Название: Работа на дом. Часть II. Глава 3.
Сиквел: «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Ол/Лекс и рядом взъерошенный Кларк бегает
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Саммари: Если ты способен на жестокость, значит, способен и работать. Сальвадор Дали.
читать дальше
Денег не бывает много или мало – бывает достаточно или недостаточно. И чем меньше тебе не хватает, тем больше тебя корежит. Тем тебе… обидней, что ли…
Джонатану Кенту денег не хватало катастрофически. Причем как-то по жизни. Не хватало на колледж. Не хватало на новый трактор. Жене на новое пальто. Себе – на сигареты (вот так и пришлось курить бросить). Не хватало порой самой малости – но не хватало всегда.
А самое обидное в ситуации, когда прижимает с деньгами – не то, что ты их больше не тратишь. О нет, расходы идут всё равно: на хлеб и воду, на чертовы налоги… Да на прокладке жене, чтоб вас раз эдак! Ты тратишь деньги всё равно.
Но ты уже не получаешь от этого никакого удовольствия.
А это самое хреновое – когда покупки не в кайф. Ведь можно радоваться даже брелоку, даже тем же прокладкам… ну, если о бабах говорить, конечно! Можно радоваться да просто самому процессу, когда неторопливо идешь меж рядами, любуешься яркими упаковками, когда можно бесплатно полапать и помечтать «вот со следующего урожая…» И жизнь как-то сразу наполняется смыслом. Какая-то цель появляется. Пусть маленькая, ерундовая, с пароварку размером – но всё же! И выбирая между хлопьями за 2,75 и за 2,73 – радоваться самой возможности выбора.
Но когда тебя прижимает – получается, что деньги начинаешь платить за собственную депрессию. И, идя меж рядами, тупо смотришь в пол. Потому что вместо мечты о пароварке в голове только мысль «а чего расстраиваться лишний раз». И никакого выбора нет – только ценники. И подтертые цифры всё решают за тебя: берешь то, что дешевле. Пусть даже на пару центов.
А потом трясешься в промерзлой машине со сломанной печкой, торопясь поскорее домой. И не знаешь как жене-то в глаза смотреть, выкладывая перед нею эти, с позволения сказать, покупки. Она не упрекнет, нет. Ну, это же Марта. Добрая нежная Марта. Всё понимающая Марта. Всегда всё понимающая Марта. Но ее грустная улыбка убийственней любых скандальных упреков.
Джонатан осторожно паркует пикап и пару минут просто стоит на морозе. Закурить бы сейчас! Успокоить нервишки… Но он же бросил. Для здоровья вредно, ага. И для кошелечка накладно. Так что он уже лет пятнадцать не курит. Но при воспоминании о сигарете рот до сих пор наполняется горькой слюною.
Джонатан в сердцах сплевывает, очень жалея, что не может себе позволить вот также плюнуть на проблемы. И гори оно всё!..
Хотя и так ведь горит – от летней жары. А потом вымерзает от зимних морозов. Или, может, от Джонатановой несостоятельности. Может, и впрямь хреновый из него хозяин, как папка и говаривал? Впрочем, если верить всему, что папка говаривал, то в пещерах у них инопланетяне живут, а из каждых десяти жителей городка как минимум восьмеро – пидоры. И это притом, что женщин у них тут раза в полтора больше мужиков.
Джонатан затирает плевок и начинает разгружать пикап. Первый пакет, второй. Невольно вспоминается рекламный плакат по дороге в город: «Ломбард "Благость": Позволь себе больше!» – и мужик какой-то небритый с продуктовыми пакетами лыбится дебильной улыбкой. А понимать это, видимо, надо так: заложи бабушкино фамильное кольцо – купи буханку хлеба.
Кент хмуро потирает поясницу. На хлеб им пока еще хватает. Но что-то закладывать придется всё равно. Чтоб как-то пережить эту зиму. Чтоб по весне опять засеять поле. И опять мечтать, что «вот со следующего урожая…»
Вот только мечты осточертели Джонатану Кенту. Осточертел ломбард. И банковский офис. Даже это поле… Джонатан невольно оглядывается на растворяющийся в сумерках лапоть земли, слегка припорошенный снегом.
И видит, как по этому полю мчится сейчас к кентовской ферме какой-то чернявый мальчишка.
В принципе, не так уж и много мест на земле, где решаются этой земли судьбы. Не показно, под вспышки телекамер, с дешевыми улыбками на дорогих пластических лицах – а тихо и мирно. Тишину любят не только деньги, но и власть, которую эти деньги порождают. И от этой сумрачной тишины веет необратимостью.
Истинные хозяева жизни не любят кичиться своими достижениями. Но очень любят места своего обитания. Те самые места, где вершатся судьбы мира. Где пуленепробиваемые лифты возносят на небеса. И если вам когда-нибудь посчастливиться проехаться на таком, то первое, что вы увидите при выходе, скорей всего, будет яркая брюнеточка в дорогущих очках с тонкой золотой оправой. И именная табличка на ее столике тоже тонкая и золотая. А буквы на табличке – четкие и черные:
«Лоис Лейн, личный секретарь вице-президента Квин-Индастриз».
Лекс всегда покупает кофе по дороге на работу. Потому что Лоис кофе готовить ну совсем не умеет. А еще имеет жуткую моду на всех отчетах (даже с грифом «Только для высшего руководства») писать свои саркастические комментарии (и Лексу порой бывает крайне сложно объяснить их происхождение Джебу).
И с техникой мисс Лейн совсем не дружит. Точней не со всей, только с их принтером: у них за год их восемь штук сменилось, не один дольше месяца не проработал. Видно, плохо Лоис разбирается в работе распечатывающих устройств. Или наоборот – слишком хорошо: служба сервиса так и не сумела найти причину неполадок. Но факт остается фактом: в офисе Лекса нет ни кофемолки, ни принтера. Потому что Лоис Лейн не любит готовить кофе и слишком любит копировальный цех.
И если причина нелюбви к кофе для Лекса до сих пор тайна, покрытая мраком чернее арабики, то с цехом ему всё предельно ясно: «Квин-Индастриз» – одна большая канализация, а копировальный цех – сливная решетка. В этой холодной мрачной комнатке с горячим металлическим запашком пусть всего лишь на миг, но всё же задерживается большинство тайн компании, прежде чем кануть в лету навсегда. И порой этого мига достаточно для цепких глаз. Усиленных дорогущими очками с тонкой золотой оправой.
Лоис Лейн живет этим мигом. Потому что Лоис Лейн не может жить без тайн. Лекс давно это понял. Пытливый взгляд, стремительная походка и вечно чуть сморщенный носик, будто его хозяйка всё время принюхивается. Выискивает. Высматривает. Выпытывает.
Лоис умеет подмечать самые казалось бы незначительные детали. И порою ее комментарии на отчетах ценнее самих отчетов. Потому что Лоис не только умеет подмечать, но еще и делает выводы. Ее маленькая кудрявенькая головка анализирует быстрее любых компьютеров, а интуиции позавидует самая удачливая кошка.
Она и напоминает Лексу кошку. Или даже шарж на кошку: желтовато-зеленые глазища, острые коготочки (которые она обожает демонстративно подпиливать на работе и, желательно, в присутствии Лексовых подчиненных) и гибкое тельце, плавно перетекающее в пышный задик (что поделать, сидячая работа дает о себе знать). Впрочем, пухленький «нижний бюст» отнюдь не портит мисс Лейн. У Лекса, например, есть все основания подозревать, что старина Джеб совсем не прочь закрутить с его секретаршей. И мешают ему отнюдь не моральные принципы или боязнь отказа, а звериное нутро, настойчиво шипящее: «Опассссная осссссобь». Маленькая хрупкая мисс Лейн слишком наблюдательна, да еще и умна – поэтому для таких как Джеб опасней любой Супердевы.
Лекс прижимает чашку подостывшего кофе сгибом локтя, одной рукой держит портфель, другой – кидает Лоис на стол толстую папку.
– Смотай к Тимми, пусть сделают сводки на основе вот этих данных. Результаты пускай скинет мне на ай-фон.
– Се-е-ей-ча-а-ас, – в сторону папки Лоис даже не смотрит, всё ее внимание сосредоточено на экране ноута. Рабочего ноута, к слову сказать. Вот только Лекс очень сомневается, что с таким усердием Ло способна строчить отчеты.
Ну, конечно, Bejeweled 2 Deluxe! Лекс точно знает: эту игрушку создал дьявол – потому что он и сам отрывается от нее с большим трудом. Но отрывается ведь! А Лоис что мешает?
– Ло, отнеси материалы, а потом играй себе дальше. Меня не будет как минимум месяц, у тебя к моему возвращению уже глаза светиться начнут.
