Название: Нарисуй мне любовь
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: R (для НЦы я слишком сонная)
Жанр: драббл, PWP
Предупреждения: нецензурная лексика: осторожно - автор в теории живописи не силен!
Посвящение: всем авторам арта – по клексу и слэшу вообще.
Саммари: Искусство – Великая Сила. А Луторы – Великое Зло…
читать дальше
Что папа был всё-таки прав, называя Луторов извращенцами и Вселенским Злом, Кларк понял, когда Лекс с какой-то блажи (опять что ли Лайонелл ему чего подмешал?) решил прочесть ему лекцию о становлении американской живописи в XX веке. И ладно бы он решил учить его на примере какого-нибудь Эдварда Эстлина Каммингса. Так нет же! Луторы ж Зло, вы помните, да? И методы у них как есть злодейские. И художники… полные извращенцы!
– Чарльз Демут. Запомни хорошенько это имя, Кларк. Чтоб ты знал, это выдающийся американский акварелист. Что правда, большая часть его работ находится в частных собраниях. Ну и, разумеется, в моей коллекции тоже есть парочка.
Парочка, да. На выбранной Лексом для экспозиции с позволения сказать картине как раз и изображалась парочка. Тех еще фруктов.
– «Матросы, справляющие нужду». Согласись, для 1930 года это весьма прогрессивно. Или вот «Четыре мужские фигуры», тот же период. Ты только глянь какая техника!
Господи, вы только гляньте какое извращение! Но лучше не смотрите, чего его на извращения-то глядеть? Тем более что изврат, он и есть изврат. Хоть для тех лет, хоть для этих.
Кларк нервно прикусил губу и тихо порадовался, что здесь нет папы с его дробовиком и поклонением перед импрессионизмом – а то все эти «шедевры» живо бы достались метрополлискому музею в наследство.
– Всмотрись в эти линии, Кларк. Прочувствуй всю прелесть акварельной техники!
Кларк с дуру всмотрелся. Чертово суперзрение! И тут же понял, что его суперпамять – это проклятье. Ага, покруче Круцио и Сары Мишель Геллар, променявшей вампиров на каппе. Потому что эти размытые пиписьки теперь навечно въелись в его память.
– Ты издеваешься, да?
Во всяком случае, Кларку очень хотелось в это верить. Ну вот просто до нервного тика. Потому что в противном случае ему пришлось бы… ну, видимо, называть противным Лекса. А даже Кларку со всей его суперсилой было страшно представить – как отнесется младший Лутор к такому обращению.
– В каком смысле?
С Лекса сейчас тоже картину рисовать можно. Ага, икону. Сама святая невинность.
– Ну… ты ведь это не всерьез, да? – нервно хихикает Кларк, чувствуя, как к горлу подкатывает истерика. – Все эти… матросы, – нужное слово находится с трудом, – с их нуждой… Это не может быть всерьез…
Может, Кларк и не разбирается в искусстве… может, он и в извращениях не того… не совсем специалист – но уж извращение-то от Микеланджело он отличить в состоянии!
– Ты, правда, платил за это деньги? – Кларка уже трясет. От смеха, наверно. Или от шока. Не каждый день выпадает удовольствие лицезреть Лекса Лутора на фоне голых пиписек. – Вот за это?! Да Пит тебе десяток таких нарисует! А если не скажем, что это для тебя – то еще и бесплатно!
– Пит?! С каких это пор Пит Росс стал одним из ведущих пресижинистов? – злобно щурится в ответ Лекс. – Что общего Россы имеют с искусством? Хочешь сказать, что они на своем заводе картины штамповали? Что-то я не припомню такого. Лично я на их заводе только дерьмо застал.
Кларк не понимает с чего это Лекс так завелся из-за каких-то… пресижинистов. Но за Пита ему вдруг становится обидно. Да еще и напоминание об отобранном заводе. Из-за Кларка с его дурацкими документами отобранного. Школьная солидарность, помноженная на чувство вины – плохой коктейль. Во всяком случае, у Кларка от него слетают тормоза:
– Они перерабатывали удобрения, а дерьмо как раз висит у тебя на стене! Твой Демут, видимо, его из задницы доставал, чтоб передки рисовать! И вот это, по-твоему, искусство?! Да как вообще можно вдохновляться какими-то… геями? По-твоему, такая «любовь», – Кларк пальцами показывает в воздухе кавычки, – способна кого-то вдохновить на что-то путное? Да не смеши меня!
