачем? Он и так знает. И что барахлит. И что поберечь бы. И что у Лекса – до зелени серые глаза. И родинка на копчике. И, кажется, даже волосы есть на лобке. Мягонькие, наверное, нежные, как его кожа. Джо хочется зарыться в них носом. И, пожалуй, он даже согласен на минет. А что? Его папке делал, и сынка порадует. Преемственность поколений, так сказать. Может и впрямь тряхнуть стариной? И по боку Марту…
Но словно по заказу Небес на помощь Добродетели из-за угла уже выскакивает обеспокоенный сын, смотрит огромными глазищами, лепечет что-то виноватое. И только больше тревожит душу. Бередит язвенную рану, проеденную виной. Прости, сынок, но тебе придется нести этот крест до конца. До конца дней своих верить, что слабое сердце – из-за тебя. А мне – до конца дней своих надеяться, что Марта сможет тебя утешить. Прости, сынок.
Но я правда верю, что лучше чувство вины, чем отец-извращенец.
Когда сын ссорится с Лексом и тот перестает бывать у них в доме – становится чуточку легче. Сначала.
А потом ты сходишь с ума. День за днем сходишь с ума. Просто физически чувствуешь, каждой клеткой тела ощущаешь, как сползают одна за другой черепицы твоей крыши. И разбиваются вдребезги. И прости меня, Марта, но уже ничего не склеить.
Последняя черепица падает прямо под ноги Лекса, которого какие-то черти принесли на ферму на ночь глядя.
Взгляд Джонатана медленно скользит от самых носков лакированных туфель… по узким лодыжкам… стройным ногам… цепляются за место, где под тканью брюк должно быть скрываются тазовые косточки… по плоскому животу… но тем самым соскам, которые преследуют тебя в ночных фантазиях… затвердевших сейчас… от холода?
А потом взгляд резко подымается вверх. Чтобы столкнуться с насмешливым взглядом Лутора. И понять, что всё было зря. И чувство вины. И внутренние обещания. И та грошовая свечка, которую ты поставил таки в местной церкви. Всё, всё было зря. Потому что…
– Мне надоело играть в кошки-мышки, Джонатан. Это уже не так забавно, как было первые пару лет. Давай уже займемся делом.
А в следующую секунду ты уже вжимаешь его в дощатую стену. Рвешь с плеч чертову рубашку, которая наверняка стоит дороже твоего трактора. Но тебе наплевать. Тебе тоже надоело просто хотеть. Надоело бояться. Надоело надеяться на чудо. Тебе всё опротивело, когда его не стало в твоей жизни. Ты вдруг понял – каково это, его потерять. И по сравнению с этим чувство вины – такая мелочь, такая ерунда, ей-богу. Бог простит, у него профессия такая, а Марта… что ж, Марта просто никогда не узнает.
И ты разворачиваешь его спиной, прикусываешь кожицу на лексовой шее до крови. И засаживаешь ему сразу наполовину. Он хрипит и бьется в твоих руках, судорожно елозит, пытаясь расслабиться… подстроиться под тебя… И хрипло просит: «Подожди… минуту… дай…»
Ты даешь ему минуту. Ты дал бы ему сейчас целый мир, будь он у тебя. Но он просит лишь время, и ты даешь ему минуту, отсчитывая секунды укусами по плечам. Как же давно ты об этом мечтал! Расставить на чертовом Луторе свои метки, как чертовы Луторы расставили свои по всему штату. Свое чертово «Л». Гребанные миллиардеры. Впрочем, их деньги – это меньшее из того, что тебя сейчас интересует.
Пятьдесят девятый укус – и толчок. Вскрик. Стон. Побелевшие костяшки пальцев, вцепившиеся в одно из бревен. И ты жалеешь, что взял его спиною: так не видно лица. Будто прочитав твои мысли мальчишка оборачивается к тебе. И, кажется, весь его профиль выражает насмешку:
– Уже устал?
Ты яростно рычишь. И заставляешь Лутора заткнуться, буквально задохнувшись собственными вскриками. Долбишь его яростно и зло. Будто в последний раз в жизни. Кто знает, может, так оно и есть. Может, позабавившись с новой игрушкой и удовлетворив любопытство, он больше никогда и не взглянет на тебя. Может, для него это просто игра.
И ты ненавидишь его за одну только возможность подобного. Оттого и трах этот – дикий и злой. С привкусом безнадеги. Но Лекс почему-то подмахивает тебе почти с благодарностью.
– Любишь по-жесткому, да? Чтоб в постели пороли?
– О да! – насмешливо кривится Лутор. – Накажи меня, папочка!
– Вот только твоего отца в нашу постель не надо! – и Джонатан с неведомо откуда взявшимися силами отпихивает пацана вон, буквально сбрасывая его с себя. А ведь еще секунду назад ему казалось, что добровольно оторваться от Лекса он никогда не сможет.
Лекс растерянно замирает у твоих ног. И вдруг улыбается… нежно?
– Иди сюда, Джонатан. Только ты и я. Всё остальное побоку.
И первым протягивает тебе руку. Как когда-то на берегу реки. Господи, как же давно это было! Между той и этой рукой – целая жизнь. Полная шрамов, ночных кошмаров, дрочки тайком, а главное – лжи. Но не той лжи, что досталась родне и друзьям. Самая болезненная ложь – та, что досталась себе. Которой ты мучил свое нутро, а ведь это всё равно, что колючим ершиком драить себе анус, а перед этим еще сунуть ершик в битое стекло.
Но сегодня правда освободит вас обоих. Даже если завтра она же вас убьет. Но сейчас – еще сегодня. Еще можно пожать протянутую руку. Опуститься на колени. Еще можно позволить чужой руке медленно, не спеша, поглаживать большим пальцем головку твоего члена. Пробежаться по уздечке, потеребить крайнюю плоть. И направить в себя.
На этот раз Джонатан входит медленно. Осторожничает. Толкается деликатно. Слово-то какое, чудное, совсем ему не подходящее: ну где вы видели деликатных фермеров? Но он всё равно старается быть… нежным.
– Быстрее! – командует Лутор. Он даже снизу умудряется командовать. – Ну же!
И ты больше не сдерживаешь себя. Как больше не сдерживает себя он. Вы хрипите, стонете, кусаетесь – уже вместе, почти в унисон. И ты снова любуешься капельками Лексова пота, на этот раз блестящими в свете тусклого амбарного фонаря. И делаешь зарубку на память вкрутить сюда лампочку поярче: всё же глаза уже не те, хоть Марта и пичкает тебя морковкой каждый день, но зрение всё равно падает, а так хочется видеть каждую черточку надменного, но почти родного, лица, чтоб легче читалась каждая эмоция, поступающая в уголках губ, и в сморщенном носике (ты был прав, Джо, он премило морщится, этот мальчишка), и в широко распахнутых глазах. Он сейчас такой открытый, такой, мать его, непривычно открытый! Что хочется трахать его вечно. Позабыв обо всем остальном.
– Мне надо домой.
Голос хриплый, сорванный. Но тон луторовский: властный и решительный.
– А мне надо поговорить.
– Рассказать семье о нас?
– С тобой поговорить, балда!
– Первый вариант мне нравился больше.
– Для начала оставь моего сына в покое!
– Джонатан, – с деланным удивлением тянет Лекс, делая большие глаза, – ты что, ревнуешь? – и тут же хитро усмехается: – Да брось, это же была чистой воды сублимация с моей стороны.
– Знаю я твои… телодвижения*, – Джонатан аж краснеет с досады. – Так вот, двигайся куда-нибудь не туда.
Лекс провокационно вскидывает бедра.
– А куда?
Джонатан неловко елозит. Черт, даже холод пола не спасает от жара внизу живота. Блин, если Лекс сейчас скажет, что это всё и продолжения не будет – Джо просто стукнет его чем-нибудь тяжелым по башке и запрет в подвале. И пусть себе ищут юного миллионера до всерачки, фиг с два найдут.
– С твоими движениями мы потом разберемся… и их направлениями, да. А пока нам надо поговорить, – и Джонатан мысленно сжимает свои яйца в кулак. – Ты не будешь трогать мою семью. Снимешь свою кандидатуру с этих дурацких выборов. Перестанешь темнить…
– А нимб мне не надеть? Я ж Лутор, ты не забыл? – насмешливо перебивает его Лекс.
– В самую первую очередь, ты – человек. Глупый еще, конечно, неперебесившийся. Но с вами, молодежь, такое часто бывает. Лекс, я знаю, что сам всё время шпынял тебя по поводу и без… Но это метод воспитания у меня такой…
– Кларка воспитывай, – зло бросает мальчишка, уходя в глухую оборону.
– Так я его так и воспитываю. Думаешь, откуда у него этот комплекс героя?
– Ну, а у меня комплекс злодея.
– У тебя комплекс придурка. И если не попытаться его исправить, то нам ничего не светит.
В амбаре повисает тяжелое молчание. Мрачно сопит Лекс. Джонатан судорожно роется по закромам памяти, пытаясь выудить еще хоть пару нужных слов, но ничего не находит. Может, зря он тогда бросил универ? Но после измены Лайонелла…
– И ты никогда не будешь мне изменять, слышишь? – тревожно добавляет Джонатан.
– То есть ты останешься со мной? – недоверчиво уточняет Лекс. – Всё это… твои требования… Это как бы условия того, что ты останешься со мной?
Джонатан на минуту теряется.
– Не так сразу, конечно. Марта и Кларк… Ты же сам понимаешь… Да и эти выборы, не зря я в них ввязываться не хотел!
