И, кстати, не зря я так торопилась 12-ю главу дописать: ведь мама забирает меня к себе домой, а там инета нету. Так что мы с вами опять расстаемся. Но это уже ненадолго. Вот мама меня нежностью своей долечит – и я сразу к вам, ведь мне без вас долго нельзя.
Ту маленькую проду я подняла и дополнила, как заранее и планировала. Так что первая ссылка на нее, а потом уже – окончание.
Название: Работа на дом
Сиквел к «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-21 (за упоминание событий предыдущей части)
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Саммари: Они поймут друг друга... Когда-нибудь... наверное...
маленькая прода
Сейчас ему кажется, что больше он никогда не напишет ни строчки. Даже на собственную эпитафию слов не наскребет. Потому что все слова исчезли из мозга. Испарились. Вместе с обидой и гневом.
Потому что все слова сказаны вчера на кухне. И вся бравада, желание что-то доказать, оправдаться, хотя тебя по сути совершенно ведь не в том обвиняли – всё иссохло. Ушло… И теперь остается уйти самому.
Посудомойщиком что ли пойти? А что? У него должно получиться… Это для журналистики у него не осталось слов, а руки-то, руки еще на месте. Поэтому Лекс трет стаканы и миски. Бессловесно и как-то даже бездумно. Побольше жидкости, побольше пены, теперь водою… Плевать, что не мужское это дело – посуду мыть. Он гей, ему можно. Должны ж в его ориентации быть хоть какие-то плюсы. Ну, кроме социальных гарантий, что его нельзя уволить из-за дискриминации… и скидок в магазинах гейского порно… и членства в паре клубов… и Кларка…
Тарелка выскальзывает из пальцев. Наверно, слишком много пены. Когда слишком много – это плохо. Слишком – это всегда плохо. Слишком много пены. Слишком много слов. Слишком много обвинений. Слишком… Лутор. Как всегда.
Лекс вертит в руках осколок тарелки. Задумчиво так. Примеряется будто. Это еще не желание, так, тень на грани сознания. Просто тень. Просто по запястью…
Да нет, ерунда. Осколок решительно летит в мусорное ведро. Это настроение просто такое. Пройдет. Он справится. Всегда справлялся. Он справился, когда Олли едва не угробил весь его внутренний мир. И когда мать ушла, хлопнув дверью, перед этим швырнув в него почти закипевшим чайником. Справлялся каждый раз после «уроков» отца. После отказов Уайта брать его на работу. Он пережил завод и виллу!
А вот разрыва с Кларком ему не пережить.
Помолиться что ли? Или это… поговорить… ну, по душам… А что? Кларк же хотел.
Да перехотел вот. Со вчерашнего вечера не сказал ему ни слова. Ну да, что тут еще скажешь. Они вчера и так… слишком много… сказали друг другу…
Пойти что ли ванну еще помыть? Трудотерапия – это вещь. Панацея, можно сказать. Главное – что без слов.
Потому что все слова исчезли из мозга. Испарились. Иссохли. И Лексу очень, очень жутко. И очень холодно в этой Бессловесной вселенной. Только он никому не признается в этом. Даже Кларку.
Ну, он же Лутор.
Всё будет хорошо. Обязательно будет. Просто, может, не скоро. И, может, даже не с ним. Но когда-нибудь где-нибудь у кого-нибудь обязательно всё будет хорошо. Кларк это точно знает.
Именно это знание и помогает ему не выть в голос. Держать себя в руках. Крепко-крепко обхватив за плечи. До синяков вцепившись. Пытаясь согреться. Пытаясь… Он сам не знает, что пытается сделать.
Наверно, стоит пойти к Лексу. Поговорить… Им очень надо… сделать хоть что-нибудь!
Вся беда в том, что он не знает – что сказать. Слишком много слов в его голове. Слишком много намешано в этой тупой башке… Так много, что даже реплики внутреннего голоса теряются. Какофония слов сводит его с ума. Слишком много слов. Слишком лишних слов.
И слишком мало дела. С тобой, дурак, всегда так: много слов и мало дела. Какофония внутри – кататония снаружи. И Кларк заиндевело плывет в туманной серости комнаты. Не желая уйти… Не умея остаться…
Просто веря, что всё будет хорошо.
Он с этими придурками с ума сойдет. Один бегает по дому, перемывая всё на своем пути – будто ему энерджайзер в жопу засунули. Другой – наоборот из комнаты носа не кажет и молчит, как проклятый. Так и хочется стукнуть их лбами, чтоб лишками поделились, уравновесили как-то друг друга.
Хотя, может, оно и к лучшему – что они вот так, отдельно. Может, попустит их. И совсем разойдутся подобру-поздорову.
Хотя «подобру» уже не получится. Уже нет. Уже слишком сильно вросли друг в друга. Уже по живому резать надо.