– Тебе смешно?
Лекс вдруг усмехается. Своей фирменной луторовской усмешкой. Такой спокойно. И такой издевательской.
– Так, значит, тебе смешно. И, по-твоему, я тоже смешон. Ну хорошо же.
Лекс медленно отставляет в сторону бокал с какой-то дрянью (ну да, хмыкает про себя Кларк, на трезвую ж голову такое искусство не вставляет), а затем внезапно толкает друга на диван.
– Думаешь, в этом ракурсе я больше оценю акварельную технику?
– Думаю, что тебя пора заткнуть.
А в следующую секунду язык Лекса почему-то оказывается у Кларка во рту. И это очень странно, ведь Лекс определенно не владеет суперскоростью. Всё это очень странно, да. И до чертиков страшно. Страшно приятно. И страшно – что это приятно.
Лекс прикусывает верхнюю губу… скользит по щеке… прихватывает мочку зубами…
Кларк вздрагивает всем телом, от головы до пяток. И вместе с дрожью в пятки бухается сердце, теряясь где-то между мизинцем и среднем пальцем ноги. Кент старается дышать размеренно и четко, он как-то раз видел по телеку, что так рекомендуют дышать роженицам. Не то чтобы Кларк собирался рожать… У него еще и секса-то не было… Кажется…
Лекс снова возвращается к губам. На этот раз «сеанса тайского массажа» удостаивается нижняя губа. И от этого чередования острых зубок и шаловливого шершавого языка у Кларка змеи начинают скользить по позвоночнику. Туда-сюда. Туда-сюда. Как язык Лекса: нырнет в рот, подразнится – и снова назад.
Кларк решительно не понимает, что теперь делать. Как заставить себя раскрыть глаза. И можно ли выдать этот стон за кашель? А главное – он решительно не понимает почему вместо того, чтоб оттолкнуть, он только возбужденно дышит и отводит голову в сторону, чтобы Лексу было удобнее.
Но, видимо, Лексу всё-таки неудобно: руки приткнуть некуда. У Кларка тоже такое бывает. Вот только Кларк ни разу не додумался притыкать свои руки под ремень брюк.
У юного фермера перехватывает дыхание. Кажется, еще чуть-чуть и он задохнется. Но лучше пусть он задохнется, чем Лекс уберет от него свои руки. Свои чудные милые руки. С такими нежными-нежными пальцами. Которые гладят его прямо через трусы. Сжимают, трут напряженный член, рождая новых и новых змеек. Пока губы исследуют запрокинутую в экстазе шею.
И Кларку почему-то кажется, что сейчас можно и выгибаться, и дышать неровно, и подставлять губы под луторовские поцелуи. И просить:
– Еще!
Но Лекс вдруг отстраняется.
– Тебе всё еще смешно, Кларк?
– Что… Ты чего?
– Всё еще считаешь, что подобное не вдохновляет?
– Я…
Кларк сейчас ничего не считает. Он на это физически не способен. Да-да, есть вещи, на которые и он не способен.
– Лекс, – жалобно тянет он, сам не понимая чего просит.
– Ну хорошо, давай посмотрим Каммингса.
– Какого Каммингса? Лекс, ты что?!
– Моего Каммингса. У меня как раз есть пара работ.
Лутор невозмутимо поправляет воротничок, встает и идет к двери.
А Кларку хочется укрыться подушкой, а лучше диваном – и устроить истерику.
– Так ты идешь? – оборачивается в дверях Лекс.
– Угу, к черту, – бурчит красный от смущения пополам с возмущением Кларк.
– Да нет, Каммингса я держу в спальне.
Кларк резко вскидывается и теряется в лексовой улыбке. Такой… предвкушающей…
И в этот момент Кларк Кент готов признать, что в американской живописи в XX века всё-таки что-то есть. Нечто возбуждающее.