– Про Марту и Кларка я отлично понимаю. И даже про выборы. Так что знаешь, я даже не прочь, чтоб всё осталось как есть.
– Предлагаешь мне врать семье? – возмущенно вскидывается Джонатан.
– Ну, врать же себе у тебя неплохо все эти годы получалось.
Джонатан кряхтя подымается с пола, придерживаясь за стену. Черт, ну почему с этими Луторами всегда такое чувство, будто тебя поимели? Даже когда ты вроде как сам… ну, того…
– Значит, ты не хочешь официальных отношений. Все эти подарочки на День влюбленных, совместные помывки в душе…
– Джо, Джо, Джо! – прерывает Лекс обиженную тираду и сам пытается подняться. Болезненно охает: – Черт, ну и заездил же ты меня! – но Джонатан не реагирует на комплимент, только молча пытается застегнуть уцелевшие пуговицы на рубашке отчего-то дрожащими пальцами. От Лутора дрожащими, блядь! Как же его достала эта семейка…
Внутренние терзания разбиваются гладкой щекой, прильнувшей к затылку.
– Джонатан, ты же старый…
– …дурак…
– Опытный человек, – поправляет Лекс. – Ну сам посуди, какой День Валентина? Какие помывки? У меня трансконтинентальная компания… по крайней мере, будет через пару лет. А у тебя – семья и политическая карьера. И я никогда не хотел причинять твоей семье вред, чтобы ты не напридумывал себе по этому поводу. Мне нравится Марта. Мне нравится Кларк. По-родственному нравится. И я не нуждаюсь в открытках и утреннем минете. Да, я эгоист и меня всё устраивает, как есть. И пусть сенаторский пост мне не светит, но и черт с ним! Я в эту предвыборную гонку ввязался только из-за тебя.
– Но Дженнингс…
– Перестань. А то я не знал его подноготной! И к кому он бросится за помощью тоже, кстати, догадаться было несложно.
– Ты манипулировал мной!
– Я всеми манипулирую. Я ж Лутор.
– Твой отец тобой бы гордился, – презрительно кривится Джонатан.
– Вот только моего отца в нашу постель не надо. Ты сам просил.
Джонатан прикусывает губу. Отходит в сторону. Молчит. Долго молчит. Пытаясь решить для себя, как жить дальше. Вот с этим. В глубине души он отлично понимает, что Лекс прав, что лучше всё оставить как есть. Будут почесывать свой зуд время от времени и делать вид, что всё путем. Лекс будет управлять своей компанией, Джонатан переедет в Вашингтон. И периодически они будут встречаться на нейтральной территории. Неплохое начало…
И хреновый конец. Всем его идеалам и принципам. Всему, чему он учил собственного сына, в чем клялся собственной жене, что так пламенно доказывал на митингах – всё, всё идет прахом. Второй раз в его жизни всё идет прахом из-за Лутора. Вот только на этот раз не потому, что его бросают – а потому что бросать как раз и не хотят.
– Еще сегодня утром мне казалось, что я не смогу жить без тебя. Ты стал моим наваждением, щенок. С той истории с этим твоим братом, который еще дал мне по башке и типа тебя потом похитил. Я тогда впервые разглядел в тебе человека, понимаешь? Не просто богатенького выпендрежника, а парня, который умеет и хочет работать. Ты с таким азартом разгребал навоз, что это не могло оставить равнодушным мое фермерское сердце, – усмехается Джонатан. Но то что он говорит совсем не смешно. – Может, ты нравился мне и раньше, я никогда не задумывался об этом. Я просто боялся об этом думать, понимаешь? Отец всё время твердил, что это извращение, когда мужик мужика долбит в задницу. Но я всё равно попробовал. В университете. Тот парень умел уговаривать, ты б со мной согласился, если б знал о ком я. Я попробовал и сильно обжегся. До самой кости. И больше пробовать уже не хотелось. Иногда мой взгляд замирал на чьей-то заднице, и я не дамские попки имею в виду, но стоило вспомнить, чем тогда кончилось дело – всё вожделение как рукой снимало. И если я чего и замечал в тебе до того дня на ферме, то всё выжигалось чувством самосохранения на корню. Поэтому-то мне и нужно было сначала увидеть в тебе человека, понимаешь? Разглядеть в тебе что-то хорошее. Как гарантию того, что ты не поступишь, как та сволочь. И в то же время я боялся это разглядеть. Потому что тогда у меня не было бы причин тебя не хотеть. Марта и Кларк… Ну, они всё-таки не причина, они скорее повод. Но они очень веский повод. Я очень их люблю. И это тоже причина почему я не хотел… любить тебя…
Джонатан оборачивается. Смотрит в встревоженные серые глаза. Лекс понимает. Понимает его – Джонатан это чувствует. Он эгоист и Лутор и понимать его совсем не хочет – но он понимает. Почти против воли.
И Джонатану хочется верить, что это от того, что в глубине души пацан тоже любит его.
– Я не хотел тебя любить, Лекс. Я слишком долго строил свой маленький идеальный мирок с правильной женой и благовоспитанным сыном, чтобы бросить его к ногам Лутора, – «снова» хочет добавить он, но вовремя прикусывает язык. – Мой парень, тот, из Метрополиса, убедил меня на долгие годы, что такая любовь – извращение. Потому что слишком плохо кончилась. Хорошие вещи просто не могут так хреново кончаться, понимаешь? И когда он меня… надломил… едва не сломав… Я посчитал это… ну, карой божьей, что ли. И поклялся самому себе быть правильным. Во всем. Всегда. Никогда не идти на сделку с собственной совестью. И перегрызть глотку любому, кто хоть тень моей беды навлечет на мою семью. И даже не потому что я такой классный отец семейства, а просто потому, что никто не должен переживать подобного. А знаешь почему у меня всё это так хорошо получалось? У меня! Который вместе с Дженнингсом мечтал в универе о политической карьере. Вот только угадай, что я в молодости мечтал отстаивать? Не поверишь, права геев. И был уверен, что Харви Бернарда Милка заткну за пояс! – Джонатан грустно вздыхает. – А потом моя лодка повернулась на 180 градусов. Знаешь почему за всё это время она ни разу не сбилась с курса? Потому я был уверен, что этот курс правильный. Вот такая вот банальная причина, – разводит он руками. – Это как рефлекс у животного: обжегся – не суй туда больше свой нос, а если погладили за то, что сделал – значит, ты сделал правильно. Все восхищались мной, «гладили» за то, какой я правильный. И я думал: значит же я верно поступаю. Значит, так оно и надо делать. И я так воспитывал сына. Я об этом твердил в баре друзьям за кружкой пива, а потом избирателям во время предвыборной кампании. И они верили мне – потому что я сам верил себе. – Джонатан подымает на Лекса взгляд, больной, уставший взгляд. – Но я больше не верю.
Лутор дергается вперед, будто хочет обнять. Будто хочет утешить. Будто может утешить. Но Джонатан решительно выставляет вперед руку, останавливая.
– Не сейчас. Я хочу объяснить. Мне надо объяснить тебе почему. Почему мы так долго играли в кошки-мышки, как ты выразился. Просто я и тебя воспитывал. Я видел твой потенциал, парень! Что ты не злой, а главное – совсем ведь не глупый. И я думал, что если немного… «прижечь» тебя… то ты пойдешь по правильному пути. То есть мне он казался правильным. Более того – единственно правильным. И я боялся сбить тебя с правильного пути. Надломить тебя своими извращенными желаниями. Я даже с Кларком мешал вам общаться, потому что по отдельности вас воспитывать легче было.
– Меня не надо воспитывать, Джонатан. Я такой какой есть. Может, я и заинтересовался тобой, потому что подсознательно заменял тобой отца – но этот комплекс я уже пережил. И трахался я сегодня не с родителем. Мне нужен был именно ты.
– Но именно от меня тут уже ничего и не осталось. Джонатан Кент, тот Джонатан Кент, которым все восхищаются, которым гордятся родные и близкие – такой Джонатан Кент не мог трахнуть Лекса Лутора в собственном амбаре! Как не может снимать с себя за это ответственность! Я старше, я опытней, я должен был… черт, ну хотя бы поговорить сначала. Попытаться тебе объяснить. Напомнить себе о семье и долге, – Джонатан обессилено прислоняется к стене. – Просто я слишком долго тащил свою ношу идеальности. Но она не для человеческих плеч – и я надорвался. И мать же ж твою, я просто устал. Устал быть правильным и идеальным. Устал четыре года дрочить на тебя по ночам. Ты так часто мне снился. Я тобой почти бредил. И оказалось очень сложно напомнить себе о семье и долге, гораздо сложней, чем убедить себя в том, что любовь грязной не бывает по определению. Если это любовь, конечно. Так легко оправдать себя этим чувством. А оправдав – забыть на хрен о семье и долге.
– Джонатан…
– Но сказка кончилась, да? Сейчас ты поймешь, что трахался с фантиком, а конфетка осталась в другой упаковке. И вернешься домой. К своей фирме. К своей предвыборной кампании. К своему отцу…
– Джонатан, я…
– Я слышал, были дураки, которые за ночь с царицей соглашались распрощаться с головой. Наверно, я один из них. Только за ночь с тобой я отдал больше, чем голову. Почти что душу. Просто еще сегодня утром мне казалось, что я не смогу жить без тебя, – повторяет он. – А теперь понимаю, что и с тобой не смогу жить тоже. По крайней мере так, как предлагаешь ты. И теперь у меня два выходы: либо вернуться в свой проверенный идеальный мирок, сделав вид, что ничего этого не было – либо построить новый мир с тобой. Но это уже тебе решать, Лекс. Я слишком часто решал неправильно, поэтому давай на этот раз решишь ты? Я подожду до выборов. Не знаю кто из нас выиграет, но мы отпразднуем это здесь. Ты приедешь сюда и скажешь мне свое решение. И мы отпразднуем: либо возрождение Джонатана Кента, оступившегося, но правильного – либо нашу с тобой свободу. Потому что я слишком привык всё делать правильно. Даже извращения. Я хочу, чтоб даже такая вот извращенная любовь была у меня правильной. С домом, семейными праздниками и минетами по утрам. А не где-то по темным углам, вздрагивая от каждого шороха. Но решать тебе, Лекс. Я никогда и никому не навязывал свою любовь насильно.