Они и режут, остолопы. Сами себя режут. До крови. До кости. До души до самой…
Вот какого хрена они сейчас не вместе? Почему не решают проблему? Какого черта они над своим горем медитируют?! Решать что-то надо, решать! Дело делать. А не сидеть по разным углам. Порознь.
«Порознь» от слова «разные», да? Они слишком разные, это ведь правда. Всегда были. Но раньше им это почему-то не мешало. Что ж вдруг изменилось? Да чтоб вот так вот резко…
Ведь нельзя же всего лишь за миг
просто так разлюбить человека?
Неужели ничем не помочь
и никак не исправить нам это?
просто так разлюбить человека?
Неужели ничем не помочь
и никак не исправить нам это?
Да нет, это ты, Джонатан, размечтался. Нелюбовью тут и не пахнет. Пахнет моющим средством Марты. И ее валерьянкой. Ну, мойщик тут у нас Лекс. А валерьянку точно жена пила.
А вот Кларк со вчерашнего дня ни ел, ни пил ничего. И это тоже попахивает… горьким страданием. Безнадежным таким… Ничем ты сыну не поможешь, Джонатан. Это только между ними двумя. Между ними двумя… влюбленными идиотами… А ты можешь разве что машину помыть, раз ванну Лекс уже вымыл.
Говорят, материнское сердце может простить своему ребенку всё. Любую глупость оправдать. Любую вину самой загладить.
Но Марта Кент теперь точно знает, что материнское сердце не может простить ребенку его страданий. Безнадежных страданий – когда ничем не можешь ему помочь. И такая злость вдруг берет – как когда тебя будят посреди ночи из-за «ужасного бяки под кроватью», а у тебя голова болит и завтра рано вставать… И самое противное – что точно знаешь, что никакого бяки-то нету! Выдумки всё. Детские бредни.
Как эта вот… ссора? Господи, да они и не ссорились даже! Так откуда же взялась эта напасть?! А главное – как с ней бороться? Как помочь? Своей дитятке, кровинушке, лапочке! Маленькому своему, для которого всё на свете! А помочь не можешь…
И хочется выть. Вырвать из груди свое материнское сердце и вставить ему – вместо его, страдающего. Чтобы унять, успокоить хоть чуточку боль. Хочется… Просто хочется, чтоб он был счастливым.
И поэтому Лекс сейчас почти ненавистен. Тихая мирная Марта, за всю свою жизнь не убившая даже крысы, – раз за разом ловит себя на мысли, что хочет его ударить. Врезать так смачно! Чтоб дернулась голова, а из носа красивым веером брызнула кровь. В фильмах она почему-то всегда очень красиво брызгает. Ярко так, эстетично. Хотя в жизни, конечно, иначе… Так что лучше не стоит – ни бить… ни молиться… Молиться на него, как на святого – единственного святого, который может прекратить страдания ее ребенка. Ведь может же, правда? Просто обязан смочь! Потому что все остальные уж точно не могут.
Как не может Марта простить страданий своего ангелочка…
Ол прислоняется лбом к холодному стеклу. Его будоражит. И морозит. Он сам запутался, не понимает уже холодно ему или жарко. Ну, если разобраться… Мысли – будоражит, а тело – морозит. Да, вот так.
И всё не так. Он думал, стоит им разойтись – и всё будет класс. Уж он-то своего не упустит! Уж он-то тогда! Всем покажет. Ну, может, все ему и на фиг не сдались – но уж Лексу-то точно. Вот тогда он поймет… Каким Ол был придурком.
От дыхания стекло потеет, затягивает влажной мутью, стирая дворовую реальность. Подергивая серебристой кристаллической вязью и грузного Джонатана, и его огрузлый пикап. Старикан моет свое старье. Лекс сейчас тоже, наверное, что-то моет…
На запотевшем окне рисуется «Л». Практически сама рисуется. Как бы случайно. А потом проступает «е». Но прежде чем появляется «к» – «Л» начинает плакать холодными мутными слезами и превращается в «эйч». Да, вот так просто – как-то даже слишком просто – заглавная буква всей его жизни превращается в прописное «враждебное лицемерие*».
Вся его жизнь – одно сплошное лицемерие. Ол стискивает кулаки до кровавых лунок. Чтоб не засадить по стеклу со всей дури. Если б проблему можно было разбить, как стекло! Если б нарисованные на стеклах желания – осуществлялись… Хотя бы чуть-чуть… Мне много не надо.
– А мало зачем?
Ол вздрагивает и резко оборачивается.