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: R (для НЦы я слишком сонная)
Жанр: драббл, PWP
Предупреждения: нецензурная лексика: осторожно - автор в теории живописи не силен!
Посвящение: всем авторам арта – по клексу и слэшу вообще.
Саммари: Искусство – Великая Сила. А Луторы – Великое Зло…
читать дальше
Что папа был всё-таки прав, называя Луторов извращенцами и Вселенским Злом, Кларк понял, когда Лекс с какой-то блажи (опять что ли Лайонелл ему чего подмешал?) решил прочесть ему лекцию о становлении американской живописи в XX веке. И ладно бы он решил учить его на примере какого-нибудь Эдварда Эстлина Каммингса. Так нет же! Луторы ж Зло, вы помните, да? И методы у них как есть злодейские. И художники… полные извращенцы!
– Чарльз Демут. Запомни хорошенько это имя, Кларк. Чтоб ты знал, это выдающийся американский акварелист. Что правда, большая часть его работ находится в частных собраниях. Ну и, разумеется, в моей коллекции тоже есть парочка.
Парочка, да. На выбранной Лексом для экспозиции с позволения сказать картине как раз и изображалась парочка. Тех еще фруктов.
– «Матросы, справляющие нужду». Согласись, для 1930 года это весьма прогрессивно. Или вот «Четыре мужские фигуры», тот же период. Ты только глянь какая техника!
Господи, вы только гляньте какое извращение! Но лучше не смотрите, чего его на извращения-то глядеть? Тем более что изврат, он и есть изврат. Хоть для тех лет, хоть для этих.
Кларк нервно прикусил губу и тихо порадовался, что здесь нет папы с его дробовиком и поклонением перед импрессионизмом – а то все эти «шедевры» живо бы достались метрополлискому музею в наследство.
– Всмотрись в эти линии, Кларк. Прочувствуй всю прелесть акварельной техники!
Кларк с дуру всмотрелся. Чертово суперзрение! И тут же понял, что его суперпамять – это проклятье. Ага, покруче Круцио и Сары Мишель Геллар, променявшей вампиров на каппе. Потому что эти размытые пиписьки теперь навечно въелись в его память.
– Ты издеваешься, да?
Во всяком случае, Кларку очень хотелось в это верить. Ну вот просто до нервного тика. Потому что в противном случае ему пришлось бы… ну, видимо, называть противным Лекса. А даже Кларку со всей его суперсилой было страшно представить – как отнесется младший Лутор к такому обращению.
– В каком смысле?
С Лекса сейчас тоже картину рисовать можно. Ага, икону. Сама святая невинность.
– Ну… ты ведь это не всерьез, да? – нервно хихикает Кларк, чувствуя, как к горлу подкатывает истерика. – Все эти… матросы, – нужное слово находится с трудом, – с их нуждой… Это не может быть всерьез…
Может, Кларк и не разбирается в искусстве… может, он и в извращениях не того… не совсем специалист – но уж извращение-то от Микеланджело он отличить в состоянии!
– Ты, правда, платил за это деньги? – Кларка уже трясет. От смеха, наверно. Или от шока. Не каждый день выпадает удовольствие лицезреть Лекса Лутора на фоне голых пиписек. – Вот за это?! Да Пит тебе десяток таких нарисует! А если не скажем, что это для тебя – то еще и бесплатно!
– Пит?! С каких это пор Пит Росс стал одним из ведущих пресижинистов? – злобно щурится в ответ Лекс. – Что общего Россы имеют с искусством? Хочешь сказать, что они на своем заводе картины штамповали? Что-то я не припомню такого. Лично я на их заводе только дерьмо застал.
Кларк не понимает с чего это Лекс так завелся из-за каких-то… пресижинистов. Но за Пита ему вдруг становится обидно. Да еще и напоминание об отобранном заводе. Из-за Кларка с его дурацкими документами отобранного. Школьная солидарность, помноженная на чувство вины – плохой коктейль. Во всяком случае, у Кларка от него слетают тормоза:
– Они перерабатывали удобрения, а дерьмо как раз висит у тебя на стене! Твой Демут, видимо, его из задницы доставал, чтоб передки рисовать! И вот это, по-твоему, искусство?! Да как вообще можно вдохновляться какими-то… геями? По-твоему, такая «любовь», – Кларк пальцами показывает в воздухе кавычки, – способна кого-то вдохновить на что-то путное? Да не смеши меня!