Он выиграл. Изматывающая предвыборная гонка позади и он выиграл.
Или проиграл?
В амбаре пусто. Лекс не пришел. Или?..
– Выходи, Лутор, – кричит он, пытаясь разглядеть фигуру в темном углу. И скидывает пиджак: жарковато ему что-то и вообще… в случае чего можно попытаться его переубедить.
Но на свет выходит совсем не тот Лутор. И начинается ад. Лайонелл несет что-то про тайны и Кларка, пытается шантажировать. А Джонатана буквально трясет от мысли, что в любую секунду сюда может войти Лекс. Ведь Лайонелл же всё поймет (в уме Джонатан ему никогда не отказывал) и всё расскажет сыну. Как отреагирует на это Лекс так страшно представить, что снова начинает ныть в груди.
А Лайонелл продолжает втирать ему про какие-то тайны. Но Джонатан уже не слушает.
– Я не позволю разрушить свою семью, – хрипит он, задыхаясь.
И сам не знает какую из семей имеет в виду. Какую из тайн мечтает навсегда забить на самое дно этой глотки.
– Мы выдержим все испытания, которым ты хочешь нас подвергнуть. Потому что мы вместе…
Джонатану чертовски хочется верить сейчас самому себе. Хочется верить, что они действительно выдержат: и Марта с Кларком, и Джонатан с Лексом.
И что они с Лексом действительно будут вместе.
Перед глазами плывут темные круги. В горле пересохло. И снова болит в груди. Сердце, чертово сердце, запавшее на эгоистичного мальчишку. На сына врага. Он задыхается. Нужно на воздух. Да, надо во двор, может, удастся перехватить Лекса во дворе? Только бы он не узнал, не заметил, не заподозрил ничего…
Но во дворе он перехватывает Марту. Еще и Кларк рядом. Нет. Нет-нет-нет! За что ему это?! Теперь к страху прибавляется чувство вины. И чем больше они беспокоятся за него, тем сильнее давит в груди. Зачем, ну зачем вы такие правильные? Такие хорошие? Я же вас недостоин. Я трахался с твоим бывшим другом, сынок. Я и сейчас поджидал его в нашем амбаре. Я подлая грязная скотина, Марта.
Он хочет попросить у них прощения. За всё. А главное – ему надо успеть, надо сказать, признаться, наконец, сыну, что больное сердце – не из-за него, это всё его собственные, Джонатановы извращения виной…
– Ты не виноват, Кларк…
Но резкая боль не дает договорить, буквально швыряет об землю.
– Папа!
– Джонатан, нет! Прошу тебя, не сейчас!
Жена отчаянно теребит его, не давая собраться с силами, сбивает с мысли. Он забывает всё, что хотел им сказать и просто позволяет голове безвольно скатится на бок. Физическую боль перекрывает другая – он так и не дождался Лекса. Не увидел своего мальчика. Он бы хотел. Пусть он извращенец и сволочь, но он бы хотел, чтобы Лекс был сейчас рядом.
Чувство иррациональной обиды на семью захлестывает его на миг и заставляет забыть о долге перед ними. Ну что они воют, а? На кой рвут ему рубашку? И теперь ему совершенно ясно, что лучше бы здесь действительно был Лекс. Уж он-то не позволил бы его так трясти. И вообще, он никогда не паникует в сложных условиях, уже наверняка бы скорую вызвал. А сын с его суперскоростью даже за стаканом воды сбегать не додумался… Почему здесь нет Лекса?!!
Джонатан часто слышал выражение «сердце ревется к кому-то», и сейчас его сердце рвется к младшему Лутору. Ему даже кажется, что он видит его силуэт в глубине амбаре. И сердце, попустив удар, устремляется туда, к любимому. Рвется из последних сил.
Пока безжизненно не обвисают порванные нити.
***
Лекс никогда не любил холода. А больше всего ненавидел их из-за кепок и шапок, которые ему приходилось таскать из-за лысины, слишком быстро замерзающей на морозе. А что вы хотите, он выглядел в них смешно! Над ним все прикалывались в школе. Пока в 16 лет он не заявил, что больше никогда не наденет ни одного головного убора. На Северный полюс соберется – и то не наденет! Гордость была спасена. Но голова от этого меньше мерзнуть не стала.
И теперь он стоит на промерзлом ветру и чувствует, как холодные снежинки тают на голой черепушке и противно стекают на шиворот. Вниз по спине. До самой поясницы. Когда-то именно так он соблазнял Джонатана, стекающими за пояс джинсов каплями.
А теперь он его так провожает. Холодные капли, причиняющие столько дискомфорта – это Лексова замена слезам. Потому что Джонатан Кент стоит слез. Вот только не его…
Черт его дернул приехать в этот амбар. Чтобы застать Джонатана с собственным папашей. И по обрывкам фраз понять: они были любовниками. Они были любовниками, мать твою! Да еще и с «общим интересом, который они готовы защищать ценой своей жизни». Суки.
Значит, Лексу он на уши вешал сентиментальную чушь, а его папаше – поведал все секреты сына?! Это такая у тебя любовь, Джонатан?
Лекс до боли стискивает кулаки. Ему мерещатся интриги и заговоры: наверняка, Джонатан спелся с папашей, договорился через постель держать его в узде. Отсюда и все эти уговоры быть хорошим. Хорошим – по кентовским меркам.
И плевать Кенту было, что Лекс себя плохим никогда не считал. Ведь он тоже всегда старался быть правильным. И даже попытки выведать тайну Кларка – это от правильности. Потому что правильные друзья не врут друг другу.
И правильные любовники не врут друг другу тоже.
Взгляд выхватывает из скорбящей толпы Лану. Он чуть не угробил ее в тот день. Но это не потому что он плохой. И даже не из-за тайны Кларка. И целовал он ее не потому, что нравится. Просто себя проверял: с кем ему лучше. Получилось что с Кентом. А что догонять кинулся – так просто хотел извиниться. Извиниться на причиненное неудобство – это же правильно, правда, сука?!
А вот то, как с ним поступил Джонатан – это уже неправильно. Неправильно требовать от него слишком многого – взамен не давая ничего. Неправильно не признаться ему в любовной связи с отцом. И что про семейные тайны ни гу-гу – тоже ведь не совсем хорошо, правда, Джо?
А самое обидное – что Лекс ведь едва не повелся. Вот дурак-то, Господи! Сидел думал, как отцу признаться, что с общественностью делать. За Джонатана переживал, как семья воспримет. Даже как-то виноватым себя чувствовал. Причем настолько, что пришлось глотнуть виски для успокоения, а то уже начал чувствовать себя какой-то влюбленной школьницей, которая боится признаться маме, что уже не целочка.
Вот из-за выпивки-то он так легко контроль и потерял, когда Лану увидел. Это была как последняя капля. Напоминание каково ему будет с Кентом. Да вот также как Лане тогда.
Но он всё равно поперся на ферму. И хоть и услышал там много унизительного для себя – всё равно приперся на похороны. Потому что здесь и сейчас он хоронит не Джонатана Кента. Он хоронит собственную глупость. Он позволил себе поверить в сентиментальную чушь, позволил какому-то лживому сукину сыну, Харви Милку недоделанному, манипулировать собою. И то, что он хотел верить, что его можно любить просто так, не за деньги и связи – не оправдывает его. Ты чуть не лоханулся, Лекс. Еще чуть-чуть и ты бросил бы всё к ногам папашиного хахаля (неудивительно, что он давал деньги на его предвыборную кампанию). Ты бросил бы всё – за хуй собачий. И от осознания этого чертовски больно.
А еще больней – от того, что это уже никогда не случится…
_____
* Здесь игра слов: Джонатан коверкает вторую часть английского слова «sublimation» («сублимация»), переиначивая ее в «motion» («жест, телодвижение; изменение позы»).
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Джонатан/Лекс, упоминание Лайонелл/Джонатан
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма, агнст, deathfic
Warning: чуть-чуть AU, немного ООС, нецензурная лексика (мои герои вообще этим часто страдают), смерть персонажа.
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: отчего болит сердце Джонатана Кента?
Посвящение для Шелира. Солнышко, это не совсем то, что ты хотела, но мне не хотелось тебя плагиатить
Отдельная благодарность Juliya_Luthor – за подержание горячей дискуссии, в результате которой и родилось на свет вот это безобразие.
С деталями «рождения» можно ознакомиться здесь
читать дальше
К вечеру Джонатан начинает посматривать на луторовского щенка с невольным уважением: городской пижон умудрился переделать практически всё, что Джо ему заказывал. Осталось только новую компостную яму выкопать, и желательно до того, как Марта позовет обедать. Так что пристроив последнюю скирду сена, Лекс, что называется не присев, хватается за лопату. А Джонатан вразвалочку идет следом. Блин, как же приятно! В кои-то веки не он пашет на Луторов с их банками и кредитами, а Лутор пашет на него. Эх, почаще бы Лайонелл сыновей из дому выгонял!