Незнакомец похож на лиса. Худющего рыжего лиса. Со всклоченной шерстью, звериным оскалом. И чем-то таким в глазах… непонятным и страшным…
– Кто…
Враз охрипший голос предательски срывается. И начинают дрожать коленки. Теперь запотевшее стекло пугает – начинает казаться, что весь мир за кристаллической взвесью вымер. Будто Ол сам утопил их в молекулах своего дыхания. Отгородился… на свою голову…
– Ты кто?
На этот раз получается лучше. Будто ворона каркнула. Но каркнула ведь! И еще громче каркнет – если обижать ее вздумаешь. Так – что весь дом сбежится. А тут знаешь, какие тролли живут? О-го-го! Один Джонатан пятерых при желанье уморит! И Марта со скалкой! И вообще, вот.
– Не стоит, – насмешливо советует незнакомец. Мягко, как-то текуче приближается к кровати. Бесцеремонно садится прямо на Олову пижаму. – Я не причиню тебе вреда. Ты можешь быть нам полезен.
– Да ну?
– Точней, не ты, а технологии твоего отца. Хоть ты его и не помнишь, но он…
– Всё оставил мне, я уже в курсе, – на Ола вдруг накатывает злость – да так, что всякий страх перекрывает. – Кто ты такой? И какого черта приперся?
– Кто я такой – объяснять слишком долго. Скоро Марта придет звать тебя на ужин, и я могу не успеть объяснить до конца. Поэтому давай я скажу тебе главное, окей? И если оно тебя заинтересует, мы встретимся снова.
Ол пытливо щурит глаза.
– Так что тебе надо?
– Моему хозяину пригодились бы разработки твоего отца. А взамен мы готовы дать тебе…
Незнакомец замолчал специально. Ол знает этот прием: заинтересовать собеседника и вынудить его «тянуться» к тебе. Просить – тем более ответы – это всегда невыгодная позиция. Но с кухни уже пряно тянет курицей карри, и времени играть в игры нет.
– Так чем же твой хозяин готов мне платить?
– Мы готовы дать тебе – Лекса.
__________
* «hostile hypocrisy»
продолжение 12-й главыВ этом году Марта поставила елку 1 декабря. Вот взяла и поставила. Ну и что, что рано? А вот ей захотелось! Вот она так решила! И поставила, да. Заранее.
Рано.
Ну, может, и рано. В принципе, она и не спорит. Просто это единственное, что пришло ей в голову, чтобы хоть как-то поднять настроение в доме. Чтоб хоть чуть-чуть сгладить углы. Может, если напомнить о Рождестве и его всепрощении?.. Ну вдруг, а?.. Авось и получится. Что-нибудь путное. А то мальчишки совсем захирели. Зачахли с горя. Молчат и шарахаются друг от друга. Бегают от проблем. Кларк – в универ, Лекс – на работу.
В другое время Марта, может, и порадовалась бы: вон, как сынок учебу подтянул, и Лексу премия светит (а премия от Перри – это я вас скажу, не фунт изюму!). Но это в другое время. В хорошее. А сейчас время зыбкое, смурное совсем. И Марта поставила елку.
А Лекса с Кларком заставила наряжать. Вдвоем, да. Пусть пообщаются, это полезно.
Вот только план провалился, не сработал, зараза. Иногда единение душ – это вредно. Когда понимаешь без слов. Жаль только, что понимаешь что-то не то… Понимаешь, что этот шарик лучше слева – а вот что иногда лучше просто обнять не доходит совсем.
Так и нарядили елку – молча. И молча разошлись. Один – в универ, другой – на работу. А Марта на кухню – пить валерьянку.
Может, им кекс творожный сготовить?
Вы когда-нибудь смотрели на елку снизу? Это несложно, чесслово. Надо просто лечь на пол и подлезть под ветки. И чтоб елка обязательно включенная! А потом сквозь иголки считать огоньки… И по донышкам угадывать игрушки… Маленький Лекс так часто делал.
А еще разговаривал с нею. А тебя издалека привезли? А детки у тебя там остались? Ты прости, что из-за нас тебя… Ну, вот так жизнь твоя кончилась… Но я тебя люблю! Честно-честно! Не обижайся на меня, ладно?Да, Лекс всегда разговаривал со своими елками. Каждый раз прощения просил. И в любви признавался – всё время. По сути, на время новогодних праздников елка становилась его единственн6ым собеседником. Прислугу отпускали на каникулы. У мамы с папой находились дела поважнее. Друзей у Лекса не было.
Зато была елка. Наряженная приглашенным модельером. Чересчур помпезно и вычурно, на Лексов вкус. Зато элегантно – по мнению мамы. Вся такая сияющая. С кучей коробок сбоку. Не подарков, нет. Коробок. Красиво упакованных коробок. В блестящей цветастой бумаге. Со всеми этими ленточками и бантиками. Причем упаковка коробки стоила подчас дороже содержимого – потому что содержимое для дарителя зачастую не стоило ничего. Ну, кроме разве что денег.