– Чуть-чуть… Ну еще немножко! Я почти закончила!
Лекс снова заглядывает секретарше через плечо.
– Хм. Может, я и не прав, но, по-моему, это режим «Бесконечный».
– Ну да.
– Лоис, скажи, а название режима тебе не о чем не говорит?
– Но я почти прошла!
– Ло, он бесконечный.
– Да мне только вот эта «впадинка» осталась! А потом…
– А потом всё будет сначала, только «впадинка» при прохождении будет закрашиваться другим цветом.
– Я выиграю, вот увидишь! Я его таки пройду!
– Не в этой жизни.
– Блядь, Лутор, а отнеси ты сам эту папку! Дай мне в игру доиграть!
Теперь на стол медленно опускается и портфель со стаканчиком. Медленно так опускается. Неторопливо. В мертвой тишине. Потому что даже «мышка» в руке Лоис испуганно замерла.
Секунда. Вторая. Лутор молчит. Тишина давит на нервы. Лоис даже взгляд поднять не решается. И дышит через раз. Ощущение такое – будто в страшный сон попал. Потому что только во сне бывает так страшно без явной причины. Когда оказываешься в какой-нибудь комнате… или в парке… или вот в поле (Лоис почему-то очень боится именно поля)… И ничего такого… ну откровенно жуткого в этих местах вроде и нету…
Но от ужаса хочется удавиться.
Сейчас Лоис тоже хочется удавиться. И она даже самой себе не может объяснить почему. У нее с Лексом бывает такое – когда он вдруг замолкает и просто смотрит. Молча. В упор. И, кажется, даже не мигая.
И вдруг становится жутко.
Он ни разу не поднял на нее руку. И Лоис даже не знает случая, чтоб он поднимал руку на кого-то другого. Вон у Джеба секретарши почитай каждые полгода «с лестницы падают», девчонки с копировального уже задолбались их страховочную документацию ксерить. А Лекс… О нем даже девчонки из копировального ничего дурного сказать не могут. Вежливый. Улыбается. Заскоки вот ее терпит. На кофе тратится. С ним даже бывает весело. Если выпьет. Или устанет. До фиолетовых кругов под глазами. И так, что даже лысина побледнеет… В такие минуты на луторовскую маску уже, видимо, сил не остается.
И за луторовской маской проступает маска грустного клоуна.
В такие минуты Лоис в него почти влюблена. То есть это она себя уверяет, что только «почти», а на деле…
А на деле – если у Лутора и есть повод для грусти, то не твое это собачье дело, Лоис. Твое дело – папки носить и на звонки отвечать. И знать свое место. А стоит тебе чуток забыться… ляпнуть чего не в тему… или с советами полезть… или послать куда подальше…
И твой душевный порыв тут же разбивается о ледяное молчание. И душится на корню.
И Лоис порою кажется, что это страшнее побоев мистера Квина. Потому что Квин-старший ломает лишь тело, а Лекс своим молчанием вымораживает саму душу. Казалось бы, подумаешь: мочит! Ну, помолчит. И перестанет. Но это как в детстве, когда тебя ставили в угол. Просто ставили в угол. Обычный угол твоей собственной детской. Но уже через пару минут ты начинал ныть и просить у мамы прощения.
– Простите, мистер Лутор. Я сейчас же отнесу папку мистеру Мозесу.
– Да, Лоис, пожалуйста. И на обратной пути захвати мне пончик из кафетерия. С клубничным джемом.
Лоис медленно подымается и на деревянных ногах шаркает к выходу. В такие минуты она ненавидит Лутора. За вот эту его болезненную гордость, заставляющую его «бить» противника даже за самую мелкую обиду. Даже за повод обиды. За гордость, из-за которой он никогда не может обратить в безобидную шутку чужую оплошность. За гордость, из-за которой она никогда не смогла бы работать с ним…
Если б не то роковое «почти».
Но к тому времени, как перед ней плавно открываются дверцы лифта, Лоис уже находит в себе силы для злорадной улыбки:
– Ах да, мистер Лутор… Простите, совсем из головы вылетело! Вас же мистер Квин просил зайти. Как только появитесь, сказал он, – Лейн сладко тянет губы. И пытается убедить себя, что болезненная гримаса шефа доставляет ей злорадное удовольствие. С убеждением выходит не очень. Наверно, поэтому она всё же решается добавить: – Ему утром прислали курьерской доставкой посылку из «Экслютона». Не знаю, что за эксклюзивную дрянь он заказал для тебя на этот раз, но обошлась она ему в 200 штук наших родных американских баксиков…
Сидя напротив матери в нагретой от духовки кухне Кларк с каким-то удивлением даже начинает понимать, что семья – главное в его жизни. Была. Есть. И, наверное, будет. Какая бы она не была, в какой бы не жила вселенной…
Какие бы Лексы не ждали его в Метрополисе.
И это немножко пугает. Выражение «маменькин сынок» во все времена во всех школах мира считалось обидной дразнилкой. Но здесь и сейчас… в тусклом свете старенькой лампочки… уминая второй кусок тыквенного пирога… Это казалось правильным. Семья – главное в его жизни. Потому и мчался он сюда из последних сил, надрывая сухожилия и сбивая дыхание. Мчался зализывать раны. Искать силы – чтобы найти ответы.
И пусть мать не знает как его зовут. Пусть отец сдержанно хмурится в сторонке. Пусть даже Лекс сейчас… не просто не с ним – с кем-то еще. Но здесь и сейчас это… не так важно, как было еще этим утром. А мятущееся чувство вины перед Лексом можно заткнуть куском пирога.
Да и к чему оно, это чувство вины? Перед кем? Этот Лекс… из этой вселенной… обнимающий Оливера Квина на глазах всей столичной элиты… Разве это его Лекс? Он знает о нем еще меньше, чем Марта. И Кларк, Кларк тоже знает об этом Лексе меньше… чем должен.
Поэтому пока можно просто погреться у духовки. Съесть пирога. И даже не думать. Не строить планов. Не пытаться понять. Ничего не объяснять. Самому себе в первую очередь. Папе можно сказать, что он заблудился. Маме честно признаться, что больше никто и нигде его не ждет. А Лексу… А Лексу мысленно пообещать, что спасение уже в пути. Просто перекусить остановилось. Но спасение будет, обязательно будет.
Даже если оно тебе, Лекс, и ненужно.
Но оно нужно тебе, болван. Он нужен тебе. Потому что нельзя любить только семью. Нельзя всю жизнь прожить под маменькиной юбкой. Пора уже выглянуть из-под оборки. И вместо мамкиной сиськи поинтересоваться другими сосками. Так что давай доедай, водичкой вон запей и выбирайся из-под родительского крылышка.
Легко тебе говорить. А куда выбираться-то? Что здесь вообще происходит? Где та точка, с которой всё пошло не так? И почему оно пошло?
А почему бы тебе просто не послать всё это, а? Все свои рассуждения, ага. Подальше. И просто сделать…
Очередную глупость. Нет уж. Спасибо, родной мой внутренний голос. А потом выслушивать от Лекса, что он опять сделал не подумав. Фигушки! Кларк уже наслушался. На этот раз он сначала подумает…
А потом опять опоздает. Ну, как всегда…
Кларк всё-таки остается ночевать на ферме. Марта стелет ему в угловой комнатушке. Смущенно улыбается, пытаясь незаметно завернуть потертый краешек простыни под матрас. Вот только щели в окнах, увы, не завернешь: в комнате жуткий сквозняк. И лампочка в абажуре опасно мигает, вот-вот почиет в бозе.
Но Кларку уютно тут. В этой сырой пыльной комнатке. И хоть кровать ему мала, а на простыне потертостей больше, чем рисованных незабудок – он спит без задних ног, как не спал уже давно. Как не спал, наверно, с тех пор, как осознал свою «ненормальность». С тех пор, как впервые испытал вину за собственное «превосходство». И в первую очередь – перед собственными родителями. За то, что из-за его «ненормальности» они тоже «нормальными» быть не могут. За то, что их кожа способна царапаться, а кости – ломаться. За то, что они теперь знают, что могло бы быть по-другому. Знают из-за него.
Но этой ночью, на этой ферме, с этими вот родителями – которые еще не знают ничего – можно представить, что всё в порядке. Всё хорошо и всё нормально. И бедность – это их худшая проблема. Ну, и еще, может быть, трактор, сломавшийся так некстати.
За починкой трактора Джонатан его и застает на следующее утро. Странный мальчик, в городском прикиде, свалившийся им на голову, как снег на кентовские поля. Но он так привычно чинит трактор, что Джонатан невольно проникается к нему уважением. Джонатан вообще уважает бесплатную помощь по хозяйству. Когда нет денег начинаешь особо ценить бесплатные вещи.
– У тебя хорошо получается.
– Я люблю технику.
– На механика учишься?
– Неа. Право изучаю.
– Адвокатишкой будешь?
– Юридическим консультантом, – и смущенно добавляет: – бесплатным.
– Деньги, значит, не нужны, – насмешливо заключает Джонатан.
– Ну…
Кларк нерешительно мнется, нервно пытаясь оттереть ветошью солярку с пальцев.
– Не в деньгах счастье.
– Ага. А в их количестве, – подхихикивает Кент. – Ты когда-нибудь жил без денег, парень?
– Ну, было время… И мне кажется, что в то время мы были счастливей. А потом переехали в большой город… И стало… сложнее. Хоть денег стало и больше.
– Не в городе дело, парень. Просто ты стал старше. Когда взрослеешь – всегда становится сложнее. А безденежное счастье… Ты просто был тогда ребенком. А среди родителей непринято жаловаться своим детям, насколько тяжело им дается каждая копейка. Твоя мать сейчас, наверно, холеная такая, настоящая леди. А моя Марта второй год на маникюр выбраться не может. Пилит сама себе потихоньку, а на приличный выход в салон, со всякими там аромомаслами, массажами – денег зась! И уж, верно, твоей матери приятней ждать твоего возвращения в уютной гостиной возле теплого камина, успокаиваясь каким-нибудь дорогущим чайком, чем глотать валерьянку на промерзлой кухне.
– Ваша кухня совсем промерзлая!
– Зато спальня, в которой ты спал, очень даже.
– Ну, – не находится Кларк.
– Да промерзлая, промерзлая, – досадливо машет рукою Джонатан. – Но больше стелить было негде, не на чердак же тебя.
– Да я не в обиде. Спасибо вам, мистер Кент. И зря вы так, у вас тут очень хорошо. Почти как у нас, пока мы не переехали, – он смущенно замолкает.
– Хороший ты парень, – грустно улыбается Джонатан. – Как, говоришь, тебя зовут?
– Кларк.
– И имя хорошее. У моей жены девичья фамилия тоже Кларк. Мы одно время всё мечтали, что сына так назовем.
– Не получилось? С сыном?
– Не вышло. Я порой гляжу на всё это, – Джонатан неопределенно машет в сторону рукою, – и думаю, что оно, наверно, и хорошо, что не вышло. Ну куда нам еще ребенка? Уж его бы мы точно не потянули. А с другой стороны… Может, это и был бы тот стимул, ради которого б я сумел… смог… зубами б вырвал! Лучшей доли для нас. Может, ради ребенка-то я б расстарался – и, глядишь, получилось бы. Чего путного. Глядишь, был бы сейчас каким-нибудь… бизнесменом что ли…
– Сенатором, – робко подсказывает Кларк.
– Ага, – смеется Кент, – сенатором, как же! Думаешь, из меня бы вышел сенатор?
– Уверен. Отличный сенатор. Самый лучший.
– Сенатор у нас Джебидайя Квин. По сравнению с ним любой был бы лучше, – хмыкает Джонатан. – А такие как я, такие сенаторами не бывают. Не в нашем штате. Не в этой жизни. Твой отец правильно сделал, что увез тебя в большой город. У тебя там больше возможностей. Хотя и всяких Квинов там тоже больше, тут ты, конечно, прав. А с Квинами только Луторы ужиться могут.
Кларк чувствует, как сохнет во рту. И руки отчего-то начинают мелко подрагивать.
– Луторы… Он… То есть они, как давно они?..
– Лижут Квинам задницу? Ты, малыш, видать, не из этого штата… Или вообще не с этой планеты, раз задаешь мне такие вопросы. Любой канзасский пацан знает, что волчонок Квин трахает луторовского шакала еще со школы. У нас даже такая поговорка есть: «Хочешь ездить в "Ламборджини" – подставляй-ка попу Квину».
Джонатан смачно сплевывает от злости.
– Они тут всё купили. Буквально всё. Каждую пядь. Что не купили сами, то к ним вместе с банком перешло. Все наши векселя и закладные. Все наши… жизни, можно сказать. Осталось только воздух приватизировать, и будут полными королями. Сможет квиновский щенок трахать свою лысую куколку прямо на моих селекционных сортах кукурузы, а мне останется только разве что свечку им держать, – кажется, Джонатан хочет еще что-то добавить, но тут его взгляд опускается вниз. – Черт, парень, да ты мне гаечный ключ погнул! Мать твою! Нет, ты, конечно, молодец, что сильный такой, но где ж я новый-то возьму?
От стыда Кларку хочется провалиться сквозь землю. Ту самую, где «друг» Оливер уже почти может… его Лекса. Его, что вас всех!
А ты бегай по полям подольше. Глядишь, они еще и усыновить кого-нибудь успеют. Будет полноценная гейская семья. Ты, главное, не торопись, Кларкуся. Бегай, говорю…
– Сбегай, говорю, к соседям, через поле, попроси ключ. Там живет старый Чейз, он добрый малый. Я ему сейчас звякну, скажу, что это для меня, он даст. Давай беги, пока Марта завтракать не позвала.
Лекс так торопился побыстрее смыться из Метрополиса, что умудрился забыть портмоне. Он забыл деньги! Точней, деньги как раз фигня, с одного только кофе почти полсотни сдачи в кармане валяется (прознай об этом Лоис – и заставит приплачивать себе за неварение кофе). Но вот кредитки… Он без них почти как без рук. Он будто и не он. Будто не Лутор. Не тот Лутор, что вице-президент. Не тот Лутор, что квиновский любовник. Совсем не тот Лутор. Будто без банковского счета его и нету.
И Лекс с силой вжимает в пол педаль газа, стремясь поскорее добраться до квиновского особняка, строительство которого как раз закончили к приезду больших гостей. Ну, Квины ж не живут в дешевых мотелях. Или в сельских гостиницах. Или что там еще за клоповники в этом Смоллвиле. Не живут и не трахаются. Так что и Лутору в сельской гостинице делать нечего. Он будет жить в особняке. Когда до него доберется.
Лекс снова кидает быстрый взгляд на карту, лежащую на соседнем сиденье: сейчас поворот, потом мост, потом направо… И, считай, на месте. Всего ничего осталось. А там он выпьет кофе, примет душ. И решит, наконец, кому звонить с просьбой выслать курьерской доставкой кредитки: Лоис или всё-таки Олли? Кто из них меньше затребует за выполнение этой невинной просьбы?
Конечно, лучше бы бренди вместо кофеина. Но квиновский подарок на левом запястье (200 тыщ за эту дрянь! Еще и противного зеленого цвета) показывает, что сейчас только двадцать минут восьмого, неприлично напиваться с утра спозаранку, папа ему это хорошо вдолбил. Один единственный раз Лекс позволил себе… Но в итоге ему не позволил отец. Даже вспоминать не хочется. А раз не хочется, то и не надо. Надо просто свернуть и чуток поднажать, мечтая о теплом душе.
А вот и мост. Значит, осталось всего ниче…
Откуда перед капотом его машины возник тот парень – Лекс так и не понял.
Кларк не стал пользоваться своей скоростью, хотелось пройтись, подумать. Да и Кенты могли чего-нибудь заподозрить.
Он не врал отцу, когда говорил, что на ферме ему было лучше. Кларк вообще никогда не врал отцу. Конечно, он уже плохо помнит дедовскую ферму… И совсем не помнит как они ее продавали. Знает, что продали (отцу нужны были деньги на предвыборную кампанию), но сам процесс… Его отправили в летний лагерь, а вернулся он уже в метрополисскую квартиру. Мама говорила, что это было трудное решение, они очень долго обсуждали его с отцом, взвешивали и так, и этак… Но Кларк был маленький, слишком волновался перед своей первой «самостоятельной» поездкой в лагерь и ничего этого уже не помнит. Ни разговоров, ни маминых слез, не мрачной отчаянной решимости отца.
Переезд вообще получился каким-то слишком уж легким. Ничего не забыли, не потеряли, новую комнату Кларк принял на ура, и с новой школой проблем не возникло… И фикус прижился. Ну, тот, что отец посадил в вывезенной с фермы земле. Как раз на цветочный горшок ее и хватило. Стоит теперь в отцовском кабинете.
И Кларк всегда считал, что это правильно. Но сегодня (опять как вчера) ему кажется, что на ферме им было лучше. Может, это ностальгия. А, может, просто усталость… на него так много свалилось в последнее время, что он разгребать не успевает. Всё спуталось, смешалось, завертелось так, что, кажется, вот-вот стошнит. Будто на карусели перекатался. Вот только с карусели можно сойти. А в реальности всё время приходится куда-то…
– БЕЖИМ!
Черный парень выскочил на дорогу буквально в паре шагов от Кларка. Большой, взмыленный, с выпученными глазами. В фильмах за такими обычно любят гоняться маньяки. За этим пацаном, кажись, их гналась целая сотня.
Он схватил Кларка за руку и дернул за собою в лесок на противоположной стороне дороги. Кларк растерялся. Да, кажется, растерялся, зачем бы иначе ему бежать куда-то в лес с незнакомым парнем?
Ну, разве что за вами гонится джип с вооруженными парнями. В этой ситуации бег особо полезен для здоровья, хи-хи-хи…
Да нет, в такой ситуации полезней остановиться и надрать парням задницу.
Вот только потом придется долго объяснять черномазому товарищу как у тебя это получилось.
Значит, нужно вырваться вперед, осмотреться…
Ай! Что-то кольнуло Кларка прямо в зад. Стрела?! Кларк что, не только реальность, но и время сменил?
Впрочем, особого вреда стрела не нанесла: отлетела от его железной задницы, как от камня.
– Ты промахнулся, Олли! Неужто ты хоть раз в жизни промахнулся? И Господь сподобил меня узреть этот момент!
– Заткнись, Олден! И передай мне колчан!
Олли? Это Олли? Здесь? Сейчас?
Ага, приколи. Он здесь сейчас. А Лекс где-то там и один. Побежали быстрей!
Но Кларку наоборот захотелось остановиться. Он почти стряхнул с себя черного паренька, мгновение – и он уже на трассе. Оборачивается и сканирует лес. Вот он джип. Вот он Олли.
Визг шин откуда-то сзади…
А вот и Лекс. Ты б лучше смотрел нет ли кого на дороге…
Они падали долго. Почти всю оставшуюся жизнь.
А потом был удар. И много воды. И мало кислорода. И крышка «Ламборджини», которая никак не хочет отрываться, заразззза!
И зеленый криптонит – в часах на лексовом запястье.
Всё познается в сравнении. Забыть кредитки – это на самом деле фигня. Навернуться с моста – вот это реальное западло. Навернуться с моста заодно сбив человека – это уже полный комплект несчастий.
Господи, за что ему это? И ведь он пытался свернуть, вывернув руль до предела. Нет, ну правда! Но пацан тоже шарахнулся в сторону. В ту же сторону, что и Лекс вывернул руль. Лутор где-то слышал, что у дураков сходятся мысли. Может, это правда…
А вот то, что крыша «Ламборджини» оторвалась сама собой – это уже не может быть правдой. Это какой-то параноидальный бред. Наверно, Лекс просто слишком сильно стукнулся головой при падении. Так сильно, что даже не помнит такого.
Впрочем, ему сейчас не до воспоминаний, нужно выбраться отсюда. И вытащить этого мальчишку. Скорей всего Лекс сбил его насмерть (на такой-то скорости), но пока есть хоть малейший шанс… хоть какая-то надежда… Господи, помоги! Он же еще совсем ребенок! И Лекс чуть не сбил его насмерть. Но ведь не насмерть же, да? Кажется, он двигается… Может, это и конвульсии, но он ведь движется, да? А мертвые двигаться не способны. Значит, он еще жив. Ранен наверняка… Но это еще можно исправить. Пока он жив, всё можно исправить. Значит, Лексу нужно быть сильным. И вытащить его отсюда.
– Оливер?
– Господи, Лекс, я чуть не обделался, когда увидел как твоя машина летит в реку! Не смей делать так больше, слышишь, ублюдок! Выкинешь еще один подобный фортель – и я сам тебя урою!
– Оливер… Ты что тут делаешь?
Лекс недоуменно хлопает ресницами, пока Квин прыгает вокруг него козликом, пытаясь закутать в одеяло. Откуда у него одеяло? И откуда он сам взялся на берегу этой чертовой реки? Взгляд Лекса растерянно шарит по берегу, до которого оставалась как раз пара шагов, когда на них налетел ураган по имени Ол. Взгляд скользит по кустам… цепляется на паре камней… и спотыкается на джипе с оливеровыми приятелями…
Ясно. Очередная охота.
– Но какого черта здесь?!
Олли даже не делает вид, будто чего-то не понял. Или будто Лекс чего-то понял не так. Просто нахально ухмыляется и поправляет лямку перекинутого через плечо арбалета. И как это Лекс сразу не заметил любимую игрушку любовника?
– Хотел сделать тебе сюрприз. Торжественную встречу, так сказать.
– Твоя торжественная встреча чуть не стала моими торжественными проводами, – шипит Лутор.
Ему надоело держать себя в руках. Надоело сдерживаться. Прикусывать язык. Перетерпливать раз за разом. И обещать самому себе всё исправить потом. Чертов Квин чуть не угробил его и этого пацана! И эфемерные жертвы Олли вдруг обрели плоть и кровь. Вдруг стали все – как этот мальчишка.
А этот мальчишка вдруг стал ему дорог.
– Пусти, – Лекс злобно вырывается из квиновскеих рук. Которые так и норовят его облапать. Даже сейчас пользуется моментом. – Мне надо в больницу.
– Конечно, – Квин корчит на лице озабоченную моську. – Олден тебя отвезет. Я уже связался с компанией, они выслали нашего врача вертолетом. Если что – этим же вертолетом отвезем тебя в Метрополис. Давай, обопрись на меня, я помогу тебе дойти до машины. И брось же ты уже этого придурка, Джеффри потом его добьет…
– Добьет? – Лекс мокрый, как мышь. Но вот рту от последних слов любовника враз пересохло. И он пытается скрыть накатившую панику. А еще больше – скрыть озабоченность: если Олли догадается, что Лекс переживает за мальчишку… ну хоть чуть-чуть… Лекс слишком хорошо знаком с извращенной ревностью любовника. – По-твоему, я так надрывался, вытаскивая его, чтоб ты его тут добил?
– Но, солнышко…
– Хватит и того, что ты машину мне покалечил!
– Так ведь это он и виноват…
– Просто не смей! – срывается Лутор на крик.
И тут же понимает, что это была ошибка. Фатальная, блядь.
– С чего это вдруг такая забота о каком-то придурке? Которого ты и видишь-то в первый раз… В первый ведь, Лекси? – губы Квина растягиваются в крысином оскале. Глаза – подбираются в прищур, как в боевую стойку. И сам он подбирается весь. Как перед дракой. Дракой насмерть. – Тебя заинтересовал этот… деревенский увалень? Да ты ж видел-то его всего секунду. Или это любовь с первого взгляда? – Квин смеется дурашливым смехом. Совсем невеселым.
И Лекс понимает, что это конец. Никого он не спасет. Не луторовское это дело – спасать людей.
И уже неважно, что до берега лишь пара шагов. Что парень всё-таки выжил. Что чужие пальцы так отчаянно сжимают лексову ладонь. Что Лекс почти представил себя героем-спасителем. Что у них почти получилось…
– Он и вправду такой симпатичный? – продолжает тем временем Квин. – Думаешь, ребятам понравится? Охота так возбуждает, а своих лысиков у них ведь нет… Думаю, они скажет тебе спасибо, что ты его всё-таки вытащил. Эй, Уолден! Джеф! Что вы там замерли? Смотрите, какой вам тут Лекс подарок со дна моря достал!
Лекс может его ударить. Он хочет его ударить. И, наверное, должен.
Вот только, что потом? Бегать по незнакомой местности с полутрупом на руках? Звать на помощь местного шерифа? Даже если он каким-то чудом довезет его до больницы – рано или поздно Квин ведь оклемается… А потом употребит все свои деньги и влияние, чтобы Лекс пожалел. Пожалел, что не позволил этому мальчишке умереть сразу.
«У тебя есть план, Александр. Отличный план. Ты справишься. У тебя всё получится. И всё будет хорошо. А мальчик… Ну что ж, просто так получилось. Значит, у него на роду так написано. Ты не имеешь права рисковать всем – ради какого-то незнакомого мальчишки!»
– Мне надо в больницу, – прерывает Лекс поток квиновского злорадства.
Олли умолкает на полуслове. Окидывает любовника пристальным взглядом. И, наконец, соглашается.
– Да, надо. Тебе. Я даже отвезу тебя сам.
Лекс разжимает ладонь, чувствуя как выскальзывают из руки чужие пальцы. И в очередной раз напоминает себе, что всё так или иначе можно исправить. Пока ты жив, всё можно исправить.
Но уже сделав первый шаг от мальчишки – Лекс наконец-то признается себе, что есть вещи, которые исправить уже невозможно.