– Тебе смешно?
Лекс вдруг усмехается. Своей фирменной луторовской усмешкой. Такой спокойно. И такой издевательской.
– Так, значит, тебе смешно. И, по-твоему, я тоже смешон. Ну хорошо же.
Лекс медленно отставляет в сторону бокал с какой-то дрянью (ну да, хмыкает про себя Кларк, на трезвую ж голову такое искусство не вставляет), а затем внезапно толкает друга на диван.
– Думаешь, в этом ракурсе я больше оценю акварельную технику?
– Думаю, что тебя пора заткнуть.
А в следующую секунду язык Лекса почему-то оказывается у Кларка во рту. И это очень странно, ведь Лекс определенно не владеет суперскоростью. Всё это очень странно, да. И до чертиков страшно. Страшно приятно. И страшно – что это приятно.
Лекс прикусывает верхнюю губу… скользит по щеке… прихватывает мочку зубами…
Кларк вздрагивает всем телом, от головы до пяток. И вместе с дрожью в пятки бухается сердце, теряясь где-то между мизинцем и среднем пальцем ноги. Кент старается дышать размеренно и четко, он как-то раз видел по телеку, что так рекомендуют дышать роженицам. Не то чтобы Кларк собирался рожать… У него еще и секса-то не было… Кажется…
Лекс снова возвращается к губам. На этот раз «сеанса тайского массажа» удостаивается нижняя губа. И от этого чередования острых зубок и шаловливого шершавого языка у Кларка змеи начинают скользить по позвоночнику. Туда-сюда. Туда-сюда. Как язык Лекса: нырнет в рот, подразнится – и снова назад.
Кларк решительно не понимает, что теперь делать. Как заставить себя раскрыть глаза. И можно ли выдать этот стон за кашель? А главное – он решительно не понимает почему вместо того, чтоб оттолкнуть, он только возбужденно дышит и отводит голову в сторону, чтобы Лексу было удобнее.
Но, видимо, Лексу всё-таки неудобно: руки приткнуть некуда. У Кларка тоже такое бывает. Вот только Кларк ни разу не додумался притыкать свои руки под ремень брюк.
У юного фермера перехватывает дыхание. Кажется, еще чуть-чуть и он задохнется. Но лучше пусть он задохнется, чем Лекс уберет от него свои руки. Свои чудные милые руки. С такими нежными-нежными пальцами. Которые гладят его прямо через трусы. Сжимают, трут напряженный член, рождая новых и новых змеек. Пока губы исследуют запрокинутую в экстазе шею.
И Кларку почему-то кажется, что сейчас можно и выгибаться, и дышать неровно, и подставлять губы под луторовские поцелуи. И просить:
– Еще!
Но Лекс вдруг отстраняется.
– Тебе всё еще смешно, Кларк?
– Что… Ты чего?
– Всё еще считаешь, что подобное не вдохновляет?
– Я…
Кларк сейчас ничего не считает. Он на это физически не способен. Да-да, есть вещи, на которые и он не способен.
– Лекс, – жалобно тянет он, сам не понимая чего просит.
– Ну хорошо, давай посмотрим Каммингса.
– Какого Каммингса? Лекс, ты что?!
– Моего Каммингса. У меня как раз есть пара работ.
Лутор невозмутимо поправляет воротничок, встает и идет к двери.
А Кларку хочется укрыться подушкой, а лучше диваном – и устроить истерику.
– Так ты идешь? – оборачивается в дверях Лекс.
– Угу, к черту, – бурчит красный от смущения пополам с возмущением Кларк.
– Да нет, Каммингса я держу в спальне.
Кларк резко вскидывается и теряется в лексовой улыбке. Такой… предвкушающей…
И в этот момент Кларк Кент готов признать, что в американской живописи в XX века всё-таки что-то есть. Нечто возбуждающее.
Писалось вот на эти картины: