«18:27
Я тоже такое хочу...
16.01.2009 в 21:40
Пишет DrakonL:
Смолливиль, хочу)))
Хочу фик где:
Кларк влюблен в Лекса, но боится даже себе в этом признаться, Лекс тоже влюблен в Кларка, но считает его абсолютно не преступным поэтому спит с Джонатоном, Лайонел хочет затащить Джонатана в свою постель но считает того непробиваемым натуралом, пока не застает вместе с Лексом, и решает действовать.
Кларк тоже видит отца с Лексом, поэтому долго и нудно страдает.
Вокруг бегает Джейсон но его посылает все от расстройства он даже помирает.
В конце хеппи энд все всем признаться.
URL записи
Я бы тоже не отказалось прочитать такое. Особенно как представлю Джонатана и Лайнела
И помирающего от расстройства Джейсона»
Ну, чё хотели, то и заимели… Получилось, что получилось.
Название: Мой-чужой
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: всё как заказывали. Кларк/Лекс, Лекс/Джонатан, Джонатан/Лайонелл и даже Лекс/Джейсон затесался…
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: агнст, временами BDSM
Warning: 1) присутствуют моменты сексуального насилия. В общем, я предупредила. 2) мат как способ выражения экспрессии. 3) Да, еще и Джонатан какой-то ООС-ный получился. Но вот таким я его вижу...
Саммари: Лутеров не надо понимать. Лутеров надо любить. Особенно – Кентам…
Посвящение: DrakonL и Чеди Даан, конечно. Первой – за прекрасные клипы в картинках (а то я идею-то позаимствовала, а в ответ – ничего не подарила, нехорошо). Второй – за ее прекрасные произведения, служащие для нас постоянным источником вдохновения.
читать дальше
Бредовая была идея. Кларк с самого начала это понимал. Он вообще много чего понимал с самого начала. Но от понимания не становилось легче. Или лучше. Да просто тупо ничего не менялось. А менять уже надо было. Всё. Вот он и рубанул с плеча…
О том, что он особенный, Кларк знал всегда, сколько себя помнил.
О том, что и в сексуальном плане он тоже особенный – понял только в последнем классе. Точнее, понимал-то он и раньше, признать – боялся. Стоило ему лишний раз прижаться к Лексу – и он банально забывал, как нужно дышать… Дыхание? А что это? А как это? А на фига?! А Лутор-сын еще как нарочно норовил то похлопать младшего товарища по плечу, то прижаться ненароком, то вообще лез обниматься в благодарность за очередное спасение жизни. Временами Кларк сам был готов придушить друга. А еще лучше – зажать где-нибудь в темном уголке и дать волю рукам и своей грязной фантазии. Грязной больной фантазии. От невозможности этих фантазий Кларк сам становился больным.
Господь, ты свидетель, он долго держался! Как мог. Пока другие парни фантазировали в душе, он пахал на ферме, надеясь нечеловеческим трудом перебить человеческие слабости. Ни разу не позволил себе ни одной сексуальной фантазии: просто боялся сорваться. Даже тайком, про себя, в темноте родной спальни не решился произнести эту крамолу вслух.
Лекс, я тебя хочу.
Я, мать твою, охренительно тебя хочу! Твои губы, твой живот, спину, твои руки, каждый пальчик, каждую жилку… Хочу всего и сразу! Или хотя бы чуть-чуть и ненадолго… Я уже на всё согласен.
Той ночью, когда Лекс нашел его на шоссе в одной пижаме, той ночью… В этом Кларк тоже боялся себе признаться. Но той ночью он летел к нему. Подсознательно, но верно.
В этой войне с самим собой даже его суперспособности оказались не за, а против него. Тело инстинктивно стремилось удовлетворить свои самые сильные потребности.
Он боролся как мог. Снова и снова перебирал в голове прелести Ланы. Пробовал встречаться с Хлоей. Даже завел себе подружку-индианку. Кайла была близка ему по духу. Твердила про подругу Намана, и что Сагид – это так, просто мимо пробегал, не обращай внимания. Он сказал тогда Леску, что «когда тебя любят – это ни с чем несравнимо». Это был тот редкий случай, когда он ему не врал. Просто он не добавил тогда, что для него – это невозможно.
Его любовь невозможна.
Весной его прорвало. Он понял, что дальше так жить просто нельзя. Никаких суперспособностей не хватит, чтоб вытерпеть такое. Настала пора что-то менять. Хоть что-то.
Для начала он решил признаться родителям в своей ориентации. Может, после этого они наконец-то перестанут допекать его намеками на счет Ланы? Может, он даже заведет себе парня. Не здесь, конечно. Смолвилль слишком консервативен для такого. Но ведь впереди лето… Метрополис… Гей-клубы.
То, что долгих отношений не стоит искать в клубах – он тоже понимал. Но, может, и не стоит их искать? Может, это как с папайей? Он тогда отцу все нервы вытрепал, купи да купи. Никаких уговоров (у нас, мол, денег мало, сынок) не слушал. А купили, и что? На поверку ужасная гадость оказалась. Может, и на этот раз пронесет? Он попробует. Ему не понравится. Он забудет всё и будет просто жить дальше.
Но для начала надо хотя бы попробовать.
Разговор с родителями не задался с самого начала. В то, что их приемный сын инопланетянин – Кенты поверили сразу, а в то, что он гей – верить не хотели ни в какую.
– Ты что-то путаешь, сынок, – твердил отец как заведенный.
И Кларка накрыло.
– Я трахаюсь с Лексом! И мне это нравится! Это офигительно здорово! А если мы когда и путаем, кто из нас сверху, то на ориентацию это никак не влияет!
Зачем он соврал тогда? Впрочем, нет, не совсем соврал. Озвучил потаенные желания. И как только он в них признался (в первую очередь, самому себе) на душе сразу же отпустило. Такое чувство появлялось у него, когда он летал. Или когда Лекс лез обниматься в благодарность за очередное спасение.