Сиквел: «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Ол/Лекс и рядом взъерошенный Кларк бегает
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Саммари: Если ты способен на жестокость, значит, способен и работать. Сальвадор Дали.
читать дальше
Денег не бывает много или мало – бывает достаточно или недостаточно. И чем меньше тебе не хватает, тем больше тебя корежит. Тем тебе… обидней, что ли…
Джонатану Кенту денег не хватало катастрофически. Причем как-то по жизни. Не хватало на колледж. Не хватало на новый трактор. Жене на новое пальто. Себе – на сигареты (вот так и пришлось курить бросить). Не хватало порой самой малости – но не хватало всегда.
А самое обидное в ситуации, когда прижимает с деньгами – не то, что ты их больше не тратишь. О нет, расходы идут всё равно: на хлеб и воду, на чертовы налоги… Да на прокладке жене, чтоб вас раз эдак! Ты тратишь деньги всё равно.
Но ты уже не получаешь от этого никакого удовольствия.
А это самое хреновое – когда покупки не в кайф. Ведь можно радоваться даже брелоку, даже тем же прокладкам… ну, если о бабах говорить, конечно! Можно радоваться да просто самому процессу, когда неторопливо идешь меж рядами, любуешься яркими упаковками, когда можно бесплатно полапать и помечтать «вот со следующего урожая…» И жизнь как-то сразу наполняется смыслом. Какая-то цель появляется. Пусть маленькая, ерундовая, с пароварку размером – но всё же! И выбирая между хлопьями за 2,75 и за 2,73 – радоваться самой возможности выбора.
Но когда тебя прижимает – получается, что деньги начинаешь платить за собственную депрессию. И, идя меж рядами, тупо смотришь в пол. Потому что вместо мечты о пароварке в голове только мысль «а чего расстраиваться лишний раз». И никакого выбора нет – только ценники. И подтертые цифры всё решают за тебя: берешь то, что дешевле. Пусть даже на пару центов.
А потом трясешься в промерзлой машине со сломанной печкой, торопясь поскорее домой. И не знаешь как жене-то в глаза смотреть, выкладывая перед нею эти, с позволения сказать, покупки. Она не упрекнет, нет. Ну, это же Марта. Добрая нежная Марта. Всё понимающая Марта. Всегда всё понимающая Марта. Но ее грустная улыбка убийственней любых скандальных упреков.
Джонатан осторожно паркует пикап и пару минут просто стоит на морозе. Закурить бы сейчас! Успокоить нервишки… Но он же бросил. Для здоровья вредно, ага. И для кошелечка накладно. Так что он уже лет пятнадцать не курит. Но при воспоминании о сигарете рот до сих пор наполняется горькой слюною.
Джонатан в сердцах сплевывает, очень жалея, что не может себе позволить вот также плюнуть на проблемы. И гори оно всё!..
Хотя и так ведь горит – от летней жары. А потом вымерзает от зимних морозов. Или, может, от Джонатановой несостоятельности. Может, и впрямь хреновый из него хозяин, как папка и говаривал? Впрочем, если верить всему, что папка говаривал, то в пещерах у них инопланетяне живут, а из каждых десяти жителей городка как минимум восьмеро – пидоры. И это притом, что женщин у них тут раза в полтора больше мужиков.
Джонатан затирает плевок и начинает разгружать пикап. Первый пакет, второй. Невольно вспоминается рекламный плакат по дороге в город: «Ломбард "Благость": Позволь себе больше!» – и мужик какой-то небритый с продуктовыми пакетами лыбится дебильной улыбкой. А понимать это, видимо, надо так: заложи бабушкино фамильное кольцо – купи буханку хлеба.
Кент хмуро потирает поясницу. На хлеб им пока еще хватает. Но что-то закладывать придется всё равно. Чтоб как-то пережить эту зиму. Чтоб по весне опять засеять поле. И опять мечтать, что «вот со следующего урожая…»
Вот только мечты осточертели Джонатану Кенту. Осточертел ломбард. И банковский офис. Даже это поле… Джонатан невольно оглядывается на растворяющийся в сумерках лапоть земли, слегка припорошенный снегом.
И видит, как по этому полю мчится сейчас к кентовской ферме какой-то чернявый мальчишка.
В принципе, не так уж и много мест на земле, где решаются этой земли судьбы. Не показно, под вспышки телекамер, с дешевыми улыбками на дорогих пластических лицах – а тихо и мирно. Тишину любят не только деньги, но и власть, которую эти деньги порождают. И от этой сумрачной тишины веет необратимостью.
Истинные хозяева жизни не любят кичиться своими достижениями. Но очень любят места своего обитания. Те самые места, где вершатся судьбы мира. Где пуленепробиваемые лифты возносят на небеса. И если вам когда-нибудь посчастливиться проехаться на таком, то первое, что вы увидите при выходе, скорей всего, будет яркая брюнеточка в дорогущих очках с тонкой золотой оправой. И именная табличка на ее столике тоже тонкая и золотая. А буквы на табличке – четкие и черные:
«Лоис Лейн, личный секретарь вице-президента Квин-Индастриз».
Лекс всегда покупает кофе по дороге на работу. Потому что Лоис кофе готовить ну совсем не умеет. А еще имеет жуткую моду на всех отчетах (даже с грифом «Только для высшего руководства») писать свои саркастические комментарии (и Лексу порой бывает крайне сложно объяснить их происхождение Джебу).
И с техникой мисс Лейн совсем не дружит. Точней не со всей, только с их принтером: у них за год их восемь штук сменилось, не один дольше месяца не проработал. Видно, плохо Лоис разбирается в работе распечатывающих устройств. Или наоборот – слишком хорошо: служба сервиса так и не сумела найти причину неполадок. Но факт остается фактом: в офисе Лекса нет ни кофемолки, ни принтера. Потому что Лоис Лейн не любит готовить кофе и слишком любит копировальный цех.
И если причина нелюбви к кофе для Лекса до сих пор тайна, покрытая мраком чернее арабики, то с цехом ему всё предельно ясно: «Квин-Индастриз» – одна большая канализация, а копировальный цех – сливная решетка. В этой холодной мрачной комнатке с горячим металлическим запашком пусть всего лишь на миг, но всё же задерживается большинство тайн компании, прежде чем кануть в лету навсегда. И порой этого мига достаточно для цепких глаз. Усиленных дорогущими очками с тонкой золотой оправой.
Лоис Лейн живет этим мигом. Потому что Лоис Лейн не может жить без тайн. Лекс давно это понял. Пытливый взгляд, стремительная походка и вечно чуть сморщенный носик, будто его хозяйка всё время принюхивается. Выискивает. Высматривает. Выпытывает.
Лоис умеет подмечать самые казалось бы незначительные детали. И порою ее комментарии на отчетах ценнее самих отчетов. Потому что Лоис не только умеет подмечать, но еще и делает выводы. Ее маленькая кудрявенькая головка анализирует быстрее любых компьютеров, а интуиции позавидует самая удачливая кошка.
Она и напоминает Лексу кошку. Или даже шарж на кошку: желтовато-зеленые глазища, острые коготочки (которые она обожает демонстративно подпиливать на работе и, желательно, в присутствии Лексовых подчиненных) и гибкое тельце, плавно перетекающее в пышный задик (что поделать, сидячая работа дает о себе знать). Впрочем, пухленький «нижний бюст» отнюдь не портит мисс Лейн. У Лекса, например, есть все основания подозревать, что старина Джеб совсем не прочь закрутить с его секретаршей. И мешают ему отнюдь не моральные принципы или боязнь отказа, а звериное нутро, настойчиво шипящее: «Опассссная осссссобь». Маленькая хрупкая мисс Лейн слишком наблюдательна, да еще и умна – поэтому для таких как Джеб опасней любой Супердевы.
Лекс прижимает чашку подостывшего кофе сгибом локтя, одной рукой держит портфель, другой – кидает Лоис на стол толстую папку.
– Смотай к Тимми, пусть сделают сводки на основе вот этих данных. Результаты пускай скинет мне на ай-фон.
– Се-е-ей-ча-а-ас, – в сторону папки Лоис даже не смотрит, всё ее внимание сосредоточено на экране ноута. Рабочего ноута, к слову сказать. Вот только Лекс очень сомневается, что с таким усердием Ло способна строчить отчеты.
Ну, конечно, Bejeweled 2 Deluxe! Лекс точно знает: эту игрушку создал дьявол – потому что он и сам отрывается от нее с большим трудом. Но отрывается ведь! А Лоис что мешает?
– Ло, отнеси материалы, а потом играй себе дальше. Меня не будет как минимум месяц, у тебя к моему возвращению уже глаза светиться начнут.