Солнце клонится к закату. С реки уже веет сырой промерзлой прохладой. Но Лекс всё равно скидывает рубашку. И Джонатан с удивлением ловит себя на мысли, что у городского пижона сильное тело. У него даже есть мышцы, рельефные такие, не показушно гипертрофированные, как у современных блядовитых моделек – скорей, как у античных статуй, которые он однажды видел в метрополиском музее, куда их группу таскали на выездную лекцию. И сам Лекс весь – будто каменный: бледный, гладкий, блестящий от пота. Идеальный.
Джонатан вздрагивает. Он только что мысленно назвал Лутора красивым. Признал за ним право быть идеальным. Как так получилось, что он вообще пустил его в свои мысли? И зачем он пустил его в свой дом?
От накатившей паники противно сосет под ложечкой и тупой болью, сдавливая горло, стекает в грудину, ноет под левой лопаткой. Первый раз с ним такое. Первый раз так стучит в груди. Пересыхает в горле. И глаза отказываются отвернуться. Следят за каждой капелькой пота, с провоцирующей медлительностью ползущей по спине… очерчивая каждую мышцу… каждый изгиб… исчезающей в ложбинке ягодиц… Чертовы джинсы с низкой посадкой! Чертов пижон!!! И каждая капля пота на нем – от дьявола.
Лекс устало выпрямляется, запрокидывает голову, давая отдых затекшей шее. И теперь Джонатану отчетливо видны и те капли, что бегут по груди. По самому соску, мать его! Одна капля сменяет другую. Задорно подмигивая Кенту в лучах уходящего солнца. Будь здесь Марта, обязательно процитировала бы какой-нибудь дамский романчик о том, как «уставшее солнце жадно пило медные капли с его мужественной сильной груди».
Точно! Марта. Жена. Супруга. Перед Богом и людьми. Марта – от Бога, Лутор – от Дьявола. Так что вспомни о жене, старый дурак, и давай топай в дом, помоги ей там что ли ужин накрыть. Или сыну с математикой. У тебя есть семья, Джонатан Кент. Думай о семье. Вспомни о долге. Вспомни о чести. Вспомни… А Лекса забудь. И этот вечер. И это тело. И этот чертов черенок лопаты, который задумчиво ласкают длинные тонкие пальцы. Пальцы пианиста. Хрупкие и сильные одновременно. Для ласк там – самое то. Для ласк, на которые Марта никогда не будет способна…
Как ты никогда не будешь способен ей изменить. Потому что она – твоя жена. Потому что она – добрая и нежная. Слишком хорошая, чтобы делать ей плохо. Вспомни, ты же специально выбирал такую. Чтобы подпитываться ее правильностью. И чтоб чувство вины перед нею жгло сильнее самых одержимых желаний. Ну как, жжет? Тогда иди в дом, и пусть Лутор тут копает без тебя.
Вот только откуда это чувство, что он копает тебе могилу?
А за осенью приходит зима. И снопы сена сменяют сугробы снега. Вот только ночных фантазий о младшеньком Луторе не сменяет ничего. И даже новая прическа Марты не в силах тебя отвлечь.
Прическу стоит обмыть и ты везешь жену в мерополисский ресторан. Чтобы вспомнить, как вам бывало хорошо вместе – или забыть как хорошо тебе могло бы быть с другим. А, может, от чувства вины, которое в последнее время гложет всё сильнее. Или даже из ностальгии…
В лужах Мерополиса ты почему-то отражаешься совсем другим. Моложе. Мягче. Привлекательней. И выхлопы гудящих машин видятся сказочным туманом, который поворачивает время вспять. И, кажется, вот-вот вынырнет из сизых клубов университетский приятель Томми с веселым криком: «Пойдем-ка за пивом, старина!» Но выныривает какой-то импозантный бизнесмен. Чем-то на Лайонелла смахивает. Только этот экземпляр тоже… моложе… мягче… привлекательней… И в отличие от Лайонелла, наверно, умеет любить.
Марта, прильнув к витрине бутика, щебечет что-то о плиссированных юбках – а тебя удушающей волной накрывают воспоминания. Четверть века прошла. Но ты ничего не забыл. Не забыл «Львеночка», зубами выгрызшего себе стипендию на экономическом факультете. А потом выгрызшего тебя из разношерстой толпы студентов. Не забыл его рык по ночам. И какие отметины оставляли на тебе его когти.
И как рыдал по нему – не забыл. Потому что предательства не забываются. Он бросил тебя. Променял на европейскую аристократку. Вы только вдумайтесь, а! «Львеночек» из трущоб и аристократка из Европы! Вот это парочка, а! Вот это сука он, правда?
Они венчались здесь, за углом, в Церкви Святого Патрика. Довольный собой «Львенок» и худенькая рыжуля из каких-то там Фицжеральдов… А, может, и не из них, черт ее знает, Джонатана ее фамилия не интересовала тогда и, конечно же, он ее не запомнил.
Зато помнит как сейчас, будто вчера это было, какой холодной была церковная колонна, за которой он жался. Еще холодней, чем голос его «Льва», когда накануне он заявил, что дальше им уже не по пути и у него теперь другие планы. Но если хочешь, сказал он, могу порекомендовать тебя своему приятелю, старина Морган как раз большой любитель таких вот мальчиков-одуванчиков, как ты.
Ты попытался его ударить. И он сломал тебе запястье. Так что на свадьбу ты пришел в гипсе и накаченный обезболивающими под самую завязку. Вот только от внутренней боли наркота не помогала ни хрена. Поэтому ты с особым злорадством слушал, как Карли Свенсон, королева сплетен универа, втирала подружке, что «невеста-то с приветом, ага. Что-то наследственное. Потому-то семейка и мечтает сбыть ее с рук. А иначе фиг бы Лутор добрался до ее приданого!»
Лутор добрался. До самых звезд. Хоть в этом Лайонелл его не обманул. Высоко взлетел. Слишком высоко, чтобы теперь спускаться вниз, чтоб тебя добить.
Поэтому он прислал вместо себя своего сынулю.
Джонатан никогда не сравнивал Марту с женой «Львенка». Хоть тот и утверждал, ехидно щурясь, что это Джо специально подбирал. Мол, подражание – лучшее доказательство неравнодушия. А Джонатан лишь скрипел зубами в ответ и велел Лутору убираться вон. Иногда это даже срабатывало.
Вот только не с Лексом. Чем чаще Джо посылал парня в… замок – тем чаще тот появлялся на ферме. И тем чаще ныло у Джо в груди. Иногда даже ныть начинало заранее, как ноют на дождь суставы у артритчиков.
И Кент сразу становился сам не свой. Бегал по ферме, как угорелый. Специально пачкался в навозе, представляя как будет морщиться аристократический носик, доставшийся, видно, Лексу от мамочки. Один раз даже гвоздей на дорогу рассыпал. И даже сам не понял – специально? Или просто руки тряслись от волнения?
Впрочем, к вечеру Джо успокаивался. И даже начинал радоваться, что на этот раз «провидческий» дар его подвел. Утешался тем, что вон, мол, сколько работы зато переделал, хотя в глубине души точно знал, что завтра Кларку придется переделывать всё, что он тут наворотил. И Марта будет тревожно щурить глаза, а Кларк обкусывать губы. Зато можно будет поворчать, чтоб не смели поучать главу семьи. Так, слегка… парой слов… Просто слишком уж чувство вины заело и рвется наружу раздражением, только усугубляя ситуацию.
А пока Джонатан облегченно вздыхал и шел в душ, смывать и пот, и навоз, и от чего там еще мог бы забавно морщиться миленький носик.
И за шумом воды всякий раз пропускал рев спортивной машины, тормозящей под самыми окнами…
Как Лекс умудрился застрять у них в тот снегопад, Джонатан не смог бы объяснить даже под присягой. Вроде ж все видели, какой снег валит, так что ж никто не намекнул, что ему домой пора? И сам Лутор отчего-то предпочел погодные условия в упор не замечать. Хотя обычно он как раз таки всё замечает, лысая сволочь. Но в этот раз все поголовно будто ослепли, словно затмение какое на них всех нашло. И теперь приходится искать этому гаденышу комнату.
Нет, Кларк мог бы, конечно, расчистить дорогу, но так рисковать под самым носом у Лутора? Значит, придется рисковать Джонатану. Пить тайком валидол и твердить, как мантру: «Помни о Марте! Помни о Марте! Помни о Марте!»
«Вспомни о сексе» – автоматически перефразируется заповедь в его голове при виде Лекса, выходящего из душа. Голого Лекса. Утирающегося полотенцем. Совсем-совсем голого.
– Ты б хоть прикрылся, – «бесстыжая морда… мордашечка, да…»
Тонкая змейка луторвской брови удивленно ползет вверх. Но только бровь. Полотенце так и остается на плечах.
– Боитесь, что замерзну?
«Да я тебя согрею», – чуть не ляпает Джонатан, но вовремя прикусывает губу.
– Угу. Сквозняки тут гуляют.
– А я уже ложусь.
И почему для Джонатана это звучит как приглашение? Откуда у него такая фантазия? За что ему это?
– Меня Марта зовет, – и Кент резко хлопает коридорной дверью.
Заставляя себя поверить, что ему нужно к жене. Заставляя себя поверить, что сердце стучит с мороза. Заставляя себя поверить, что он правильный и честный. Что он сможет.
Но верится с трудом.