А вот елка, пусть даже упакованная не им, стоила для Лекса очень много. Этакий символ рождественского чуда. Надежды на лучшее. На что-то… другое. Лекс сам не знал на что, но точно был уверен, что это что-то должно быть другим. Не тем, что окружает его сейчас.
Поэтому он и на елку смотрел – по-другому. Подлезал под низ и часами любовался зеленоватым кружевом хвои. Восхищался затерянными меж веток фонариками. Пытался разглядеть верхушку. Ему почему-то казалось, что стоит разглядеть верхушку – и ему тут же откроется какая-то тайна. Какая-то важная, нужная тайна. И эта тайна сделает его счастливым.
С тех пор Лекс Лутор узнал много тайн. Разных и важных. Для кого-то – жизненно нужных. Для налоговой, например. Но тайны счастья, простого незамысловатого счастья, – он по-прежнему не открыл. Может, поэтому в его жизни до сих пор всё вот так, а не по-другому? Не так, как надо.
Не так, как надо Кларку.
Он долго пытался не замечать. Пытался надеяться, что всё само утрясется. Что всё решится – само.
Может, слишком долго? Может, он перегнул? Передержал пирог в печке, как Марта говорит? Может, уже давно пора… разрубить этот узел…
На самом деле, дело-то вовсе не в нем. Лекс и еще потерпел бы, ему терпеть не впервой. Проблема в Кларке. Просто стоит Лексу приблизиться – и Кларк сжимается весь, скукоживается. Будто у Лекса внутри криптонит. При виде Лекса Кларку больно. И вот этого Лекс терпеть уже не в силах.
Лекс должен сделать как лучше. Но сначала опять придется сделать больно. Впрочем, делать больно Луторы умеют лучше всех.
– Я отменил встречу с отцом. Боюсь, выдающимся библиографам страны придется обсуждать современную этику без нас.
Кларк вскидывается. И как-то сразу подбирается весь.
– Почему? – голос звучит глухо. Будто младший Кент не разговаривал давно. Хотя он и не разговаривал… давно.
– Мой отец слишком хороший психолог. Иначе его шоу не удерживало бы столь высокие строчки рейтинга на протяжении столь долгих лет. Папаша чувствует человеческую слабину. И всегда бьет по живому. А мне надоело быть его мальчиком для битья. Мы надоело, а тебе и привыкать не стоит. Так что «круглый стол» пройдет без нас.
– Что он на это сказал?
– Его секретарша была огорчена.
– Ясно.
Кларк понуривает голову. И будто увернуться хочет. Словно удара ждет. Ну да, удара и ждет. Чего еще от тебя ждать-то, Лутор?
Лекс надеется, что Кларк что-то скажет. Может, глянет хотя бы на него. Даст какой-нибудь знак. Но Кларк молчит.
И Лекс решается:
– Я решил, что нам стоит пожить отдельно.
«Насильно мил не будешь», – убеждает себя Лекс, пакуя вещи под нечитаемым взглядом Кларка. Но пакует как-то медленно. Нехотя. До последнего надеясь, что вот сейчас… еще чуть-чуть – и его остановят. Отшвырнут чемодан, притиснут к груди… или грудью к стене… да неважно куда, главное – кто. Главное – Кларк. И пусть даже молчит себе дальше – лишь бы не пустил его никуда!
Но Кларк молчит – и Лекс пакует вещи. Пытаясь убедить себя, что так будет лучше – для Кларка.
У Лекса на приватном счету немало извращений, но фетишизм в их число до сих пор не входил. Так отчего он так тщательно перебирает всю эту никому ненужную мелочевку? На кой ему эта картонная рамочка, которую он помогал мастерить Кларку на какую-то благотворительную университетскую ярмарку? Или этот дурацкий колпак, купленный в богом забытом балагане в честь черт его знает какого по счету ихнего свидания? Или… стоп! А носок Джонатана что тут забыл? Не, это Лекс точно с собой не возьмет. Ему и остальное-то не больно надо. В принципе, скажи ему кто взять только самое необходимое, и единственное, что бы он вынес отсюда – так это Кларка. Пупок надорвал бы, но вынес. Потому что больше ему ничего и не надо.
А он сам? Он кому-нибудь тут нужен?
«Если любишь – отпусти, если оно твое, то обязательно вернется, если нет – то никогда твоим и не было». У Кларка неуд по всемирной литературе, так что он понятия не имеет, кто это сказал. Но надеется, что чувак не ошибся. Потому что иначе получится – что Кларк сейчас страдает зря. Зря впивается ногтями в ладони до крови. И до крови же прикусывает язык. Лишь бы только не заорать: «Останься!»
«Моё! Никуда не пущу!» – беснуется внутренний голос. Но Кларк привычно затыкает паршивца и пытается убедить себя, что так будет лучше – для Лекса.