Какой же это кайф – когда секреты не выжигают изнутри! Тайны – они как полный мочевой пузырь. Давят и давят. Давят и давят. И выбора нет: либо неподмоченная репутация, либо обмоченные кусты. Вот только в какой-то момент на репутацию становится плевать. Потому что здоровье важнее общественного мнения.
И даже отцовское выражение лица не испортило ему в тот момент настроения.
У Кларка даже мелькнула мысль смотаться по-быстрому к Лексу и просветить и его заодно. Ведь правду говорить так легко и приятно! Может, даже приятней, чем целовать некоего мистера Александра Лутора? Это стоило бы проверить. Но в этот момент у Марты Кент не выдержали нервы: она упала в обморок – и проверку пришлось отложить.
Всю свою жизнь Джонатан Кент был образцовым. Сначала – образцовым сыном. Затем – образцовым гражданином. Образцовым хозяйственником. Образцовым мужем, чтоб его! Он и отцом себя считал образцовым. До недавнего времени.
Он очень любил Кларка. Любил и боялся потерять. Боялся того момента, когда сын скажет: отстань, я сам всё решу. Отдохни, старичок. Наверно отсюда и этот тотальный контроль, и глупая ревность (к той же глупенькой Алисии, вздумавшей голяка заявиться к сыну в спальню. А Кларк еще защищал ее тогда, мы с ней одной крови, Маугли долбанутые. А потом и вовсе женился. Черт, у Джонатана чуть инфаркт не случился. Хоть он и понимал прекрасно, что всё это – действие красного криптонита, но страх сдавливал грудь так, что в глазах темнело: так близко в тот момент был к реальности его самый страшный кошмар).
Кент и сам понимал, что порой перегибает палку. И этим делает только хуже. Как же он был благодарен Марте в такие минуты за ее умение сглаживать острые углы! Но сам их сглаживать так и не научился.
Да, он очень любил Кларка. Несмотря на то, что он ему не родной. Несмотря на полное отсутствие выбора: Кларк просто свалился им на голову и Джонатан ринулся его спасать, сжигая за собой мосты, как метеориты выжгли тогда его поле. Несмотря на все опасности и неприятности, которые он привнес в их тихую размеренную жизнь. Такую образцовую, что прям тошно.
И с годами от этой образцовости его тошнило всё сильнее. Тихая славная Марта бесила до дрожи. Сын с его суперспособностями подавлял до жути. Ферма с ее вечными проблемами надоела до всерачки. Хотелось плюнуть на всё и забыться. Хоть ненадолго.
Сначала он просто в свободные часы наматывал на машине километры по округе. Но рациональная фермерская натура не могла смириться с такой бессмысленной растратой бензина. Тогда он начал ставить себе цели. Как приятно ставить перед собой выполнимые цели! Смотаться на озеро? Пацан сказал – пацан сделал. Выбраться в Метрополис? Вот что я вам скажу, мистер, для нас выполнимых задач нет, и не мечтайте.
В Метрополисе-то всё и началось. И кончилось тоже всё. Вся его образцовость.
В тот первый раз он просто заблудился. Повернул не туда, бывает. А у того мальчишки он просто хотел узнать дорогу. И всё! Ничего такого, честное слово! Их там целая компания стояла. По виду – обычные молокососы. Он когда Кларка из школы забирал, бывало, десятки таких компаний видел. Джонатан подозвал одного, хотел спросить как отсюда выбраться половчей. А тот сразу в машину юрк и с ходу «Я покажу тебе любую дорогу, милый. Хочешь увидеть ту, которая ведет в рай?» Ну, Джонатан и растерялся. Любой бы растерялся на его месте! А этот постреленок молнией вжик и присосался к Джонатанову члену так, будто его неделю не кормили!
Если честно (ну, хоть с самим-то собой можно, ведь так?), то Кенту понравилось. Марта, будучи дамой приличной (или стервой фригидной – тоже вариант), в рот никогда не брала. По типу «я же этими губами твоих детей целую!» Так помыла б их потом с мылом. А ощущения оказались классными. Это – если честно.
Но первый раз Джонатан слишком испугался, чтоб всё прочувствовать как следует. Поэтому через недельку вернулся.
На этот раз выбирал долго, обстоятельно. Затем свернул в темный переулок, чтоб не помешал никто, и велел мальчишке не торопиться.
Мальчика он выбрал специально. Как бы сильно не был он не удовлетворен своей сексуальной жизнью, но чувство вины перед Мартой всё же испытывал. Долбанное воспитание. Долбанное желание быть всегда и во всем образцовым. И никак от него не избавиться, будто это – старая татуировка: своди не своди, шрам всё равно останется. Но после того минета в богом забытых трущобах Джонатана жгло, буквально изнутри выжигало, новое желание. И, пытаясь примирить старое и новое чувство, он решился снова прибегнуть к услугам уличных мальчишек. Именно мальчишек. С женщиной – это уже точно измена. А мальчик – здесь еще есть варианты. Эксперимент, вот. Или там элемент разнообразия. Марта сама говорила, что разнообразие в сексе просто необходимо. Вычитала в каком-то журнальчике для домохозяек. На свою голову. Лучше б ты, жена, про минет почитала. Или позу какую новую придумала.
Впрочем, на разнообразие Джонатану жаловаться не приходилось: за последний год он перебрал, казалось, всю метропольское меню проститутов. Не то, чтобы так уж часто к ним наведывался, просто осторожничал очень. Ни разу не позволил желаниям взять верх над чувством самосохранения.
Ни разу – пока не узнал про сына и младшего Лутора.
Что Луторы – те еще пидорасы, это он всегда говорил. Но что настолько – и в мыслях не было. Твой недочет, Джонатан. Промашечка вышла. Сглупил ты, старик.
Значит, пока ты там по подворотням за чужой лаской побирался, от каждой тени шарахался (холодного пота из него выходило больше, чем спермы), эти двое устроились тут со всем комфортом под самым твоим носом. Впрочем нет, Кларк не виноват. Его солнечный мальчик. Правильный мальчик. Он же сам его воспитывал. Образцово воспитывал! Образцовый сын получился. Это чертов Лутор всё как всегда изговнял. Больной ублюдок совратил его сына. Развратил его малыша. В очередной раз замарал то, к чему едва прикоснулся.
Но в этот раз он ответит. За всё.
Лутор сам открыл ему двери. Глянул в осоловевшие от виски и потаенных желаний глаза – и сразу предложил пройти в кабинет. Усадил на диван, предложил чаю. Извинялся еще, что не может предложить что-нибудь посущественней: у прислуги, мол, выходной. «А выпивки Вам уже хватит», – читалось в его глазах. Впрочем, вслух он ничего подобного не сказал. Воспитание, мать его.
И сразу:
– Что-то случилось, мистер Кент? Что-то на ферме? Или… с Кларком?
Заминка перед именем сына не ускользнула от внимания Джонатана. И то, как он его произносит… За одно это следовало бы сажать в тюрьму. Кларк ведь еще несовершеннолетний, не так ли?
Но о том, чтоб засадить Лутора в тюрьму – и мечтать не стоит. Не настолько Джонатан дурак.
Ничего, всё равно он заставит его пожалеть. Тот еще раскается, что тронул его мальчика! Конечно, каяться Луторы не умеют – это уже другой вид воспитания – но Джонатан, так уж и быть, его научит. Уж он постарается!
– Да, случилось. Кое-что.
– Расскажите?
– А почему бы и нет? Расскажу. Отчего ж не поделиться. С «другом семьи». Только сначала можно мне воды?
– Да, конечно. Подождите минуту, мистер Кент.
Воды он принес в рекордные сроки. Да не какой-нибудь из-под крана, а эксклюзивной минералки – в синенькой такой бутылочке. И даже сама бутылочка стоила, по всему видать, дороже Джонатановых кроссовок.
Вот этой бутылочкой Луторовский ублюдок и схлопотал. Прям по лысой башке.
Надо было видеть этот его взгляд! Джонатан почувствовал себя Брутом. В смысле, благородным древнеримским патрицием, спасшим Рим от тирана. А в следующую секунду зеленые глазки закатились и Кент получил свою безропотную тушку. Играйся – не хочу.
Остальное было делом техники. Растянул выродка прям на его дорогущем антикварном столе. Перед этим раздел, конечно. Веревки он захватил заранее. Хотел и ножик взять (для одежды), да передумал. Лишнего искушения побоялся. Горло у Лекса такое тонкое… нежное… беззащитное.
Джонатан впился в него зубами. До крови. Лекс застонал. Даже без сознания это было больно. Ничего, без смазки – будет еще больнее.
Затем вывернул голову и вцепился в нижнюю губу. Лутор вскрикнул. И открыл глаза.
– Что?.. Что вы делаете, мистер Кент? Очередная Дезире? Или на этот раз Вы просто перепили?
Лутор! Даже голый и связанный – всё равно Лутор. Презрительный, высокомерный Лутор. Ничё, счаз мы те спесь-то пообломаем!
Джонатан специально встал сбоку, чтобы взгляд Лекса падал куда надо. Прям на молнию джинсов. Оттопыренную молнию Джонатановых джинсов.
– Я просто решил, Лекс… ты не против, что я на «ты»? Ты ведь друг семьи, как-никак. Так вот, я решил, что достаточно ты трахал мне мозги. Пора и мне оказать тебе ответную любезность. – И расстегнул джинсы. А вот полностью он раздеваться, пожалуй, не станет. Много чести!
Лекс дернулся. Но Джонатан постарался на славу, закрепил всё как следует. Пригодился опыт на ранчо у дядюшки Уолли: когда бычков выхолащивали, их тоже так вот вязали. Попробуй-ка отхватить хозяйство полуторатонной туше, не закрепив ее перед этим как следует!
Джонатан представил перед собой лощеную рожу Лайонелла и смачно плюнул на ладонь. Хорошо, от души получилось. Медленно растер слюну по стволу.
Лекс задергался сильнее.
– Мистер Кент, шутка затянулась. Развяжите меня.
– Я б развязал. Да боюсь не удержу я тебя. Силы уже не те, сам понимаешь. А ты хоть и худенький, но юркий ведь, зараза. Все вы, Луторы, такие.
Он медленно поводил членом перед Лексовым лицом: на, гадина, полюбуйся. Даже позавидовать можешь! У нас, Кентов, всё свое, натуральное. Экологически чистое, можно сказать. Не то что твоя прокуренная в злачных притонах писюлька!
А потом медленно обошел стол. Провел членом по обнаженным ягодицам, оставляя на них маслянистый след своей похоти.
– Мистер Кент, мне жаль Вас разочаровывать, но это – не мозги. Может, Вы и привыкли думать задницей, но у остальных для этого есть голова… – Ну всё, наболтались! – А-а-а-а-а!!! – Лекс захлебнулся криком.
Засадил он ему сразу, от души. До конца, правда, войти не получилось. Но не потому, что Джонатан не старался, нет, просто Лекс оказался тугой, зараза, как презерватив на три размера меньше. Ты его и так, и этак, а он ни в какую.
– Черт, Джонатан, кто Вас только трахаться учил? Вот так сразу-не-растянув-без-смазки… Вы ж себе-уздечку-порвете… В Вашем возрасте надо-думать-о-здоровье! Ой-ё! – Лутор есть Лутор. Умудряется язвить даже с чужим членом в заднице.
А Кент есть Кент. Всегда доводит дело до конца. И к черту все уздечки и прочую сбрую! Джонатан толкнулся сильнее. Лекс зашипел. По бледному бедру зазмеилась струйка крови. Двигаться стало легче.
Впрочем, надолго его не хватило. То ли года и впрямь уже не те, то ли всё дело в новизне ощущений… В их разящей остроте… А, может, виноват сам факт, что он – в кои-то веки он, а не его! – трахает Лутора… Но разрядка наступила буквально через минуту. Его накрыло цунами. Закрутило. Завертело. Вынесло мозги.
И этот момент – когда он кончил в сына своего врага – этот момент был, черт вас всех раздери, образцово-охренительным!!!
Его изнасиловали. Его, Александра, чтоб вас всех, Лутора, отымели как последнюю шляху подзаборную!