– А «моторчик»-то барахлит, Джей Кей. Поберег бы ты его, не на гарантии ведь, – доктор Симс пытается шутить, но смотрит встревожено.
А потом долго что-то втирает Марте за стеклянной перегородкой. Джо не вслушивается. Зачем? Он и так знает. И что барахлит. И что поберечь бы. И что у Лекса – до зелени серые глаза. И родинка на копчике. И, кажется, даже волосы есть на лобке. Мягонькие, наверное, нежные, как его кожа. Джо хочется зарыться в них носом. И, пожалуй, он даже согласен на минет. А что? Его папке делал, и сынка порадует. Преемственность поколений, так сказать. Может и впрямь тряхнуть стариной? И по боку Марту…
Но словно по заказу Небес на помощь Добродетели из-за угла уже выскакивает обеспокоенный сын, смотрит огромными глазищами, лепечет что-то виноватое. И только больше тревожит душу. Бередит язвенную рану, проеденную виной. Прости, сынок, но тебе придется нести этот крест до конца. До конца дней своих верить, что слабое сердце – из-за тебя. А мне – до конца дней своих надеяться, что Марта сможет тебя утешить. Прости, сынок.
Но я правда верю, что лучше чувство вины, чем отец-извращенец.
Когда сын ссорится с Лексом и тот перестает бывать у них в доме – становится чуточку легче. Сначала.
А потом ты сходишь с ума. День за днем сходишь с ума. Просто физически чувствуешь, каждой клеткой тела ощущаешь, как сползают одна за другой черепицы твоей крыши. И разбиваются вдребезги. И прости меня, Марта, но уже ничего не склеить.
Последняя черепица падает прямо под ноги Лекса, которого какие-то черти принесли на ферму на ночь глядя.
Взгляд Джонатана медленно скользит от самых носков лакированных туфель… по узким лодыжкам… стройным ногам… цепляются за место, где под тканью брюк должно быть скрываются тазовые косточки… по плоскому животу… но тем самым соскам, которые преследуют тебя в ночных фантазиях… затвердевших сейчас… от холода?
А потом взгляд резко подымается вверх. Чтобы столкнуться с насмешливым взглядом Лутора. И понять, что всё было зря. И чувство вины. И внутренние обещания. И та грошовая свечка, которую ты поставил таки в местной церкви. Всё, всё было зря. Потому что…
– Мне надоело играть в кошки-мышки, Джонатан. Это уже не так забавно, как было первые пару лет. Давай уже займемся делом.
А в следующую секунду ты уже вжимаешь его в дощатую стену. Рвешь с плеч чертову рубашку, которая наверняка стоит дороже твоего трактора. Но тебе наплевать. Тебе тоже надоело просто хотеть. Надоело бояться. Надоело надеяться на чудо. Тебе всё опротивело, когда его не стало в твоей жизни. Ты вдруг понял – каково это, его потерять. И по сравнению с этим чувство вины – такая мелочь, такая ерунда, ей-богу. Бог простит, у него профессия такая, а Марта… что ж, Марта просто никогда не узнает.
И ты разворачиваешь его спиной, прикусываешь кожицу на лексовой шее до крови. И засаживаешь ему сразу наполовину. Он хрипит и бьется в твоих руках, судорожно елозит, пытаясь расслабиться… подстроиться под тебя… И хрипло просит: «Подожди… минуту… дай…»
Ты даешь ему минуту. Ты дал бы ему сейчас целый мир, будь он у тебя. Но он просит лишь время, и ты даешь ему минуту, отсчитывая секунды укусами по плечам. Как же давно ты об этом мечтал! Расставить на чертовом Луторе свои метки, как чертовы Луторы расставили свои по всему штату. Свое чертово «Л». Гребанные миллиардеры. Впрочем, их деньги – это меньшее из того, что тебя сейчас интересует.
Пятьдесят девятый укус – и толчок. Вскрик. Стон. Побелевшие костяшки пальцев, вцепившиеся в одно из бревен. И ты жалеешь, что взял его спиною: так не видно лица. Будто прочитав твои мысли мальчишка оборачивается к тебе. И, кажется, весь его профиль выражает насмешку:
– Уже устал?
Ты яростно рычишь. И заставляешь Лутора заткнуться, буквально задохнувшись собственными вскриками. Долбишь его яростно и зло. Будто в последний раз в жизни. Кто знает, может, так оно и есть. Может, позабавившись с новой игрушкой и удовлетворив любопытство, он больше никогда и не взглянет на тебя. Может, для него это просто игра.
И ты ненавидишь его за одну только возможность подобного. Оттого и трах этот – дикий и злой. С привкусом безнадеги. Но Лекс почему-то подмахивает тебе почти с благодарностью.
– Любишь по-жесткому, да? Чтоб в постели пороли?
– О да! – насмешливо кривится Лутор. – Накажи меня, папочка!
– Вот только твоего отца в нашу постель не надо! – и Джонатан с неведомо откуда взявшимися силами отпихивает пацана вон, буквально сбрасывая его с себя. А ведь еще секунду назад ему казалось, что добровольно оторваться от Лекса он никогда не сможет.
Лекс растерянно замирает у твоих ног. И вдруг улыбается… нежно?
– Иди сюда, Джонатан. Только ты и я. Всё остальное побоку.
И первым протягивает тебе руку. Как когда-то на берегу реки. Господи, как же давно это было! Между той и этой рукой – целая жизнь. Полная шрамов, ночных кошмаров, дрочки тайком, а главное – лжи. Но не той лжи, что досталась родне и друзьям. Самая болезненная ложь – та, что досталась себе. Которой ты мучил свое нутро, а ведь это всё равно, что колючим ершиком драить себе анус, а перед этим еще сунуть ершик в битое стекло.
Но сегодня правда освободит вас обоих. Даже если завтра она же вас убьет. Но сейчас – еще сегодня. Еще можно пожать протянутую руку. Опуститься на колени. Еще можно позволить чужой руке медленно, не спеша, поглаживать большим пальцем головку твоего члена. Пробежаться по уздечке, потеребить крайнюю плоть. И направить в себя.
На этот раз Джонатан входит медленно. Осторожничает. Толкается деликатно. Слово-то какое, чудное, совсем ему не подходящее: ну где вы видели деликатных фермеров? Но он всё равно старается быть… нежным.
– Быстрее! – командует Лутор. Он даже снизу умудряется командовать. – Ну же!
И ты больше не сдерживаешь себя. Как больше не сдерживает себя он. Вы хрипите, стонете, кусаетесь – уже вместе, почти в унисон. И ты снова любуешься капельками Лексова пота, на этот раз блестящими в свете тусклого амбарного фонаря. И делаешь зарубку на память вкрутить сюда лампочку поярче: всё же глаза уже не те, хоть Марта и пичкает тебя морковкой каждый день, но зрение всё равно падает, а так хочется видеть каждую черточку надменного, но почти родного, лица, чтоб легче читалась каждая эмоция, поступающая в уголках губ, и в сморщенном носике (ты был прав, Джо, он премило морщится, этот мальчишка), и в широко распахнутых глазах. Он сейчас такой открытый, такой, мать его, непривычно открытый! Что хочется трахать его вечно. Позабыв обо всем остальном.
– Мне надо домой.
Голос хриплый, сорванный. Но тон луторовский: властный и решительный.
– А мне надо поговорить.
– Рассказать семье о нас?
– С тобой поговорить, балда!
– Первый вариант мне нравился больше.
– Для начала оставь моего сына в покое!
– Джонатан, – с деланным удивлением тянет Лекс, делая большие глаза, – ты что, ревнуешь? – и тут же хитро усмехается: – Да брось, это же была чистой воды сублимация с моей стороны.
– Знаю я твои… телодвижения*, – Джонатан аж краснеет с досады. – Так вот, двигайся куда-нибудь не туда.
Лекс провокационно вскидывает бедра.
– А куда?
Джонатан неловко елозит. Черт, даже холод пола не спасает от жара внизу живота. Блин, если Лекс сейчас скажет, что это всё и продолжения не будет – Джо просто стукнет его чем-нибудь тяжелым по башке и запрет в подвале. И пусть себе ищут юного миллионера до всерачки, фиг с два найдут.
– С твоими движениями мы потом разберемся… и их направлениями, да. А пока нам надо поговорить, – и Джонатан мысленно сжимает свои яйца в кулак. – Ты не будешь трогать мою семью. Снимешь свою кандидатуру с этих дурацких выборов. Перестанешь темнить…
– А нимб мне не надеть? Я ж Лутор, ты не забыл? – насмешливо перебивает его Лекс.
– В самую первую очередь, ты – человек. Глупый еще, конечно, неперебесившийся. Но с вами, молодежь, такое часто бывает. Лекс, я знаю, что сам всё время шпынял тебя по поводу и без… Но это метод воспитания у меня такой…
– Кларка воспитывай, – зло бросает мальчишка, уходя в глухую оборону.
– Так я его так и воспитываю. Думаешь, откуда у него этот комплекс героя?
– Ну, а у меня комплекс злодея.
– У тебя комплекс придурка. И если не попытаться его исправить, то нам ничего не светит.
В амбаре повисает тяжелое молчание. Мрачно сопит Лекс. Джонатан судорожно роется по закромам памяти, пытаясь выудить еще хоть пару нужных слов, но ничего не находит. Может, зря он тогда бросил универ? Но после измены Лайонелла…
– И ты никогда не будешь мне изменять, слышишь? – тревожно добавляет Джонатан.
– То есть ты останешься со мной? – недоверчиво уточняет Лекс. – Всё это… твои требования… Это как бы условия того, что ты останешься со мной?