Он ловит быстрый взгляд Лекса и привычно и опускает глаза. Ему стыдно смотреть в эти серые «зеркала души». Чувство вины душит его. До сих пор душит. Ему кажется, что каждый взгляд – осуждение. Каждый жест – упрек. И это желание уйти – просто побег от него. Ты надоел ему, Кларк, и он тебя бросает. Его достало твое вечное нытье. А то, что от тебя никогда никакого толку – так, наверно, просто бесит. Вот у Лекса всегда всё выходит. Он сильный. Он смелый. Он умный, даже Перри так говорит. А ты… Слепой придурок! Дальше собственного носа не видишь. Не замечаешь, пока этим самым носом не ткнут куда надо.
Кларку хочется крикнуть: «Останься!» Но совесть не позволяет. Кларк ведь опять его подставит – и не сумеет защитить. Опять не убережет. Опять не доглядит… И вообще… Лексу нужен сильный и умный. А Кларку… Кларку нужен Лекс. Но это слишком эгоистично. Так что об этом ни слова. Прикусить язык и молчать.
«Иногда всё получается даже лучше, чем хотелось». Ол смотрит из окна своей комнаты, как Кларк помогает Лексу грузить вещи в такси, и не может сдержать довольной улыбки: ну наконец-то этот придурок Кент хоть что-то делает правильно.
Ол щелкает пальцами в унисон с дверцей такси. Вот оно, его маленькое чудо. Уж теперь-то у них с Лексом всё будет как надо.
После пятого по счету отеля Лекса начинают терзать смутные сомнения. Легкое такое беспокойство. Маленькое совсем. Еще меньше, чем мрачная догадка. Не то чтобы он кого-то в чем-то обвинял… Но пять отелей, и ни в одном для него не нашлось места? Есть в этом что-то странное, согласитесь.
В холл шестой гостиницы Лекс даже зайти не успевает: перед ним гостеприимно распахиваются совсем другие дверцы. Уже знакомого лимузина.
– А я уж начал опасаться, что страдаю паранойей.
– Ну что ты, Лекс, у тебя очень крепкие нервы. Мало кто из моих знакомых может похвастаться такими же. – Знакомая усмешка. Знакомый насмешливый прищур. Знакомая ладонь…
Черт! Лекс ни за что не признается. Никогда. Никому. Но кажется… всего лишь кажется… так, мнится чуток… Что он скучал по этому знакомцу.
– Какого черта, Морган? Ты меня из города выжить надумал? Что, слишком много бабок идет на мою охрану? Так я давно предлагал на ней сэкономить. Путем, так сказать, кадровой оптимизации.
– Ну что ты, мальчик мой, мне для тебя ничего не жалко. И денег мне, кстати, хватает. Я ж тебе не Национальный банк, у меня инфляций нету.
– Ну, если вопрос «какого черта» тебе не понятен, Морган, тогда я спрошу: какого хрена?
– Просто тебе не место в этих клоповниках.
– Ну извини, на «Метрополь Ройял» моей зарплаты не хватает малость.
– Да зачем тебе вообще тратиться, а? Поживи у меня пока. Я тебе целое крыло выделю, хочешь? И живи сколько нужно. Хоть день, хоть месяц. Мне не в тягость.
Теперь настает очередь Лекса насмешливо щурить глаза.
– Ты еще скажи, что тебе одному в доме одиноко. И слабым старческим голоском предложи скрасить тебе старость.
– Ну-у-у, – тянет Морган, – не такой я и старый.
– Угу, на молоденького любовничка силенок хватит.
– Ну почему сразу «любовника»?
– А! Так ты на девочек переключился?
Ладонь Моргана привычно ложится на Лексово запястье. Спускается ниже. И уже почти как родная начинает поглаживать пальцы.
Слишком привычно. И слишком приятно.
Лекс резко выдергивает руку и пытается выскочить из машины. Какого черта он вообще в нее садился?!
– Малыш, не дури. – Морган осторожно, но твердо дергает Лекса на место. – Ну куда ты пойдешь? А главное – зачем? Я предложил тебе прекрасный вариант. Все условия. Еще и ближе к работе. К тому же – сауна, бассейн, зимний сад. Коллекция современного искусства. Некоторые ее экспонаты тебе, помнится, понравились. Ну чё ты ломаешься, как целка на оргии? Или боишься, что изнасилую? Проберусь ночью в спальню через окно, привяжу шелковыми лентами к кровати и грязно надругаюсь, так что ли? Ну да, как же! Держи карман шире! У меня, конечно, фантазия богатая. Но и гордость имеется. К тому же старость – не радость: окна, это уже не для меня. Я предпочитаю входить через двери. – Следующую фразу Морган предпочитает прошептать на ухо: – И только через те, в которые меня приглашают.