Из-на-си-ло-ва-ли.
И к черту все деньги и связи! Какой от них толк, когда тебя трахает грязный канзасский фермер? А ты ничего не можешь сделать. Ничегошеньки.
Разве что напиться.
Ты убил бы его. Затрахал бы до смерти. Как он затрахал до смерти наследника Луторов на луторовском же фамильном столе.
Но как быть с Кларком? Чудным сказочным Кларком?
На этот раз ты меня не спас, солнце. И я сдох. На этом столе. Под твоим отцом…
И если ты узнаешь… если ты, не дай бог! узнаешь – ты ведь загнешься. От стыда, от чувства вины… от отвращения. В твоем мире не должно, просто не может быть, ничего подобного. Всей этой грязи. И подлости. И похоти. В твоем мире спасают незнакомцев из реки, помогают индейцам хранить их наследие, играют с друзьями в баскетбол и строят глазки чудной мисс Лэнг.
В твоем мире твои отцы не насилуют твоих друзей.
Как я хочу, Кларк, построить для тебя такой мир. Чистый и светлый, как ты. Стереть этот – грязный и мерзкий, который уже не исправишь. И выстроить новый.
Хочу также сильно, как жажду забыть этот вечер. Этот гребаный член в моем заду! И этот крик экстаза. Боже, сколько же в нем было удовольствия! Настоящего, незамутненного удовольствия. Мне даже лестно, вашу мать. До сегодня ни один мой любовник так не кричал. Даже Джейсон, которого я трахаю от скуки последние пару месяцев.
Наверно, я пытался заменить им тебя. Весьма опосредованная замена, должен признать. Ты хочешь Лану, Лана хочет Джейсона, а я имею Джейсона.
А твой отец поимел меня.
Блядь!
Сколько ж надо выпить, чтоб выкинуть эту дрянь из головы?!
Можно смыть кровь и сперму. Залечить ссадины на голове (второй раз он приложил меня папье-маше, а очнулся я уже развязанным, и в доме никого). Можно вставить в анус свечу из белладонны (отличное средство, если любовник перестарался). Можно напиться.
Нельзя забыть.
Чтобы я не делал. Это. Забыть. Нельзя. Это. Забыть. Невозможно.
Это забыть необходимо.
То, что напиться ему все-таки удалось, он понял по глазам миссис Кент. Добрая милая миссис Кент. Даже не рассердилась, что он наехал на ее клумбу. Хана цветочкам.
И Кларк милый. И такой красивый. Сек-су-аль-ный. Но об этом тс-с-с-с! Никому! Ни-ко-му. Он стесняется, мой малыш. И от этого становится еще сексуальней. Чего б тебе не навестить меня вместо своего долбанутого папаши? Глядишь, без веревок бы обошлись. Но можно и сними, как хочешь. Ты хочешь?
– Он что-то про отца говорит. Наверно, Лайонелл опять что-то выкинул.
– О боже, бедный ребенок. Надо отнести его в дом.
– У него свой дом есть, Марта. И не переживай, получше нашего. Запихай его в машину, сынок. Я отвезу его домой. Нет, Марта, даже не начинай. Вот только пьяного Лутора нам тут не хватало! Я и трезвым его в нашем доме видеть не желаю.
– Он друг нашего сына.
– Друг? Это теперь так называется?
– Джонатан!
– Тем более не желаю. И вас, молодой человек, с этим пьяным извращенцем никуда не отпущу на ночь глядя. Идите в дом. Оба. Я его отвезу и вернусь.
– Но, пап, как же ты назад…
– Пешком. Пешие прогулки полезны для здоровья. Всё, я сказал. Марш в дом. Живо!
А классные у меня все-таки машины, ы-ы-ы… И обивка в них. И потолок. И отпечатки шлепанец от Gucci на потолке. Еще во-о-от сюда-а-а… Во мне пропал живописец, хи-хи-хи…
Поосторожней на поворотах, Альберт! Не дрова везешь! А, может, и дрова… На кой я так напился?
Лекса вывернуло прямо на порог родного дома. Луторский наследник умер и теперь, видимо, происходило окончательное отторжение человеческой плоти от каменного наследия рода.
Джонатан помог ему подняться в спальню. И бросил прямо на пол.
– Все меня бросаю-у-ут, – жалобно заныл на Лекс, уткнувшись носом в ковер.
Но мистер Кент (какой он, на фиг, после всего случившегося «мистер»?) вернулся. Бережно поднял Лексову тушку на руки и отнес в ванну.
Ванна! Тепленькая. Мокренькая.
– Удобно? В халате, говорю, купаться удобно?
– У-у-у-у.
– Видимо, да. Хорошо хоть его одеть додумался. Это ж надо было явиться к нам домой в одном халате и без трусов! Ты, видать, последнюю совесть растерял?
– У-у-у-у.
– А это типа «нет». Какое-то неубедительное «нет», Лекс.
На этот раз Лекс промолчал. Было бы с кем спорить.
– Ладно, вылась. Пошли баю-бай. Ну, давай! Скользкий, зараза. Ну подними же ты ножку, деточка! Давай еще чуть-чуть. Вот так. Будешь хорошим мальчиком – спою тебе колыбельную. Та-а-ак. Еще немного. Во-о-от сюда.
Лекс растянулся на кровати и милостиво позволил стянуть с себя халат. Где там его колыбельная?
И все-таки не стоило купаться в халате. И падать в нем на кровать. Теперь здесь сыро. И холодно.
Лекса заколотило.
Даже под одеялом холодно.
И внутри холодно. Выстыло всё. Вымерзло и разлетелось по свету ледяною крошкой.
– Согрейте меня.
Хоть кто-нибудь. Согрейте меня. Мне сегодня сделали очень больно. Пожалейте меня. Я ведь не каменный. И не железный. Я не ледяной. Просто надо меня отогреть.
Тепло. Такое приятное тепло. Такие надежные объятья. Крепкие руки. Хвоя. И корица. Пахнет Кларком. И объятье как у Кларка.
Солнце мое!