– Чуть-чуть… Ну еще немножко! Я почти закончила!
Лекс снова заглядывает секретарше через плечо.
– Хм. Может, я и не прав, но, по-моему, это режим «Бесконечный».
– Ну да.
– Лоис, скажи, а название режима тебе не о чем не говорит?
– Но я почти прошла!
– Ло, он бесконечный.
– Да мне только вот эта «впадинка» осталась! А потом…
– А потом всё будет сначала, только «впадинка» при прохождении будет закрашиваться другим цветом.
– Я выиграю, вот увидишь! Я его таки пройду!
– Не в этой жизни.
– Блядь, Лутор, а отнеси ты сам эту папку! Дай мне в игру доиграть!
Теперь на стол медленно опускается и портфель со стаканчиком. Медленно так опускается. Неторопливо. В мертвой тишине. Потому что даже «мышка» в руке Лоис испуганно замерла.
Секунда. Вторая. Лутор молчит. Тишина давит на нервы. Лоис даже взгляд поднять не решается. И дышит через раз. Ощущение такое – будто в страшный сон попал. Потому что только во сне бывает так страшно без явной причины. Когда оказываешься в какой-нибудь комнате… или в парке… или вот в поле (Лоис почему-то очень боится именно поля)… И ничего такого… ну откровенно жуткого в этих местах вроде и нету…
Но от ужаса хочется удавиться.
Сейчас Лоис тоже хочется удавиться. И она даже самой себе не может объяснить почему. У нее с Лексом бывает такое – когда он вдруг замолкает и просто смотрит. Молча. В упор. И, кажется, даже не мигая.
И вдруг становится жутко.
Он ни разу не поднял на нее руку. И Лоис даже не знает случая, чтоб он поднимал руку на кого-то другого. Вон у Джеба секретарши почитай каждые полгода «с лестницы падают», девчонки с копировального уже задолбались их страховочную документацию ксерить. А Лекс… О нем даже девчонки из копировального ничего дурного сказать не могут. Вежливый. Улыбается. Заскоки вот ее терпит. На кофе тратится. С ним даже бывает весело. Если выпьет. Или устанет. До фиолетовых кругов под глазами. И так, что даже лысина побледнеет… В такие минуты на луторовскую маску уже, видимо, сил не остается.
И за луторовской маской проступает маска грустного клоуна.
В такие минуты Лоис в него почти влюблена. То есть это она себя уверяет, что только «почти», а на деле…
А на деле – если у Лутора и есть повод для грусти, то не твое это собачье дело, Лоис. Твое дело – папки носить и на звонки отвечать. И знать свое место. А стоит тебе чуток забыться… ляпнуть чего не в тему… или с советами полезть… или послать куда подальше…
И твой душевный порыв тут же разбивается о ледяное молчание. И душится на корню.
И Лоис порою кажется, что это страшнее побоев мистера Квина. Потому что Квин-старший ломает лишь тело, а Лекс своим молчанием вымораживает саму душу. Казалось бы, подумаешь: мочит! Ну, помолчит. И перестанет. Но это как в детстве, когда тебя ставили в угол. Просто ставили в угол. Обычный угол твоей собственной детской. Но уже через пару минут ты начинал ныть и просить у мамы прощения.
– Простите, мистер Лутор. Я сейчас же отнесу папку мистеру Мозесу.
– Да, Лоис, пожалуйста. И на обратной пути захвати мне пончик из кафетерия. С клубничным джемом.
Лоис медленно подымается и на деревянных ногах шаркает к выходу. В такие минуты она ненавидит Лутора. За вот эту его болезненную гордость, заставляющую его «бить» противника даже за самую мелкую обиду. Даже за повод обиды. За гордость, из-за которой он никогда не может обратить в безобидную шутку чужую оплошность. За гордость, из-за которой она никогда не смогла бы работать с ним…
Если б не то роковое «почти».
Но к тому времени, как перед ней плавно открываются дверцы лифта, Лоис уже находит в себе силы для злорадной улыбки:
– Ах да, мистер Лутор… Простите, совсем из головы вылетело! Вас же мистер Квин просил зайти. Как только появитесь, сказал он, – Лейн сладко тянет губы. И пытается убедить себя, что болезненная гримаса шефа доставляет ей злорадное удовольствие. С убеждением выходит не очень. Наверно, поэтому она всё же решается добавить: – Ему утром прислали курьерской доставкой посылку из «Экслютона». Не знаю, что за эксклюзивную дрянь он заказал для тебя на этот раз, но обошлась она ему в 200 штук наших родных американских баксиков…
Сидя напротив матери в нагретой от духовки кухне Кларк с каким-то удивлением даже начинает понимать, что семья – главное в его жизни. Была. Есть. И, наверное, будет. Какая бы она не была, в какой бы не жила вселенной…
Какие бы Лексы не ждали его в Метрополисе.
И это немножко пугает. Выражение «маменькин сынок» во все времена во всех школах мира считалось обидной дразнилкой. Но здесь и сейчас… в тусклом свете старенькой лампочки… уминая второй кусок тыквенного пирога… Это казалось правильным. Семья – главное в его жизни. Потому и мчался он сюда из последних сил, надрывая сухожилия и сбивая дыхание. Мчался зализывать раны. Искать силы – чтобы найти ответы.
И пусть мать не знает как его зовут. Пусть отец сдержанно хмурится в сторонке. Пусть даже Лекс сейчас… не просто не с ним – с кем-то еще. Но здесь и сейчас это… не так важно, как было еще этим утром. А мятущееся чувство вины перед Лексом можно заткнуть куском пирога.
Да и к чему оно, это чувство вины? Перед кем? Этот Лекс… из этой вселенной… обнимающий Оливера Квина на глазах всей столичной элиты… Разве это его Лекс? Он знает о нем еще меньше, чем Марта. И Кларк, Кларк тоже знает об этом Лексе меньше… чем должен.
Поэтому пока можно просто погреться у духовки. Съесть пирога. И даже не думать. Не строить планов. Не пытаться понять. Ничего не объяснять. Самому себе в первую очередь. Папе можно сказать, что он заблудился. Маме честно признаться, что больше никто и нигде его не ждет. А Лексу… А Лексу мысленно пообещать, что спасение уже в пути. Просто перекусить остановилось. Но спасение будет, обязательно будет.
Даже если оно тебе, Лекс, и ненужно.
Но оно нужно тебе, болван. Он нужен тебе. Потому что нельзя любить только семью. Нельзя всю жизнь прожить под маменькиной юбкой. Пора уже выглянуть из-под оборки. И вместо мамкиной сиськи поинтересоваться другими сосками. Так что давай доедай, водичкой вон запей и выбирайся из-под родительского крылышка.
Легко тебе говорить. А куда выбираться-то? Что здесь вообще происходит? Где та точка, с которой всё пошло не так? И почему оно пошло?
А почему бы тебе просто не послать всё это, а? Все свои рассуждения, ага. Подальше. И просто сделать…
Очередную глупость. Нет уж. Спасибо, родной мой внутренний голос. А потом выслушивать от Лекса, что он опять сделал не подумав. Фигушки! Кларк уже наслушался. На этот раз он сначала подумает…
А потом опять опоздает. Ну, как всегда…
Кларк всё-таки остается ночевать на ферме. Марта стелет ему в угловой комнатушке. Смущенно улыбается, пытаясь незаметно завернуть потертый краешек простыни под матрас. Вот только щели в окнах, увы, не завернешь: в комнате жуткий сквозняк. И лампочка в абажуре опасно мигает, вот-вот почиет в бозе.
Но Кларку уютно тут. В этой сырой пыльной комнатке. И хоть кровать ему мала, а на простыне потертостей больше, чем рисованных незабудок – он спит без задних ног, как не спал уже давно. Как не спал, наверно, с тех пор, как осознал свою «ненормальность». С тех пор, как впервые испытал вину за собственное «превосходство». И в первую очередь – перед собственными родителями. За то, что из-за его «ненормальности» они тоже «нормальными» быть не могут. За то, что их кожа способна царапаться, а кости – ломаться. За то, что они теперь знают, что могло бы быть по-другому. Знают из-за него.
Но этой ночью, на этой ферме, с этими вот родителями – которые еще не знают ничего – можно представить, что всё в порядке. Всё хорошо и всё нормально. И бедность – это их худшая проблема. Ну, и еще, может быть, трактор, сломавшийся так некстати.
За починкой трактора Джонатан его и застает на следующее утро. Странный мальчик, в городском прикиде, свалившийся им на голову, как снег на кентовские поля. Но он так привычно чинит трактор, что Джонатан невольно проникается к нему уважением. Джонатан вообще уважает бесплатную помощь по хозяйству. Когда нет денег начинаешь особо ценить бесплатные вещи.