Лекс сидит к Эджу вполоборота. Очень удобно подставив ухо. Для жаркого шепота. И обжигающего дыхания. Для горячих намеков, льющихся из губ Моргана прямо в Лексовы уши. Плавно так льющихся. Близко. Слишком близко. Еще чуть-чуть – и заденут мочку губами.
Дыхание жаркое, оно опаляет. Но Лекса почему-то бьет озноб. Его почти трясет. И пальцы холодные. Он сжимает кулаки до боли – пытаясь согреть свои пальцы. Мечтая отвлечься.
– Ну что? Поедешь ко мне?
Лекс облизывает пересохшие губы. И неимоверным усилием воли скидывает с себя паутину наваждения.
– Угу, уже. Бегу и волосы назад.
На несколько секунд в лимузине западет оглушительная тишина. А потом Эджа буквально складывает от хохота.
– Как? О-ха-ха! Как ты… ах-ха… сказал? Ой, мамочки! И назад, да?
Лекс вдруг понимает, что улыбается в ответ. И это странно. Их первый искренний смех. Обоюдный. Совместный. Хреново. Смех хуже секса. Потому что сближает сильнее. А Лекс и так слишком близко подпустил старого черта.
Но Лутор всё равно улыбается в ответ.
– Бегу и волосы назад. Сам только вчера услышал. Мальчишки возле булочной понтовались.
Морган вытирает выступившие слезы, продолжая безмятежно улыбаться.
– Тебе эта фразочка больше идет. Из-за прически, наверно.
Еще один тревожный звоночек: раньше Лекса напрягало напоминание о его лысине, но из уст Моргана… Черт! Старик и впрямь подобрался слишком близко. И после этого – переехать к нему?! Совсем за идиота меня держите?
– Мне пора, Морган.
На этот раз Эдж не пытается его удержать. Может, шутка сбила нужный настрой, а, может, просто понял, что пора отступиться. На этот раз.
Но последнее слово он всё равно оставляет за собой:
– Ты же понимаешь, мальчик мой, что в этом городе тебе не найти жилья – если я не хочу.
В ответ Лекс просто проводит рукой по черепушке, будто откидывая фантомные локоны. Он слишком устал для разборок.
У Лоис слишком жесткий диван. Это было бы еще полбеды, но он еще и слишком короткий. Хоть в ванной спи.
Или к отцу переезжай. Старик хоть и обитает в Нью-Йорке, поближе к потенциальным жертвам, но пентхаус в столице родного штата так и не продал. И сыну пожить не предложил. Не то чтобы Лекс мог на такое согласиться… Просто, видимо, старшему Лутору такой бред и во сне присниться не мог. Так что квартирка пустует, да. Пока Лекс бомжует.
А ведь почти бомжует. Это на этой неделе у Адама дежурства. Да и Лоис бегает по каким-то свои расследованиям (какие-то древнеегипетские скульптуры то ли раскапывает, то ли наоборот закопать никак не может). Но дежурства не бесконечны. Да и Лоис не сегодня, завтра до цели своей докопается. А третий, как ему и положено, станет лишним. Квартирка маленькая, стеночки тоненькие, голосочек у Лоис громкий. В общем, валить тебе надо, Лутор.
Да и не только за личную жизнь подруги Лекс переживает, за жизнь вообще беспокоится тоже. Не, Эдж, конечно, не совсем отморозок: вряд ли он пошлет ребят подстеречь мешающую ему Лейн в темном переулке. Должен же понимать, что после такого Лекс и ему все патлы повыдергает. И из задницы тоже. А что, интимные прически нынче в моде.
Но хладнокровная логика отступает перед Лексовой мнительностью. Перед десятилетиями пестуемой мнительностью. От мамы доставшейся. Отцом воспитанной. Оливером выкоханной. Чертова мнительность! Но если речь идет об единственном друге, то лучше перебдеть, чем недобдеть. И вообще…
Где ж квартиру найти? Неохота опять по ночлежкам шататься. И под мостами сейчас сыро. Да и вообще – к хорошей жизни быстро привыкаешь. Разбаловался ты, Лутор. Сибаритом стал. Недаром Кларк боялся, что ты его на кого побогаче променяешь. Что-то рациональное в этом его бреде всё-таки было.
Побогаче… Боялся… Променяешь… Рационально…
Кажется, Лекс придумал способ помириться!
– О.
Вообще Лекс рассчитывал на более эмоциональную реакцию. Даже криптонитом запасся. Ну так, на всякий случай. Исключительно в успокоительных целях, ей-богу! А в ответ только это убогое «о»?!
– Ты хорошо расслышал, Кларк?
Ну мало ли? Может, на Солнце опять какая активность? Ну вдруг?
– Угу.