Хватит растягивать. От белладонны у меня там все равно всё онемело. Масло? В тумбочке, возле кровати, где ж ему еще быть? А почему шепотом? Здесь нет никого, кроме нас. Во всем мире нет никого, кроме нас…
– Знаешь, Марта, пожалуй я тут переночую. Что-то пацан совсем расклеился. А он ведь нам не чужой, как-никак…
Похмелье – это всегда хреново. Похмелье, разбавленное пьяным перетрахом – хреново вдвойне. По пьяни всегда почему-то трахаешь не тех. Закон жизни, мать его.
Прислуга всё еще не вернулась. Но оказалось, что Джонатан такой добрый. Когда трезвый. Сам приготовил завтрак. И даже притащил ему в постель. А сейчас бреется в его ванной его бритвой. Сука.
Действие белладонны уже прошло. И задница ноет ужасно. Ночной перепих не способствовал заживлению ран. Отнюдь нет. Не скоро, ох не скоро теперь Лексу захочется секса!
Зато ему всё больше хочется зарезать одну наглую тварь. Там на нижней полке в шкафчике хранится старая дедова опасная бритва. Семейная реликвия. Прапрадед зарезал ею своего конкурента в темном переулке. А затем женился на его вдове. Вот с денежек того конкурентишки и началась строиться финансовая империя Луторов. И с тех пор строилась на крови. Буквально. Отец подарил ему бритву на шестнадцатилетие, надеялся, что хоть на лице у него что-нибудь да вырастет. Обломись, скотина. Но бритву Лекс сохранил. И теперь очень хорошо понимал предка, выбравшего именно этот вид убийства. Когда лезвие проходит по беззащитной коже жертвы. И кровь, кровь везде… Кровь всё смоет.
А Кларку можно сказать, что папка попал в аварию. По дороге домой. Не вписался в поворот. Ведь бывает такое?
Черт, кого он обманывает? Такое скрыть нельзя. В их отношениях и так хватает лжи. Но эта ложь точно всё разрушит. Как та соломинка из притчи, что ломает хребет верблюду. Он не может этого допустить.
Да и после сегодняшней ночи… Он не простил, нет. И ничего не забыл. Такое не забывается. Но Джонатан каким-то уебическим способом умудрился-таки его отогреть. Чуть-чуть. Но этого хватило.
И теперь он может только молча беситься. А сделать – хрен!
И как теперь быть?
– Спасибо за завтрак, Джонатан. Всё было очень вкусно. Ночной трах тоже был ничего. Лучше вечернего. Но, по-моему, ты загостился.
– Что лучше вечернего – это хорошо. А утренний будет еще лучше ночного. Вот так попрактикуемся пару недель и, глядишь, ты и Кларка в покое оставишь.
– На твоем месте я бы не спешил рассоривать меня с Кларком. Потому что день, когда его чувства станут мне безразличны – будет последним в твоей жизни, Джонатан. Ты не против, что я на «ты»? Я ведь теперь друг семьи, как-никак.
– Но пока этот день не настал, Лекс, ничего не мешает нам лучше узнать друг друга.
– По-моему, мы уже и так узнали друг друга слишком хорошо.
И как у Кента получается выглядеть смущенным? Не виноватым, нет. Так, слегка смущенным. И таким искренним. Даже милым?..
– Я понимаю, мы начали не очень хорошо. Мне даже не по себе как-то… Ты, конечно, сволочь еще та, но вот так «без смазки-растяжки», это я вчера, пожалуй, зря. Просто ты ж нас, Кентов, знаешь, семья для нас – это святое. И когда я узнал, что ты сына моего малолетнего развращаешь… Расстроился я очень.
– Во-первых, Кларк на малолетнего не тянет. Этот свод законов я изучил досконально, так что ты уж мне на слово поверь. А во-вторых, я его никогда не развращал. Только не Кларка.
– Ты еще скажи, он сам виноват! Ну да, это он тебя совратил! А ты, святая невинность, не смог устоять перед соблазном!
– Что ты несешь, мать твою?! Впрочем, нет, я не желаю знать, что ты несешь! Ты меня задолбал! Выметайся из моей спальни! И из моей жизни желательно тоже!
– А в том своде законов, случаем, не описано, что бывает за совращение несовершеннолетних?
– Там точно описано, что бывает на изнасилование. В особо извращенной форме.
– И ты, конечно, пойдешь в полицию? Тогда уж лучше сразу на шоу Опры. Так и вижу как ты рыдаешь в ее шикарные сиськи: «А потом меня изнасиловал отец лучшего друга. Два раза». Твой отец повесится. О да! Ради такого я даже сяду! Вряд ли условия в тюрьме будут хуже фермерских.
У всего есть конец. Даже у Лексовова терпения. Никто и никогда не выводил его из себя настолько. Настолько, чтобы кидаться посудой. Он даже в детстве этого не делал. Жаль только, что Кент увернулся.
А ничего так пятно на стене получилось. Колоритное. В нем все-таки пропадает художник. Экспрессионист, блин.
А в Кенте пропадает футбольный нападающий. Но, кажется, он ведь играл в футбол в школе? Ты смотри, сколько лет прошло, а скорость всё та же! А захват каков! Лекс, конечно, изучал боевые искусства, но, согласитесь, довольно трудно применять приемы кун-фу, когда голова раскалывается от похмелья, а ноги запутались в одеяле. Но он пытался, да… Черт, какие же эти Кенты силачи! Специально что ли такие мышцы наращивают? Чтоб у Лекса снова развился комплекс неполноценности?
Джонатан Кент – придурок. А Лайонелл Лутор – как всегда не вовремя.
И вот попробуй докажи, что всё не так? Мол, тебе показалось, папочка! А что твой сын в десятом часу утра (непозволительно поздно для Луторов) валяется в постели с твоим недругом и по совместительству отцом своего лучшего друга – так это фигня. И что они оба голые – ты тоже в расчет не бери. Подумаешь, целуются! И одна рука уже на члене у твоего сыночка. Так это совпадение! Игра света и твоего воображения!
Вот черт, насколько легче было, пока он был слепой!