– У тебя хорошо получается.
– Я люблю технику.
– На механика учишься?
– Неа. Право изучаю.
– Адвокатишкой будешь?
– Юридическим консультантом, – и смущенно добавляет: – бесплатным.
– Деньги, значит, не нужны, – насмешливо заключает Джонатан.
– Ну…
Кларк нерешительно мнется, нервно пытаясь оттереть ветошью солярку с пальцев.
– Не в деньгах счастье.
– Ага. А в их количестве, – подхихикивает Кент. – Ты когда-нибудь жил без денег, парень?
– Ну, было время… И мне кажется, что в то время мы были счастливей. А потом переехали в большой город… И стало… сложнее. Хоть денег стало и больше.
– Не в городе дело, парень. Просто ты стал старше. Когда взрослеешь – всегда становится сложнее. А безденежное счастье… Ты просто был тогда ребенком. А среди родителей непринято жаловаться своим детям, насколько тяжело им дается каждая копейка. Твоя мать сейчас, наверно, холеная такая, настоящая леди. А моя Марта второй год на маникюр выбраться не может. Пилит сама себе потихоньку, а на приличный выход в салон, со всякими там аромомаслами, массажами – денег зась! И уж, верно, твоей матери приятней ждать твоего возвращения в уютной гостиной возле теплого камина, успокаиваясь каким-нибудь дорогущим чайком, чем глотать валерьянку на промерзлой кухне.
– Ваша кухня совсем промерзлая!
– Зато спальня, в которой ты спал, очень даже.
– Ну, – не находится Кларк.
– Да промерзлая, промерзлая, – досадливо машет рукою Джонатан. – Но больше стелить было негде, не на чердак же тебя.
– Да я не в обиде. Спасибо вам, мистер Кент. И зря вы так, у вас тут очень хорошо. Почти как у нас, пока мы не переехали, – он смущенно замолкает.
– Хороший ты парень, – грустно улыбается Джонатан. – Как, говоришь, тебя зовут?
– Кларк.
– И имя хорошее. У моей жены девичья фамилия тоже Кларк. Мы одно время всё мечтали, что сына так назовем.
– Не получилось? С сыном?
– Не вышло. Я порой гляжу на всё это, – Джонатан неопределенно машет в сторону рукою, – и думаю, что оно, наверно, и хорошо, что не вышло. Ну куда нам еще ребенка? Уж его бы мы точно не потянули. А с другой стороны… Может, это и был бы тот стимул, ради которого б я сумел… смог… зубами б вырвал! Лучшей доли для нас. Может, ради ребенка-то я б расстарался – и, глядишь, получилось бы. Чего путного. Глядишь, был бы сейчас каким-нибудь… бизнесменом что ли…
– Сенатором, – робко подсказывает Кларк.
– Ага, – смеется Кент, – сенатором, как же! Думаешь, из меня бы вышел сенатор?
– Уверен. Отличный сенатор. Самый лучший.
– Сенатор у нас Джебидайя Квин. По сравнению с ним любой был бы лучше, – хмыкает Джонатан. – А такие как я, такие сенаторами не бывают. Не в нашем штате. Не в этой жизни. Твой отец правильно сделал, что увез тебя в большой город. У тебя там больше возможностей. Хотя и всяких Квинов там тоже больше, тут ты, конечно, прав. А с Квинами только Луторы ужиться могут.
Кларк чувствует, как сохнет во рту. И руки отчего-то начинают мелко подрагивать.
– Луторы… Он… То есть они, как давно они?..
– Лижут Квинам задницу? Ты, малыш, видать, не из этого штата… Или вообще не с этой планеты, раз задаешь мне такие вопросы. Любой канзасский пацан знает, что волчонок Квин трахает луторовского шакала еще со школы. У нас даже такая поговорка есть: «Хочешь ездить в "Ламборджини" – подставляй-ка попу Квину».
Джонатан смачно сплевывает от злости.
– Они тут всё купили. Буквально всё. Каждую пядь. Что не купили сами, то к ним вместе с банком перешло. Все наши векселя и закладные. Все наши… жизни, можно сказать. Осталось только воздух приватизировать, и будут полными королями. Сможет квиновский щенок трахать свою лысую куколку прямо на моих селекционных сортах кукурузы, а мне останется только разве что свечку им держать, – кажется, Джонатан хочет еще что-то добавить, но тут его взгляд опускается вниз. – Черт, парень, да ты мне гаечный ключ погнул! Мать твою! Нет, ты, конечно, молодец, что сильный такой, но где ж я новый-то возьму?
От стыда Кларку хочется провалиться сквозь землю. Ту самую, где «друг» Оливер уже почти может… его Лекса. Его, что вас всех!
А ты бегай по полям подольше. Глядишь, они еще и усыновить кого-нибудь успеют. Будет полноценная гейская семья. Ты, главное, не торопись, Кларкуся. Бегай, говорю…
– Сбегай, говорю, к соседям, через поле, попроси ключ. Там живет старый Чейз, он добрый малый. Я ему сейчас звякну, скажу, что это для меня, он даст. Давай беги, пока Марта завтракать не позвала.
Лекс так торопился побыстрее смыться из Метрополиса, что умудрился забыть портмоне. Он забыл деньги! Точней, деньги как раз фигня, с одного только кофе почти полсотни сдачи в кармане валяется (прознай об этом Лоис – и заставит приплачивать себе за неварение кофе). Но вот кредитки… Он без них почти как без рук. Он будто и не он. Будто не Лутор. Не тот Лутор, что вице-президент. Не тот Лутор, что квиновский любовник. Совсем не тот Лутор. Будто без банковского счета его и нету.
И Лекс с силой вжимает в пол педаль газа, стремясь поскорее добраться до квиновского особняка, строительство которого как раз закончили к приезду больших гостей. Ну, Квины ж не живут в дешевых мотелях. Или в сельских гостиницах. Или что там еще за клоповники в этом Смоллвиле. Не живут и не трахаются. Так что и Лутору в сельской гостинице делать нечего. Он будет жить в особняке. Когда до него доберется.
Лекс снова кидает быстрый взгляд на карту, лежащую на соседнем сиденье: сейчас поворот, потом мост, потом направо… И, считай, на месте. Всего ничего осталось. А там он выпьет кофе, примет душ. И решит, наконец, кому звонить с просьбой выслать курьерской доставкой кредитки: Лоис или всё-таки Олли? Кто из них меньше затребует за выполнение этой невинной просьбы?
Конечно, лучше бы бренди вместо кофеина. Но квиновский подарок на левом запястье (200 тыщ за эту дрянь! Еще и противного зеленого цвета) показывает, что сейчас только двадцать минут восьмого, неприлично напиваться с утра спозаранку, папа ему это хорошо вдолбил. Один единственный раз Лекс позволил себе… Но в итоге ему не позволил отец. Даже вспоминать не хочется. А раз не хочется, то и не надо. Надо просто свернуть и чуток поднажать, мечтая о теплом душе.
А вот и мост. Значит, осталось всего ниче…
Откуда перед капотом его машины возник тот парень – Лекс так и не понял.
Кларк не стал пользоваться своей скоростью, хотелось пройтись, подумать. Да и Кенты могли чего-нибудь заподозрить.
Он не врал отцу, когда говорил, что на ферме ему было лучше. Кларк вообще никогда не врал отцу. Конечно, он уже плохо помнит дедовскую ферму… И совсем не помнит как они ее продавали. Знает, что продали (отцу нужны были деньги на предвыборную кампанию), но сам процесс… Его отправили в летний лагерь, а вернулся он уже в метрополисскую квартиру. Мама говорила, что это было трудное решение, они очень долго обсуждали его с отцом, взвешивали и так, и этак… Но Кларк был маленький, слишком волновался перед своей первой «самостоятельной» поездкой в лагерь и ничего этого уже не помнит. Ни разговоров, ни маминых слез, не мрачной отчаянной решимости отца.
Переезд вообще получился каким-то слишком уж легким. Ничего не забыли, не потеряли, новую комнату Кларк принял на ура, и с новой школой проблем не возникло… И фикус прижился. Ну, тот, что отец посадил в вывезенной с фермы земле. Как раз на цветочный горшок ее и хватило. Стоит теперь в отцовском кабинете.
И Кларк всегда считал, что это правильно. Но сегодня (опять как вчера) ему кажется, что на ферме им было лучше. Может, это ностальгия. А, может, просто усталость… на него так много свалилось в последнее время, что он разгребать не успевает. Всё спуталось, смешалось, завертелось так, что, кажется, вот-вот стошнит. Будто на карусели перекатался. Вот только с карусели можно сойти. А в реальности всё время приходится куда-то…
– БЕЖИМ!