Джонатан на минуту теряется.
– Не так сразу, конечно. Марта и Кларк… Ты же сам понимаешь… Да и эти выборы, не зря я в них ввязываться не хотел!
– Про Марту и Кларка я отлично понимаю. И даже про выборы. Так что знаешь, я даже не прочь, чтоб всё осталось как есть.
– Предлагаешь мне врать семье? – возмущенно вскидывается Джонатан.
– Ну, врать же себе у тебя неплохо все эти годы получалось.
Джонатан кряхтя подымается с пола, придерживаясь за стену. Черт, ну почему с этими Луторами всегда такое чувство, будто тебя поимели? Даже когда ты вроде как сам… ну, того…
– Значит, ты не хочешь официальных отношений. Все эти подарочки на День влюбленных, совместные помывки в душе…
– Джо, Джо, Джо! – прерывает Лекс обиженную тираду и сам пытается подняться. Болезненно охает: – Черт, ну и заездил же ты меня! – но Джонатан не реагирует на комплимент, только молча пытается застегнуть уцелевшие пуговицы на рубашке отчего-то дрожащими пальцами. От Лутора дрожащими, блядь! Как же его достала эта семейка…
Внутренние терзания разбиваются гладкой щекой, прильнувшей к затылку.
– Джонатан, ты же старый…
– …дурак…
– Опытный человек, – поправляет Лекс. – Ну сам посуди, какой День Валентина? Какие помывки? У меня трансконтинентальная компания… по крайней мере, будет через пару лет. А у тебя – семья и политическая карьера. И я никогда не хотел причинять твоей семье вред, чтобы ты не напридумывал себе по этому поводу. Мне нравится Марта. Мне нравится Кларк. По-родственному нравится. И я не нуждаюсь в открытках и утреннем минете. Да, я эгоист и меня всё устраивает, как есть. И пусть сенаторский пост мне не светит, но и черт с ним! Я в эту предвыборную гонку ввязался только из-за тебя.
– Но Дженнингс…
– Перестань. А то я не знал его подноготной! И к кому он бросится за помощью тоже, кстати, догадаться было несложно.
– Ты манипулировал мной!
– Я всеми манипулирую. Я ж Лутор.
– Твой отец тобой бы гордился, – презрительно кривится Джонатан.
– Вот только моего отца в нашу постель не надо. Ты сам просил.
Джонатан прикусывает губу. Отходит в сторону. Молчит. Долго молчит. Пытаясь решить для себя, как жить дальше. Вот с этим. В глубине души он отлично понимает, что Лекс прав, что лучше всё оставить как есть. Будут почесывать свой зуд время от времени и делать вид, что всё путем. Лекс будет управлять своей компанией, Джонатан переедет в Вашингтон. И периодически они будут встречаться на нейтральной территории. Неплохое начало…
И хреновый конец. Всем его идеалам и принципам. Всему, чему он учил собственного сына, в чем клялся собственной жене, что так пламенно доказывал на митингах – всё, всё идет прахом. Второй раз в его жизни всё идет прахом из-за Лутора. Вот только на этот раз не потому, что его бросают – а потому что бросать как раз и не хотят.
– Еще сегодня утром мне казалось, что я не смогу жить без тебя. Ты стал моим наваждением, щенок. С той истории с этим твоим братом, который еще дал мне по башке и типа тебя потом похитил. Я тогда впервые разглядел в тебе человека, понимаешь? Не просто богатенького выпендрежника, а парня, который умеет и хочет работать. Ты с таким азартом разгребал навоз, что это не могло оставить равнодушным мое фермерское сердце, – усмехается Джонатан. Но то что он говорит совсем не смешно. – Может, ты нравился мне и раньше, я никогда не задумывался об этом. Я просто боялся об этом думать, понимаешь? Отец всё время твердил, что это извращение, когда мужик мужика долбит в задницу. Но я всё равно попробовал. В университете. Тот парень умел уговаривать, ты б со мной согласился, если б знал о ком я. Я попробовал и сильно обжегся. До самой кости. И больше пробовать уже не хотелось. Иногда мой взгляд замирал на чьей-то заднице, и я не дамские попки имею в виду, но стоило вспомнить, чем тогда кончилось дело – всё вожделение как рукой снимало. И если я чего и замечал в тебе до того дня на ферме, то всё выжигалось чувством самосохранения на корню. Поэтому-то мне и нужно было сначала увидеть в тебе человека, понимаешь? Разглядеть в тебе что-то хорошее. Как гарантию того, что ты не поступишь, как та сволочь. И в то же время я боялся это разглядеть. Потому что тогда у меня не было бы причин тебя не хотеть. Марта и Кларк… Ну, они всё-таки не причина, они скорее повод. Но они очень веский повод. Я очень их люблю. И это тоже причина почему я не хотел… любить тебя…
Джонатан оборачивается. Смотрит в встревоженные серые глаза. Лекс понимает. Понимает его – Джонатан это чувствует. Он эгоист и Лутор и понимать его совсем не хочет – но он понимает. Почти против воли.
И Джонатану хочется верить, что это от того, что в глубине души пацан тоже любит его.
– Я не хотел тебя любить, Лекс. Я слишком долго строил свой маленький идеальный мирок с правильной женой и благовоспитанным сыном, чтобы бросить его к ногам Лутора, – «снова» хочет добавить он, но вовремя прикусывает язык. – Мой парень, тот, из Метрополиса, убедил меня на долгие годы, что такая любовь – извращение. Потому что слишком плохо кончилась. Хорошие вещи просто не могут так хреново кончаться, понимаешь? И когда он меня… надломил… едва не сломав… Я посчитал это… ну, карой божьей, что ли. И поклялся самому себе быть правильным. Во всем. Всегда. Никогда не идти на сделку с собственной совестью. И перегрызть глотку любому, кто хоть тень моей беды навлечет на мою семью. И даже не потому что я такой классный отец семейства, а просто потому, что никто не должен переживать подобного. А знаешь почему у меня всё это так хорошо получалось? У меня! Который вместе с Дженнингсом мечтал в универе о политической карьере. Вот только угадай, что я в молодости мечтал отстаивать? Не поверишь, права геев. И был уверен, что Харви Бернарда Милка заткну за пояс! – Джонатан грустно вздыхает. – А потом моя лодка повернулась на 180 градусов. Знаешь почему за всё это время она ни разу не сбилась с курса? Потому я был уверен, что этот курс правильный. Вот такая вот банальная причина, – разводит он руками. – Это как рефлекс у животного: обжегся – не суй туда больше свой нос, а если погладили за то, что сделал – значит, ты сделал правильно. Все восхищались мной, «гладили» за то, какой я правильный. И я думал: значит же я верно поступаю. Значит, так оно и надо делать. И я так воспитывал сына. Я об этом твердил в баре друзьям за кружкой пива, а потом избирателям во время предвыборной кампании. И они верили мне – потому что я сам верил себе. – Джонатан подымает на Лекса взгляд, больной, уставший взгляд. – Но я больше не верю.
Лутор дергается вперед, будто хочет обнять. Будто хочет утешить. Будто может утешить. Но Джонатан решительно выставляет вперед руку, останавливая.
– Не сейчас. Я хочу объяснить. Мне надо объяснить тебе почему. Почему мы так долго играли в кошки-мышки, как ты выразился. Просто я и тебя воспитывал. Я видел твой потенциал, парень! Что ты не злой, а главное – совсем ведь не глупый. И я думал, что если немного… «прижечь» тебя… то ты пойдешь по правильному пути. То есть мне он казался правильным. Более того – единственно правильным. И я боялся сбить тебя с правильного пути. Надломить тебя своими извращенными желаниями. Я даже с Кларком мешал вам общаться, потому что по отдельности вас воспитывать легче было.
– Меня не надо воспитывать, Джонатан. Я такой какой есть. Может, я и заинтересовался тобой, потому что подсознательно заменял тобой отца – но этот комплекс я уже пережил. И трахался я сегодня не с родителем. Мне нужен был именно ты.
– Но именно от меня тут уже ничего и не осталось. Джонатан Кент, тот Джонатан Кент, которым все восхищаются, которым гордятся родные и близкие – такой Джонатан Кент не мог трахнуть Лекса Лутора в собственном амбаре! Как не может снимать с себя за это ответственность! Я старше, я опытней, я должен был… черт, ну хотя бы поговорить сначала. Попытаться тебе объяснить. Напомнить себе о семье и долге, – Джонатан обессилено прислоняется к стене. – Просто я слишком долго тащил свою ношу идеальности. Но она не для человеческих плеч – и я надорвался. И мать же ж твою, я просто устал. Устал быть правильным и идеальным. Устал четыре года дрочить на тебя по ночам. Ты так часто мне снился. Я тобой почти бредил. И оказалось очень сложно напомнить себе о семье и долге, гораздо сложней, чем убедить себя в том, что любовь грязной не бывает по определению. Если это любовь, конечно. Так легко оправдать себя этим чувством. А оправдав – забыть на хрен о семье и долге.
– Джонатан…
– Но сказка кончилась, да? Сейчас ты поймешь, что трахался с фантиком, а конфетка осталась в другой упаковке. И вернешься домой. К своей фирме. К своей предвыборной кампании. К своему отцу…
– Джонатан, я…
– Я слышал, были дураки, которые за ночь с царицей соглашались распрощаться с головой. Наверно, я один из них. Только за ночь с тобой я отдал больше, чем голову. Почти что душу. Просто еще сегодня утром мне казалось, что я не смогу жить без тебя, – повторяет он. – А теперь понимаю, что и с тобой не смогу жить тоже. По крайней мере так, как предлагаешь ты. И теперь у меня два выходы: либо вернуться в свой проверенный идеальный мирок, сделав вид, что ничего этого не было – либо построить новый мир с тобой. Но это уже тебе решать, Лекс. Я слишком часто решал неправильно, поэтому давай на этот раз решишь ты? Я подожду до выборов. Не знаю кто из нас выиграет, но мы отпразднуем это здесь. Ты приедешь сюда и скажешь мне свое решение. И мы отпразднуем: либо возрождение Джонатана Кента, оступившегося, но правильного – либо нашу с тобой свободу. Потому что я слишком привык всё делать правильно. Даже извращения. Я хочу, чтоб даже такая вот извращенная любовь была у меня правильной. С домом, семейными праздниками и минетами по утрам. А не где-то по темным углам, вздрагивая от каждого шороха. Но решать тебе, Лекс. Я никогда и никому не навязывал свою любовь насильно.
Он выиграл. Изматывающая предвыборная гонка позади и он выиграл.
Или проиграл?
В амбаре пусто. Лекс не пришел. Или?..
– Выходи, Лутор, – кричит он, пытаясь разглядеть фигуру в темном углу. И скидывает пиджак: жарковато ему что-то и вообще… в случае чего можно попытаться его переубедить.
Но на свет выходит совсем не тот Лутор. И начинается ад. Лайонелл несет что-то про тайны и Кларка, пытается шантажировать. А Джонатана буквально трясет от мысли, что в любую секунду сюда может войти Лекс. Ведь Лайонелл же всё поймет (в уме Джонатан ему никогда не отказывал) и всё расскажет сыну. Как отреагирует на это Лекс так страшно представить, что снова начинает ныть в груди.
А Лайонелл продолжает втирать ему про какие-то тайны. Но Джонатан уже не слушает.
– Я не позволю разрушить свою семью, – хрипит он, задыхаясь.
И сам не знает какую из семей имеет в виду. Какую из тайн мечтает навсегда забить на самое дно этой глотки.
– Мы выдержим все испытания, которым ты хочешь нас подвергнуть. Потому что мы вместе…
Джонатану чертовски хочется верить сейчас самому себе. Хочется верить, что они действительно выдержат: и Марта с Кларком, и Джонатан с Лексом.
И что они с Лексом действительно будут вместе.
Перед глазами плывут темные круги. В горле пересохло. И снова болит в груди. Сердце, чертово сердце, запавшее на эгоистичного мальчишку. На сына врага. Он задыхается. Нужно на воздух. Да, надо во двор, может, удастся перехватить Лекса во дворе? Только бы он не узнал, не заметил, не заподозрил ничего…
Но во дворе он перехватывает Марту. Еще и Кларк рядом. Нет. Нет-нет-нет! За что ему это?! Теперь к страху прибавляется чувство вины. И чем больше они беспокоятся за него, тем сильнее давит в груди. Зачем, ну зачем вы такие правильные? Такие хорошие? Я же вас недостоин. Я трахался с твоим бывшим другом, сынок. Я и сейчас поджидал его в нашем амбаре. Я подлая грязная скотина, Марта.
Он хочет попросить у них прощения. За всё. А главное – ему надо успеть, надо сказать, признаться, наконец, сыну, что больное сердце – не из-за него, это всё его собственные, Джонатановы извращения виной…
– Ты не виноват, Кларк…
Но резкая боль не дает договорить, буквально швыряет об землю.
– Папа!
– Джонатан, нет! Прошу тебя, не сейчас!
Жена отчаянно теребит его, не давая собраться с силами, сбивает с мысли. Он забывает всё, что хотел им сказать и просто позволяет голове безвольно скатится на бок. Физическую боль перекрывает другая – он так и не дождался Лекса. Не увидел своего мальчика. Он бы хотел. Пусть он извращенец и сволочь, но он бы хотел, чтобы Лекс был сейчас рядом.
Чувство иррациональной обиды на семью захлестывает его на миг и заставляет забыть о долге перед ними. Ну что они воют, а? На кой рвут ему рубашку? И теперь ему совершенно ясно, что лучше бы здесь действительно был Лекс. Уж он-то не позволил бы его так трясти. И вообще, он никогда не паникует в сложных условиях, уже наверняка бы скорую вызвал. А сын с его суперскоростью даже за стаканом воды сбегать не додумался… Почему здесь нет Лекса?!!
Джонатан часто слышал выражение «сердце ревется к кому-то», и сейчас его сердце рвется к младшему Лутору. Ему даже кажется, что он видит его силуэт в глубине амбаре. И сердце, попустив удар, устремляется туда, к любимому. Рвется из последних сил.
Пока безжизненно не обвисают порванные нити.
***
Лекс никогда не любил холода. А больше всего ненавидел их из-за кепок и шапок, которые ему приходилось таскать из-за лысины, слишком быстро замерзающей на морозе. А что вы хотите, он выглядел в них смешно! Над ним все прикалывались в школе. Пока в 16 лет он не заявил, что больше никогда не наденет ни одного головного убора. На Северный полюс соберется – и то не наденет! Гордость была спасена. Но голова от этого меньше мерзнуть не стала.
И теперь он стоит на промерзлом ветру и чувствует, как холодные снежинки тают на голой черепушке и противно стекают на шиворот. Вниз по спине. До самой поясницы. Когда-то именно так он соблазнял Джонатана, стекающими за пояс джинсов каплями.
А теперь он его так провожает. Холодные капли, причиняющие столько дискомфорта – это Лексова замена слезам. Потому что Джонатан Кент стоит слез. Вот только не его…
Черт его дернул приехать в этот амбар. Чтобы застать Джонатана с собственным папашей. И по обрывкам фраз понять: они были любовниками. Они были любовниками, мать твою! Да еще и с «общим интересом, который они готовы защищать ценой своей жизни». Суки.
Значит, Лексу он на уши вешал сентиментальную чушь, а его папаше – поведал все секреты сына?! Это такая у тебя любовь, Джонатан?
Лекс до боли стискивает кулаки. Ему мерещатся интриги и заговоры: наверняка, Джонатан спелся с папашей, договорился через постель держать его в узде. Отсюда и все эти уговоры быть хорошим. Хорошим – по кентовским меркам.
И плевать Кенту было, что Лекс себя плохим никогда не считал. Ведь он тоже всегда старался быть правильным. И даже попытки выведать тайну Кларка – это от правильности. Потому что правильные друзья не врут друг другу.
И правильные любовники не врут друг другу тоже.
Взгляд выхватывает из скорбящей толпы Лану. Он чуть не угробил ее в тот день. Но это не потому что он плохой. И даже не из-за тайны Кларка. И целовал он ее не потому, что нравится. Просто себя проверял: с кем ему лучше. Получилось что с Кентом. А что догонять кинулся – так просто хотел извиниться. Извиниться на причиненное неудобство – это же правильно, правда, сука?!
А вот то, как с ним поступил Джонатан – это уже неправильно. Неправильно требовать от него слишком многого – взамен не давая ничего. Неправильно не признаться ему в любовной связи с отцом. И что про семейные тайны ни гу-гу – тоже ведь не совсем хорошо, правда, Джо?
А самое обидное – что Лекс ведь едва не повелся. Вот дурак-то, Господи! Сидел думал, как отцу признаться, что с общественностью делать. За Джонатана переживал, как семья воспримет. Даже как-то виноватым себя чувствовал. Причем настолько, что пришлось глотнуть виски для успокоения, а то уже начал чувствовать себя какой-то влюбленной школьницей, которая боится признаться маме, что уже не целочка.
Вот из-за выпивки-то он так легко контроль и потерял, когда Лану увидел. Это была как последняя капля. Напоминание каково ему будет с Кентом. Да вот также как Лане тогда.
Но он всё равно поперся на ферму. И хоть и услышал там много унизительного для себя – всё равно приперся на похороны. Потому что здесь и сейчас он хоронит не Джонатана Кента. Он хоронит собственную глупость. Он позволил себе поверить в сентиментальную чушь, позволил какому-то лживому сукину сыну, Харви Милку недоделанному, манипулировать собою. И то, что он хотел верить, что его можно любить просто так, не за деньги и связи – не оправдывает его. Ты чуть не лоханулся, Лекс. Еще чуть-чуть и ты бросил бы всё к ногам папашиного хахаля (неудивительно, что он давал деньги на его предвыборную кампанию). Ты бросил бы всё – за хуй собачий. И от осознания этого чертовски больно.
А еще больней – от того, что это уже никогда не случится…
_____
* Здесь игра слов: Джонатан коверкает вторую часть английского слова «sublimation» («сублимация»), переиначивая ее в «motion» («жест, телодвижение; изменение позы»).
@темы: Подарочное, Тайны Смолвилля, Фанфикшен
-
-
25.02.2011 в 20:53-
-
25.02.2011 в 21:32-
-
25.02.2011 в 21:34-
-
25.02.2011 в 22:36-
-
25.02.2011 в 22:45А на счет света и радости этого пейринга ты абсолютно права, неоткуда ему тут взяться. Если говорить метафорически, то эти отношения самый натуральный закат - для одного закат жизни (может, потому и рискует всем Джонатан, что понимает, эта любовь, какой бы "извращенной" она ни была - последняя, других полюбить уже не успеет), а для другого закат внутренний, когда Лекс первых сезонов сменяется новым, более циничным. Так что света здесь нет, ты права.
Спасибо за отзыв
-
-
25.02.2011 в 22:55И каждая капля пота на нем – от дьявола Да у него все - от дьявола
-
-
25.02.2011 в 23:03и даже как будто все ужасно правильно..
"Любовь как ненависть"
я помню..
Дора, спасибо.. не обращай внимание - меня немного плющит.. впрочем, как всегда, по пятницам.. но что-то есть в этом ужасно грустное..
-
-
26.02.2011 в 00:25А на счет ничего бы не вышло...
Как грустно. Ну, ты там не расстраивайся слишком и пиши что-нибудь позитивное
Еще раз спасибо, что ты есть
-
-
26.02.2011 в 00:29-
-
26.02.2011 в 08:14Обожаю, когда ты описываешь Джонатана! Как у тебя все честно и правильно получается! И о нем, и о Кларке - только ты можешь так искренне, честно и по-настоящему правильно описать эти непонятые души, этот нераскрытый и задавленный накорню потенциал. А то меня заипало читать сентементальную "сахарно-розовую" чушь о "правильности" папы-Кента от людей, которые иначе, чем плоскими и двухмерными Кентов не воспринимают.
Еще чуть-чуть и ты бросил бы всё к ногам папашиного хахаля (неудивительно, что он давал деньги на его предвыборную кампанию).
Вот, кстати, как-то по-другому теперь видятся все события в сериале. И то, что "непосвященному" кажется нелепостью, под этим углом зрения приобретает очень четкий смысл.
Например:
читать дальше
Дора, море позитива от твоего фика, хоть он и трагичен до ужаса!
-
-
26.02.2011 в 13:33Вот, кстати, как-то по-другому теперь видятся все события в сериале Ой, и не говори, я когда серию смерти Джонатана пересматривала, меня аж трясло всю
И на счет больного сердца - если оно из-за Джор-Эла, почему Джонатан так упорно себя не берег? Почему нарушал рекомендации врачей, отдыхал мало? Я увидела в этом чувство вины и самоистязание, чтоб эту вину загладить. Но в чем он тут виноват? Что не остановил сына раньше? Что вообще допустил такое? Или всё-таки... может, это всё не из-за сына?
И кстати да: я хотела написать, что при встрече на кукурузном поле Лайонелл тогда Джонатана не узнал (в отличие от Джо
А на счет пейринга Джр-Эл/Джонатан... Здесь я как Шелира - требую дополнительной дозы... килограмма этак два
Спасибо за отзыв
-
-
26.02.2011 в 13:50А Джонатан разглядел в Лексе главное - внутренний стержень, светлый и добрый внутренний стержень! И как раз за это и полюбил. Потому что мне кажется. что Джонатан не способен на аристократическую любовь с первого взгляда, как "человек от земли", основательный и взвешенный Джо может любить только "по делам его/ее". Мне кажется, он и к Марте сначала долго присматривался - а уж только потом ухаживать начал. А не так, что увидел симпатичное личико и "эй, детка, пойдем на свидание". Поэтому и прелюдия у них с Лексом вышла такой долгой: не с первого взгляда на реке, где он чуть не угробил единственного сына - а с того изгнания на ферму, потом история с журналистом, когда Лекс, по сути, спас и Джо, и Кларка - вот из таких "кирпичиков" и строилась эта любовь. Потому и вышла такой крепкой и основательной, как пирамида. Потому и придавила так больно...
И разглядев в Лексе "разумное, доброе, вечное" Джонатан уже не мог не "высказать это чувство вслух". Причин не осталось. Точней даже появилась новая причина - ведь теперь он обманывал уже двух хороших людей - и Марту, и Лекса. А в его понимании они уже были равноценны, и он поступал нехорошо, несправедливо по отношению к ним обоим: с одной жил не любя, другого любил, не живя. Мне кажется, Джо так жить бы не смог...
Ну, где-то так, да
-
-
26.02.2011 в 20:00Ага, я это поняла и оценила - шикарно ты настоящие слова Джонатана в эпизоде "осмыслила по-новому"!
И сценаристы хотят сказать, что не имели в виду ничего такого? Как и Станиславский, не верю!
Пожалуй, Джонатан - самый непонятый и неоцененный персонаж сериала. Уж очень он "хорошо" замаскировался под "простого канзасского фермера".
И на счет больного сердца - если оно из-за Джор-Эла, почему Джонатан так упорно себя не берег? Почему нарушал рекомендации врачей, отдыхал мало?
Из-за Джор-Эла оно чисто механически. Вряд ли Джонатан что-то к Джор -Элу тогда испытывал, ибо мал был и неразумен. читать дальше
И кстати да: я хотела написать, что при встрече на кукурузном поле Лайонелл тогда Джонатана не узнал (в отличие от Джо )
Приятно, что у нас мысли сошлись в этом вопросе!
А на счет пейринга Джр-Эл/Джонатан... Здесь я как Шелира - требую дополнительной дозы... килограмма этак два
Ок, я попробую вырастить для вас травку... забористую.
-
-
26.02.2011 в 20:24И разглядев в Лексе "разумное, доброе, вечное" Джонатан уже не мог не "высказать это чувство вслух". Причин не осталось. Точней даже появилась новая причина - ведь теперь он обманывал уже двух хороших людей - и Марту, и Лекса. А в его понимании они уже были равноценны, и он поступал нехорошо, несправедливо по отношению к ним обоим: с одной жил не любя, другого любил, не живя. Мне кажется, Джо так жить бы не смог...
dora_night_ru , мне очень понравился этот твой пост! Именно так! Правда и о Лексе, и о Джонатане!
читать дальше
-
-
26.02.2011 в 21:04Ну разве что я не совсем согласна, что Марта выдержала проверки Лутора: у меня от Красной Марты предпоследнего сезона до сих пор мурашки по коже бегают. Как вспомню ее - так сразу перекрестить хочется. Хорошая Марта, как по мне, не могла прийти к Тесске с пистолетом. С библией или пирожками к чаю - это другое дело. Потому что карма Марты первых сезонов - исцелять любовью. Есть такой дар у героев некоторых анимашных мультиков. А добро с пистолетом... Нет, я еще понимаю в качестве самозащиты, но вот так. «Каким бы страшным не было злодеяние и какой справедливой не казалась вам казнь - всегда следует помнить, что в процессе казни преступник теряет лишь жизнь, а палач - душу».
За инопланетного педофила Джор-Эла тебе отдельное спасибо! Сам пост очень серьезный, но вот эта фраза - она просто необходима была для разрядки. Я до сих пор хихикаю, как ее вспоминаю. Спасибо
И теория на счет генетического гомункула" очень хороша. Жаль, что ты не любишь мпрег - а то ведь тут такие возможности открываются
Правда и о Лексе, и о Джонатане! Означает ли это, что теперь ты будешь лучше относится к папе-Кенту?
Но не учитывать Демона Люторов - нельзя Ну, наверно, я не зря так часто повторяла в фиках, что нельзя любить человека по частям, видно, я что-то такое предчувствовала, раз так упорно пыталась вдолбить всё это Кларку
Траву жду. С нетерпением даже
-
-
26.02.2011 в 21:29dora_night_ru, ты меня вдохновляешь - поэтому мысль летит, а я бегу за ней, "задрав штаны", чтобы не упустить и не потерять. А тебе приходится отдуваться.
Ну разве что я не совсем согласна, что Марта выдержала проверки Лутора: у меня от Красной Марты предпоследнего сезона до сих пор мурашки по коже бегают.
Согласна. Красную Королеву я как раз и не учла.
У меня мурашки от нее забегали при повторном пересмотре 9х21, когда я поняла, что она не просто так случайно на крыше оказалась, назначая встречу Пэрри и Лоис!
А может и всегда была такой? Может она появилась в жизни Джонатана Кента отнюдь не случайно?
«Каким бы страшным не было злодеяние и какой справедливой не казалась вам казнь - всегда следует помнить, что в процессе казни преступник теряет лишь жизнь, а палач - душу».
Золотые слова! Явно духовный мудрец это сказал.
Вот лично я о смерти Лайонеле ничуть не жалею - собаке собачья смерть. Я только плачу о Душе Лекса, которому пришлось убить своего папашку... а потом сжечь в камине малыша-Александра, светлую часть своей души.
Можно она пойдет в мою коллекцию наравне с «вибратором на ножках для попы Кларка»?
Ну, так, а для кого ж я весь тот длиннющий пост накатала?!
Жаль, что ты не любишь мпрег - а то ведь тут такие возможности открываются Ах, держите меня семеро!
Все для тебя, родная! А Коннор Кент-Лютор нас благословит!
Означает ли это, что теперь ты будешь лучше относится к папе-Кенту?
Возможно. Я хочу дождаться конца сериала, а потом заново все посмотреть - новыми глазами. Может много чё интересного для себя открою?
Но в одном я уверена - папа-Кент самая недооцененная фигура в Смоллвиле.
Ну, наверно, я не зря так часто повторяла в фиках, что нельзя любить человека по частям, видно, я что-то такое предчувствовала, раз так упорно пыталась вдолбить всё это Кларку
Это я тебе намекала о II части "Работы". Там Лекс - не Лекс. Именно потому, что он получился у тебя "беззубым", терпелой, жертвой... без Демона Люторов внутри. А этого делать нельзя!
-
-
26.02.2011 в 22:22Ну, так, а для кого ж я весь тот длиннющий пост накатала?! Ах ты моя зая!
папа-Кент самая недооцененная фигура в Смоллвиле. Долго тут думала. Разные кандидатуры перебирала. Да, пожалуй, всё-таки он
Это я тебе намекала о II части "Работы". Ну, посмотрим, что там со второй главой выйдет. И выйдет ли вообще...