– Черт, Джонатан отпусти меня!
– Да, Джонатан, отпусти его.
Слава богу, хоть отца послушал! А то у Лекса руки уже онемели. И синяки на запястьях точно останутся. А впрочем, синяком больше, синяком меньше. Когда общаешься с Джонатаном Кентом – подобный счет лучше не вести, для нервов полезней. Это Лекс еще после истории с Дезире понял. Когда веселый фермер чуть не снес ему полбашки. Тогда он тоже думал, что Кент не способен причинить ему вред. Черт, каким же он становится наивным, когда речь заходит о Кентах!
– Доброе утро, папа. Зачем пожаловал?
– Что доброе, это я и сам вижу.
Лекс скрипит зубами. Черт, ты б хоть прикрылся, Джонатан. Нашел чем хвастаться. Да у отца чуть ли не вдвое больше твоего. Это единственное, на что жаловалась Виктория в их отношениях. Большие – они не всем по нутру.
– Зачем пожаловал, папа?
– Проезжал мимо. Дай, думаю, зайду. Сына повидаю. С Джонатаном поздороваюсь. Кстати, как там Марта?
– Спасибо, Лайонелл. У нее всё отлично. И у нас всё отлично. А как только ты уберешься – будет еще лучше.
– Жаль, искренне жаль, вас прерывать, Джонатан. Но боюсь, я немного покривил душой. На самом деле я заехал по делу. Уж простите за каламбур. Нам с Лексом нужно кое-что обсудить. А тебе, пожалуй, пора навестить семью. Богу – богово, кесарю – кесарево.
– А что же людям, Лайонелл?
– Налоги, надо полагать.
Джонатан усмехается и наконец-то убирается из моей постели. Лучше поздно, чем никогда. Одевается он не спеша. И я успеваю заметить взгляд, который бросает на него отец. Жгучая жажда обладания. А потом отец отворачивается к окну. С чего бы вдруг такая деликатность?
О боже, папа! Ты и этот фермер?! Ты, помешанный на эксклюзивных парфюмах, и этот фермер, который целыми днями роется в навозе? Ты и он? Красавец и чудовище? Хотя на счет чудовища – эт я со зла, от обиды. Мужчина он, конечно, симпатичный. Если б еще не сволочной характер! И полное невежество в постели. Но это-то ты исправишь, правда, папа?
Сынок и здесь его обошел. Черт, это становится утомительным. Когда он пытается интриговать против него в бизнесе – это полбеды. Но выступать против него в постельных баталиях – мал ты еще, щенок!
Впрочем, Кента-старшего ты мне, пожалуй, уступишь. Да еще и приплатишь, лишь бы забрал поскорее. Все-таки подслушивать полезно. Нет, ну а Джонатан каков? Он ведь правильно понял: инициатива исходила от этого непробиваемого натурала, этакого всего из себя правильного мистера Джонатана Кента?
Может, он несправедлив к сыну? Не стоит ругаться на ребенка, а лучше спросить у него совета? Как он умудрился совратить этот статуй свободы? Женатого к тому же на этой чертовой святой Марте? Ну и омут! Воды пару сантиметров, а дальше черти вперемешку с кикиморами и каппе… Ну ничего, он и не в такой воде рыбку ловил. А главное – всегда вытягивал то, что надо. От судьбы, Джонатан, не уйдешь. Даже не пытайся.
План созрел сразу же. Джонатан еще и одеться тогда не успел, а я уже знал, как всё будет. Хоть проси Лекса выйти и раздевай Джонатана назад. Но он сдержался. Эмоциональные порывы – это для школьников. Глупых влюбленных школьников. А Луторы, может, и влюбляются, но даже влюбленные никогда не глупеют.
Так что из замка Кент выбрался благополучно. И пару дней всё было тихо. Даже Лекс был тихий. В сомнительные аферы не ввязывался, со мной не огрызался. И вроде как страдал. Черт, неужели и вправду изнасиловал? Недооценил я вас, мистер Кент. Но это вы зря. С Луторами так не обращаются. Даже сами Луторы. И лучше было бы, чтоб вы тогда пошутили. Обоим лучше. Да и мне спокойней. Потому что я не прощу. Ни тебе – унижения. Ни Лексу – слабости. Я сотру вас обоих в порошок: одного – в наказание, другого – во избавление. Поэтому просто сделаем вид, что вы тогда пошутили.
Но сейчас я не шучу.
А ты не ожидал, правда, Джонатан? Что тебя выкрадут средь бела дня прямо с фермы. Привык, что твой сынок-чудодей вечно приходит на помощь? Вот только последнее время он тебя избегает, правда? Скажу тебе по секрету: он видел вас той ночью. Камеры слежения – великая вещь. Жаль, что стоят только в коридорах. Вас-то видно не было. А вот сыночка твоего… И фас, и профиль. Он так рыдал. Нет, правда, Джонатан, ты скотина. Даже я своего сына так никогда не доводил. А твой – плакал. Беззвучно. И в глазах – такая боль. Даже меня проняло. И тебя сейчас проймет.
Срываю с твоей головы черный мешок.
– Привет, Джонатан. Давно не виделись. Вообще-то, пару дней. Но я успел соскучиться. Знаю, ты предпочел бы на моем месте Лекса. Но сегодня я за него. Ты против? Ну да кто тебя спрашивает.
– Что тебе нужно, Лайонелл?
– Да вот, просматривал на днях охранные пленки. Натолкнулся на любопытнейшую запись. Просто не мог не поделиться. Тем более что тебя она касается даже больше, чем меня. Хочешь взглянуть? Впрочем, не отвечай, вопрос был риторическим.
Я нажимаю «Старт». Лицо младшего Кента крупным планом. И еще одним планом. И еще. Вот он поворачивается (видимо, вы уже закончили) и шатаясь бредет по коридору. Как пьяный. Хотя пьяным из вас всех в тот вечер был только Лекс. А похмелье – у всех троих. Да, вот такие мы, Луторы, подлые.
Вот Кларк приваливается к стене. Сползает на пол. Обхватывает голову. И воет. Тихо воет. Вам там в спальне не слышно. А вот нам здесь – очень даже. Твой сын воет так, что даже меня вымораживает.