Черный парень выскочил на дорогу буквально в паре шагов от Кларка. Большой, взмыленный, с выпученными глазами. В фильмах за такими обычно любят гоняться маньяки. За этим пацаном, кажись, их гналась целая сотня.
Он схватил Кларка за руку и дернул за собою в лесок на противоположной стороне дороги. Кларк растерялся. Да, кажется, растерялся, зачем бы иначе ему бежать куда-то в лес с незнакомым парнем?
Ну, разве что за вами гонится джип с вооруженными парнями. В этой ситуации бег особо полезен для здоровья, хи-хи-хи…
Да нет, в такой ситуации полезней остановиться и надрать парням задницу.
Вот только потом придется долго объяснять черномазому товарищу как у тебя это получилось.
Значит, нужно вырваться вперед, осмотреться…
Ай! Что-то кольнуло Кларка прямо в зад. Стрела?! Кларк что, не только реальность, но и время сменил?
Впрочем, особого вреда стрела не нанесла: отлетела от его железной задницы, как от камня.
– Ты промахнулся, Олли! Неужто ты хоть раз в жизни промахнулся? И Господь сподобил меня узреть этот момент!
– Заткнись, Олден! И передай мне колчан!
Олли? Это Олли? Здесь? Сейчас?
Ага, приколи. Он здесь сейчас. А Лекс где-то там и один. Побежали быстрей!
Но Кларку наоборот захотелось остановиться. Он почти стряхнул с себя черного паренька, мгновение – и он уже на трассе. Оборачивается и сканирует лес. Вот он джип. Вот он Олли.
Визг шин откуда-то сзади…
А вот и Лекс. Ты б лучше смотрел нет ли кого на дороге…
Они падали долго. Почти всю оставшуюся жизнь.
А потом был удар. И много воды. И мало кислорода. И крышка «Ламборджини», которая никак не хочет отрываться, заразззза!
И зеленый криптонит – в часах на лексовом запястье.
Всё познается в сравнении. Забыть кредитки – это на самом деле фигня. Навернуться с моста – вот это реальное западло. Навернуться с моста заодно сбив человека – это уже полный комплект несчастий.
Господи, за что ему это? И ведь он пытался свернуть, вывернув руль до предела. Нет, ну правда! Но пацан тоже шарахнулся в сторону. В ту же сторону, что и Лекс вывернул руль. Лутор где-то слышал, что у дураков сходятся мысли. Может, это правда…
А вот то, что крыша «Ламборджини» оторвалась сама собой – это уже не может быть правдой. Это какой-то параноидальный бред. Наверно, Лекс просто слишком сильно стукнулся головой при падении. Так сильно, что даже не помнит такого.
Впрочем, ему сейчас не до воспоминаний, нужно выбраться отсюда. И вытащить этого мальчишку. Скорей всего Лекс сбил его насмерть (на такой-то скорости), но пока есть хоть малейший шанс… хоть какая-то надежда… Господи, помоги! Он же еще совсем ребенок! И Лекс чуть не сбил его насмерть. Но ведь не насмерть же, да? Кажется, он двигается… Может, это и конвульсии, но он ведь движется, да? А мертвые двигаться не способны. Значит, он еще жив. Ранен наверняка… Но это еще можно исправить. Пока он жив, всё можно исправить. Значит, Лексу нужно быть сильным. И вытащить его отсюда.
– Оливер?
– Господи, Лекс, я чуть не обделался, когда увидел как твоя машина летит в реку! Не смей делать так больше, слышишь, ублюдок! Выкинешь еще один подобный фортель – и я сам тебя урою!
– Оливер… Ты что тут делаешь?
Лекс недоуменно хлопает ресницами, пока Квин прыгает вокруг него козликом, пытаясь закутать в одеяло. Откуда у него одеяло? И откуда он сам взялся на берегу этой чертовой реки? Взгляд Лекса растерянно шарит по берегу, до которого оставалась как раз пара шагов, когда на них налетел ураган по имени Ол. Взгляд скользит по кустам… цепляется на паре камней… и спотыкается на джипе с оливеровыми приятелями…
Ясно. Очередная охота.
– Но какого черта здесь?!
Олли даже не делает вид, будто чего-то не понял. Или будто Лекс чего-то понял не так. Просто нахально ухмыляется и поправляет лямку перекинутого через плечо арбалета. И как это Лекс сразу не заметил любимую игрушку любовника?
– Хотел сделать тебе сюрприз. Торжественную встречу, так сказать.
– Твоя торжественная встреча чуть не стала моими торжественными проводами, – шипит Лутор.
Ему надоело держать себя в руках. Надоело сдерживаться. Прикусывать язык. Перетерпливать раз за разом. И обещать самому себе всё исправить потом. Чертов Квин чуть не угробил его и этого пацана! И эфемерные жертвы Олли вдруг обрели плоть и кровь. Вдруг стали все – как этот мальчишка.
А этот мальчишка вдруг стал ему дорог.
– Пусти, – Лекс злобно вырывается из квиновскеих рук. Которые так и норовят его облапать. Даже сейчас пользуется моментом. – Мне надо в больницу.
– Конечно, – Квин корчит на лице озабоченную моську. – Олден тебя отвезет. Я уже связался с компанией, они выслали нашего врача вертолетом. Если что – этим же вертолетом отвезем тебя в Метрополис. Давай, обопрись на меня, я помогу тебе дойти до машины. И брось же ты уже этого придурка, Джеффри потом его добьет…
– Добьет? – Лекс мокрый, как мышь. Но вот рту от последних слов любовника враз пересохло. И он пытается скрыть накатившую панику. А еще больше – скрыть озабоченность: если Олли догадается, что Лекс переживает за мальчишку… ну хоть чуть-чуть… Лекс слишком хорошо знаком с извращенной ревностью любовника. – По-твоему, я так надрывался, вытаскивая его, чтоб ты его тут добил?
– Но, солнышко…
– Хватит и того, что ты машину мне покалечил!
– Так ведь это он и виноват…
– Просто не смей! – срывается Лутор на крик.
И тут же понимает, что это была ошибка. Фатальная, блядь.
– С чего это вдруг такая забота о каком-то придурке? Которого ты и видишь-то в первый раз… В первый ведь, Лекси? – губы Квина растягиваются в крысином оскале. Глаза – подбираются в прищур, как в боевую стойку. И сам он подбирается весь. Как перед дракой. Дракой насмерть. – Тебя заинтересовал этот… деревенский увалень? Да ты ж видел-то его всего секунду. Или это любовь с первого взгляда? – Квин смеется дурашливым смехом. Совсем невеселым.
И Лекс понимает, что это конец. Никого он не спасет. Не луторовское это дело – спасать людей.
И уже неважно, что до берега лишь пара шагов. Что парень всё-таки выжил. Что чужие пальцы так отчаянно сжимают лексову ладонь. Что Лекс почти представил себя героем-спасителем. Что у них почти получилось…
– Он и вправду такой симпатичный? – продолжает тем временем Квин. – Думаешь, ребятам понравится? Охота так возбуждает, а своих лысиков у них ведь нет… Думаю, они скажет тебе спасибо, что ты его всё-таки вытащил. Эй, Уолден! Джеф! Что вы там замерли? Смотрите, какой вам тут Лекс подарок со дна моря достал!
Лекс может его ударить. Он хочет его ударить. И, наверное, должен.
Вот только, что потом? Бегать по незнакомой местности с полутрупом на руках? Звать на помощь местного шерифа? Даже если он каким-то чудом довезет его до больницы – рано или поздно Квин ведь оклемается… А потом употребит все свои деньги и влияние, чтобы Лекс пожалел. Пожалел, что не позволил этому мальчишке умереть сразу.
«У тебя есть план, Александр. Отличный план. Ты справишься. У тебя всё получится. И всё будет хорошо. А мальчик… Ну что ж, просто так получилось. Значит, у него на роду так написано. Ты не имеешь права рисковать всем – ради какого-то незнакомого мальчишки!»
– Мне надо в больницу, – прерывает Лекс поток квиновского злорадства.
Олли умолкает на полуслове. Окидывает любовника пристальным взглядом. И, наконец, соглашается.
– Да, надо. Тебе. Я даже отвезу тебя сам.
Лекс разжимает ладонь, чувствуя как выскальзывают из руки чужие пальцы. И в очередной раз напоминает себе, что всё так или иначе можно исправить. Пока ты жив, всё можно исправить.
Но уже сделав первый шаг от мальчишки – Лекс наконец-то признается себе, что есть вещи, которые исправить уже невозможно.