– Я сказал. Что Эдж. Предложил мне. Пожить у него.
– Ну что ж…
Ну что ж?!! И всё? А где припадок ревности, родимый? Да после этих слов ты должен был запереть меня в подвале! Заодно и проблема жилья б была решена. А ты мне «ну что ж» – и всё? Ну знаешь ли, так меня никто еще не обламывал.
– И я подумал, прежде чем съезжаться…
Лекс специально делает длинную паузу. Ну же, малыш! Ну давай! Ну где там твое родное «Это как понимать? Это что значит, а? Ты! Да ты!!! Да чтоб я! Как ты мог»? Ну же, Кларк. Я даю тебе отличный повод наорать на меня, выпустить пар… трахнуть, в конце концов!
И помириться.
А в ответ:
– Ну раз ты так решил…
И Кларк спокойно выходит из кафе. А Лекс остается сидеть. Дурак дураком. И что ему теперь, и впрямь к Эджу ехать со всеми манатками?
Ну вот и всё. Лекс его бросил. Теперь уже точно бросил. Теперь уже бестолку часами зависать над окнами Лоис. Сканировать стены, лишь бы увидеть родной силуэт. Пытаться в сотне городских звуков расслышать его дыхание. Теперь уже – всё.
Можно орать. Можно биться об стенку. Можно даже молить. И, может, тебе полегчает, Кларк.
А можно уйти молча – и тогда полегчает Лексу. Он шумных сцен никогда не любил. Та пьяная выходка в этом же кафе – не в счет. Это случайность была.
А вот его уход от тебя – закономерность. Ты не смог его защитить. Не смог раз. Потом второй. Потом он сбился со счета. И считать ему надоело: не математический у него склад ума, он же гуманитарий.
И он тебя бросил. Нашел кого-то мудрее. Опытней. Кого-то кто в состоянии отыскать его на заброшенном складе, пока ты плачешься маме в подол. Кого-то кто не будет выбирать между ним и клоном покойного друга.
Да нет, Ол тут ни причем. И вообще… Кларк взял на себя ответственность за Ола и должен теперь заботиться о нем. Не сдавать же мальчишку в детдом только потому, что у Кларка личная жизнь не складывается? Кларк не имеет права даже намекать, будто Ол в чем-то тут виноват. Нет-нет! Только Кларк. Он один. Это он не смог… удержать… спасти… объяснить… А Ол… Ол – просто ребенок и тут ни причем.
Вот Эдж – сука! Этот да, этот хорошо воспользовался ситуацией. Умудрился-таки. У-у-у, гнида! Прибить бы его! Но вдруг Лекс расстроится?
Кларк прислоняется лбом к уличной стенке. Ну и что, что грязная – зато приятно лоб холодит. И плевать, что косятся прохожие. Это раньше он всё боялся что и кто подумает. А теперь-то он знает – чего на самом деле бояться-то надо было. Только поздно уже. Не вернуть ничего… И никого.
Если б только найти в себе силы! Не пережить. А хотя бы уйти. Молча. Чтоб не расстраивать Лекса. Да и маму жалко. А вот папа скажет: «Всё к тому шло, сынок». Всё к тому шло…
Кларк давится злыми слезами. И сжимает кулаки. За последнюю неделю он тоже хорошо научился сжимать кулаки. До кровавых лунок сжимать. Чтоб не разбить ничего. А, может, стоит? Смыться куда-нибудь… На Северный полюс, к примеру. Там холодно. Там хорошо. Только льды и пингвины. Пингвины не скажет ему: «Всё к тому шло, сынок». А если и скажут, он их не поймет.
Хоть бы отец промолчал! Вот внутренний голос же молчит.
Да просто слов у меня на тебя не хватает.
Ну вот и славно. Это хорошо. Жаль только, что и самому Кларку слов не хватило…
Ол в ярости отшвыривает «Инквизир». Черт! Вот Эдж – сука! Нет, Ол знал, конечно, что старик своего не упустит, но вот от Лекса он такой подставы не ждал! Был уверен, что такой пакости своему придурочному Кларку тот не устроит. По крайней мере, не так быстро. Не, Лекс, конечно, обиженный и всё такое… Да и Эдж опять же не промах. Но чтоб так?! И чтоб так быстро?
Съехались, мать вашу! И недели не прошло. А у них уже спальни на одном этаже. Хорошо, если в разных комнатах. Вот только в разных ли? Ну, Эдж, ну погоди, скотина!
Ол хватает куртку и стремглав несется из комнаты. Вниз по лестнице. Через кухню. Бросив Марте небрежное: «Прогуляюсь – вернусь». Через калитку. Вниз по улице. На окраину. К уже знакомым амбарам.
К уже знакомому «Лису».
– Боюсь, нам придется поторопиться. Я не люблю подержанный товар.