И тебя вымораживает. Все-таки ты любишь сына. Хоть и трахаешь его любимого.
Кажется, ты и сам сейчас завоешь. Это хорошо. Обожаю играть на чужом чувстве вины. Хотя зря ты так волнуешься. Теперь, когда я убрал тебя – лишний угол – из вашего, согласись, глупого треугольника, им теперь одна дорога. По прямой навстречу друг другу. Они быстро утешатся, к гадалке не ходи.
– Ну и сука ты, Лайонелл.
– Я?! Помилосердствуй! Ты наставляешь рога собственному сыну, чем же я тут виноват?
– Зачем? Зачем ты мне это показывал?
– Я просто хотел, чтоб ты представил реакцию Марты. Если хочешь, могу еще раз прокрутить.
– Не надо, – хрипишь ты и я согласно опускаю пульт.
– Нет так нет. Просто мне кажется, она тоже расстроится. Может, не так сильно как Кларк. А, может, и сильнее. Ты уже причинил боль своему сыну. Избавь хоть жену от этих страданий.
– Чего ты хочешь?
– Для начала – минет. Не думаю, что ты умеешь, но сам ведь говорил «вот так попрактикуемся пару недель и, глядишь, ты и Лекса в покое оставишь». Ну сам подумай, зачем он тебе? Он тебя не любит. Зато любит твоего сына. А твой сын, если ты еще не заметил, любит его. У ребят всё так славно складывалось. Помаленьку, тихою сапою. Уже обниматься потихоньку начали. К осени, глядишь, поцеловались бы. И тут ты. Влез в их отношения, как слон в посудную лавку. Отобрал у родного ребенка конфетку. А главное – зачем, с твоим-то «диабетом»? Я знаю своего сына. Ты ж его не потянешь. У тебя на него ни нервов, ни ума не хватит. Отступись, Джонатан. А заодно – отсоси у меня. Знал бы ты, как давно я об этом мечтаю.
– Пошел на хуй, Лутор.
– Вообще-то я планировал, что ты пойдешь на мой. И учти, Джонатан, мне в этой ситуации терять нечего. Ну пронюхает желтая пресса, что мой сынок – гей. Ну и что? У нас за это не сажают. На худой конец, отправлю его в Европу: там это даже модно. А вот если узнают, что ты – гей… Подумай о Марте. Последнее время ты совсем о ней не думаешь. Всё крутишься возле нашего дома, ждешь пока я уеду и оставлю Лекса на твое растерзанье. Нехорошо. Я бы даже сказал, неправильно. Отступись, Джонатан. Оду-май-ся. Вариантов-то всего два. Даже твой куцый мозг в состоянии их проанализировать, сравнить и выбрать подходящий. Либо ты ложишься под меня – и всем нам очень хорошо, каждому со своим партнером. Либо ты не ложишься под меня – и всем вам очень плохо. И тебе, и Марте, и Кларку с Лексом за компанию. Кларк очень любит мать. Как он сможет привезти в дом отцова любовника, сам подумай? Чертова разлучника? Так что лучше соглашайся.
Он молчит. Слишком долго молчит. Черт, да что тут думать? Даже такой идиот как Джонатан Кент должен понимать, что вся эта лабуда про выбор – пустой треп. Нет никакого выбора. Нет и быть не может, если в деле замешаны желания Луторов.
– Я согласен. Развяжи меня.
– Зачем? Мы ведь договаривались начать с минета? Там тебе руки не нужны. Ну, пока, по крайней мере. Со временем, конечно, задействуем и руки. И ресницы. У тебя длинные ресницы, Джонатан. Ты никогда не задумывался, какое интересное им можно найти применение? – я говорю и расстегиваю молнию на брюках. Нижнее белье я сегодня не одел. Цени, Джонатан, всё для тебя.
Он смотрит на моего жеребчика как Адам на библейского змия. А потом решительно берет его в рот. Сначала облизывает – докуда может дотянуться. А потом переключается на головку. Черт, пожалуй я не прав. Снова не прав на счет тебя. Опыт у тебя все-таки есть. От Лекса? Нет, вряд ли. Судя по тому, что я слышал тем утром, тебе лучше не совать свой член в рот моему сыну. Откусит по пятку. Марта? Не-е-ет. Ну нет! Представить святую Марту за минетом – на это даже моей извращенной фантазии не хватит. Ты полон сюрпризов, Джонатан. И так усерден. Как старательно ты насаживаешься на мой член! Конечно, ты пытаешься сделать вид, что тебя, бедненького, заставил злой страшный Лутор, но довольно трудно корчить обиженные рожи с чужим членом во рту. Ну потерпи! Еще чуть-чуть.
Я начинаю потихоньку двигать бедрами. И не хотел тебе помогать, да как здесь удержишься? Удержишься-а-а-А-А-А-А-А!!!
Ты давишься, хрипишь. Пытаешься отплеваться. Весь в слюне и моей сперме. Они капают на твою рубашку и за шиворот. Блестящие капли теряются в золотистых волосках. Ты так красив, мой Джонатан. Теперь только мой.
Джейсон знал, что являться к Лутору без приглашения – плохая идея. Любовник такого самоуправства не любил. Любовник, ха! Трахальщик скорее. Можно подумать, он не видит, как тот смотрит на чертова Кента? Что он, что Лана! Сговорились они, что ли? Впрочем, Кент тоже смотрит. Иногда. Когда точно уверен, что Лекс не видит. Но то, что тебя не видит Лекс, мальчик, еще не значит, что тебя не видит кто-нибудь другой. Джейсон Тиг, например. О, Джейсон многое видит. Просто болтать не любит.
Зато хорошенько потрахаться никогда не откажется. Мальчик? Девочка? Какая на фиг разница, если с этим партнером ты ловишь по пять оргазмов за раз? Нет, все-таки трахается Лекс хорошо. Уж Джейсон Тиг знает в этом толк.
А вот Кларк даже целоваться не умеет. Джей попытался как-то зажать парня в душевой после игры. Ну и что? С девственницей удовольствия больше. А этого вроде и Лана, и Хлоя учили. Да только не в коня корм. Еще и бешеный, зараза. Приложил его об стену так, что потом плечо вправлять пришлось. Лучше б ты, деточка, свою страсть в секс перенаправил. Глядишь, и парень бы свой появился. Ну, хотя бы девчонка, кошкин дрын. А то – ни себе, ни людям. И как Лутор терпит тебя так долго?
Терпит, да еще и как. Вы его только послушайте, соловьем заливается, солнцеголовый наш! Нет, все-таки иногда являться к Лутору без приглашения – это… познавательно, да. Только надо, чтоб тебя при этом не заметили. Но Джейсон Тиг умеет быть незаметным.
– Я вас видел, Лекс! Видел, как ты трахаешься с моим отцом!
Ого! А старичок-то не промах! А Лекс – падла. Джейсона Тига ему, значит, мало.
– Кларк. Пожалуйста. Если помнишь, я был пьян. В доску.
– Это не помешало тебе склеить моего отца!
– На хрен мне не сдался твой отец, Кларк! Я просто немного перепутал спьяну. А что он там с кем спутал – это ты у него спроси.
– С кем можно перепутать моего отца? У тебя так много знакомых фермеров?
– Двое. И оба, как ни странно, Кенты. Раз твой отец исключается, попробуй угадать, кого я представлял на его месте.
Вот этот взгляд, черт, этот взгляд – запрещенный прием, парень. За такое нужно сразу удалять с поля. Хотя на этот раз с поля, похоже, вынесли крышу Кларка Кента. Крышу вынесли, а этого переростка по недосмотру оставили.
– И что же ты представлял?
– Как беру твой член в рот. Вылизываю каждую жилочку, каждый бугорчик. Обсасываю головку. Забираю в горло так глубоко, что у тебя перехватывает дыхание, – оно у него и так перехватывает. И не у него одного. Какой голос. Крышеносней, чем взгляд. – Потом выпускаю твой член изо рта…
– Не надо, – какой жалобный голосок у нашей красавицы. А ведь Лекс к нему еще даже не прикоснулся.
– Зато мой язык начинает ласкать твой анус. Вылизывает тугое колечко мышц. Пропихивается внутрь. Снова и снова. Пока ты не начинаешь стонать, что готов. Твой голос совсем охрип, когда ты стонешь: «Возьми меня, Лекс!»
– Возьми меня, Лекс.
Пару минут в комнате мертвая тишина. И Джейсон Тиг молится – впервые в жизни он молится – чтоб Лекс засмеялся сейчас своим злым луторовским смехом и заявил, что он просто пошутил. Обломись, Кларк Кент. Мне нравится трахать Джейсона Тига. А Джейсону Тигу нравится, когда его трахаю я. И ты здесь лишний.
А потом Лекс опускается на колени и вот так, коленопреклонно, ползет к Кларку. И Джейсон Тиг понимает, что лишний тут он. И чем сильнее и глубже насаживается Лекс на член младшего Кента, тем сильнее и глубже это осознание. А чем ярче выражение экстаза на лице у Кларка – тем больнее Джейсону Тигу.
Он столько раз бросал любовников. Да и его бросали, что греха таить? Но эти Луторы! Они и впрямь как чума! Въедаются под кожу. В кровь. В мозг. В сердце. И ничем их, гадюк, не вытравишь.
Там в луторовском кабинете, на кожаном диване кончает Кларк Кент. И Джейсон Тиг кончается вместе с ним.
На римминг Джейсон Тиг уже не остается. Ему всегда нравилось полюбоваться хорошей порнушкой. Но никогда до этого он не мечтал сам стать порноактером. Занять чье-то место. Прочувствовать чужие ощущения. Каждое прикосновение. Даже шелест дыхания на коже. Даже взгляд из-под обманчиво-невинно прикрытых ресниц.
Падла ты Лекс, думает Джейсон Тиг, сбегая с крыльца. Так хотеть этого мальчишку! И при этом трахаться с другими! Заражать их своей отравой!
Машина срывается вперед, и Джейсон Тиг несется на ней, не разбирая дороги.
Не замечая дорожного знака. Не в силах сдержать руль, когда тачку заносит на крутом повороте. Как не в силах он сдерживать свои эмоции. Свою боль. Свою обиду.
Свой страх, когда авто вылетает в овраг.
Нет, все-таки, являться к Лутору без приглашения – плохая идея.
Одни похороны и сотню сладких ночей спустя
– Всё равно не понимаю, зачем ты спонсировал предвыборную кампанию Марты. Тебя не смущает, что ты дал власть в руки своей сопернице, жене своего любовника?
– О, ты делаешь успехи, Джонатан. Спустя два года ты наконец-то признал меня любовником. А то шантажист, шантажист! Уже надоело даже. Знаешь, хотя бы ради этого стоило проспонсировать милую Марту. Луторы, по сути, отняли у нее обоих мужчин. Кларк еще в прошлом месяце переехал к Лексу. Ты часами пропадаешь у меня. Надо же ей как-то время коротать. К тому же согласись, сенатор из нее вышел лучше, чем получился бы из Лекса. Это ж надо было додуматься заявить в прямом эфире, что он собирается лоббировать в сенате легализацию однополых браков. Как только его любовник вступит в совершеннолетие. Нет, я не удивляюсь, что его после этого не выбрали в сенат. Но я, черт побери, до сих пор не могу понять, как его после этого не посадили!
– Все восприняли это как шутку. Неудачную. Пошлую. Но в принципе безобидную. Вас ведь Луторов никогда не поймешь: вы правду преподносите как ложь, ложь – как правду. И самый безобидный смысл умудряетесь опошлить.
– А не надо нас понимать, мой милый Джонатан. Нас надо просто любить.
P.S. Дурацкая работа, из-за которой приходится писать по ночам. Так что если найдете в тексте опечатки или алогизмы – не бросайтесь тапками. Автор просто не выспался. Его мозг – на пределе. В общем, не стреляйте в пианиста! Он играет как может...