Острые черты лица переплывают в хищный оскал. Именно переплывают – он весь такой текучий, гладкий. И слишком самоуверенный, да.
– Ну, к Кларку же ты не ревновал.
– Кларк мне почти что брат родной. После родни я не брезгую. А вот этот старикан меня напрягает. И вообще, мало ли какую заразу может подхватить в его отстойнике мой Лекс.
– Ну, давай прибьем Эджа. Делов-то! И придется твоему Лексу хранить целибат.
– А вдруг он за утешением к Кларку побежит? Или тот сам инициативу проявит? На этого придурка находит иногда… что-то умное…
«Лис» хмуро качает головой.
– Тебе придется потерпеть. Пока еще рано. Для окончания строительства нужно время.
Ол тут же переключается на новую тему:
– А потом? Вы выстроите эту вашу… башню или что там за хрень вы строите на мои бабки… Но как это вернет мне Лекса?
– О, это вопрос почти философский. Но ты сумеешь. Справишься, не бойся.
– Я сумею? Так вы мне предлагаете корячиться?
– А ты чего ждал?
– Да я тут уже который месяц из себя выхожу! Мясом кверху выворачиваюсь! А толку? Гадский Лутор просачивается сквозь пальцы, как… как вода! Да если б я мог удержать его сам – на кой бы мне сдался ваш мадридский двор со всеми его тайнами, епт его за ногу?!
Брови «Лиса» насмешливо всплывают вверх.
– Так ты ждал от нас… А чего ты, собственно, ждал? Что мы ему мозги промоем? Зомбируем его? Или просто лоботомию ему устроим? – «Лис» презрительно хмыкает. – На кой он тебе тогда? Такой? Не проще ли было заказать Гарднеру клона?
– Но… Я… Он такой, да… Но… Черт, ну что мне делать, а?
– Перестать истерить для начала. Ты правильно заметил: Лекс – он вода. С виду податливый. Как вся их луторовская порода. Всегда под обстоятельства подстроятся. Ко всему приноровятся. Как вода, да. Ты заметил, что она всегда принимает форму сосуда? Но смешно было бы думать, что сосуд владеет водою, правда? Она всегда покорно принимает его форму – а потом точит и изводит ржою изнутри. И просачивается-таки наружу. Ей даже горные гряды не помеха. А человеческий кулак – так тем более.
– Так что же мне делать? С этой водою… – Ол чуть не плачет.
– Ты плохо учил физику в школе, мальчик. Вода, как и всякая жидкость, имеет три состояния. – Губы «Лиса» расплываются в ухмылке. – Чтоб удержать воду – ее достаточно заморозить.
«Чтоб удержать воду – ее достаточно заморозить». Внутри у Кларка тоже всё замерзает. Насмерть вымерзает почти. И это Ол? Его Ол? Его маленький Олли?!
Зачем он пошел за ним? Зачем слушал всё это? Зачем сломал – сам себя?
Вот видишь, опять лысик правый. Говорил же тебе: избавься от пацана. А ты всё благородного корчил. Ну, теперь у нас ни благородства, ни лысика. Только мыльный кулак. Счаз намылишь этим придуркам шею – и будем «мылить» кое-что другое…
Но Кларк пока не готов. Намыливать шею. Он должен… понять… Понять почему. Ну, и осознать, наверно. Что это всё-таки Ол. Точней, нет. Не Ол – Оливер Квин. Такой он и был, друг твой единственный. Натуру не переделаешь.
– Натуру не переделаешь, – вторит ему собеседник Ола. И Кларк невольно вздрагивает. – Но мы поможем тебе скорректировать… обстоятельства. Вот, держи, недоверчивый мой.
– Что за фигня? Я бижутерию не ношу.
– Эту будешь. Это колечко – твой ключ.
– К счастливому будущему?
– К счастливому прошлому. И поторопись, пока один наш «друг» не перестал медитировать за стенкой, и не решился-таки нам помешать.
А в следующую секунду Кларк чувствует, как в тело впиваются черные жгуты, и тянут куда-то, пробивая им стены.
Эх, всё-таки Оливер Голдсмит был умный чувак. «Предоставленные самим себе, мы вынуждены сами ковать и искать свое счастье». Это ведь он сказал, да? И был абсолютно прав. Интересно только, к кому из них двоих это больше относится: к нему или к Лексу?
К нему… Который лежит сейчас окровавленный и разбитый… Подыхающий из-за собственной глупости…
Или к Лексу… Который, кажись, сдохнет чуть позже. Но опять-таки из-за Кларковой глупости… Если не сумеет выковать их счастье. Вот только ковать придется самому: Кларк сейчас немного… не в силах… точнее, совсем без них…
А ведь у них всё было почти хорошо. Пока Кларк не притащил домой работу на дом…
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