Корь в 22 – это ужасная гадость. Но мне уже лучше, хоть капельницы и ставят по-прежнему дважды в день. Я по вас ужасно соскучилась, и скучала бы, наверно, еще очень долго – но моему счастью помогло чужое несчастье: ко мне вчера подселили соседку с ноутом и мобильным инетом. Она пустила меня на Дневники на полчасика. Так как на чужом несчастье своего счастья не построишь – я постараюсь не злоупотреблять ее добротой, лучше завтра-послезавтра еще к вам загляну. А пока небольшой презент к праздникам, а то со своими болячками я рискую не успеть вас поздравить.
Название: Подарочки – не отдарочки!
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Кларк/Лекс
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: флафф, PWP, юмор
Саммари: Лекс Лутор обожает такие вложения, проценты от которых превышают все ставки по депозитам.
Посвящение: для Чеди Даан, которая хотела «эротический бело-пушистый флафф, во всех неприличных подробностях».
читать дальше«…ибо рождество – это пора, когда громче, нежели в любое иное время года, говорит в нас память обо всех горестях, обидах и страданиях в окружающем нас мире, которым можно помочь, и, так же как и все, что мы сами испытали на своем веку, побуждает нас делать добро…»
Или глупости.
Кларк отложил в сторону «Рождественские повести» и в сотый раз за вечер выглянул в окно. Зябко повел плечами. Ну и что он пытается там рассмотреть в такую темень? Впрочем, не в темноте дело – замка отсюда всё равно не видать. Ни замка, ни его Ледяного Принца. Ну, не совсем его…
«И не совсем ледяного», – с досадой уточняет юный Кент, вспоминая сегодняшнюю праздничную вечеринку в «Тэйлоне». Как же Кларк ненавидит Рождество! И все эти елки. И пунши. А больше всего – омелу. Чертову омелу, под которой его «лучший друг» Лекс, перебравший того самого пунша, выцеловывал сегодня его «лучшую подругу» Хлою. У-у-у, зараза! Небось, специально под венком сторожила. И Лекса подпаивала.
Кларк хмурится до боли в переносице. Всё дело действительно в пунше? Может ли вообще Лутор захмелеть от пунша? Вроде это алкоголь. Вот только какой-то девчоночий. Несолидно как-то – хмелеть от такого. Не по-луторовски. Но лучше б было по-луторовски, а то Кларк за себя не ручается: заведет друга в пещеры и… и… Ну и?! Чтоб такое придумать? Чтоб посолидней…
Грозные планы мести нарушает звук тормозящих шин. И Кларк точно знает – кому принадлежит машина. Он ее узнает, услышит, увидит, почувствует – при любом раскладе даже без всяких способностей. Просто способностью сердца.
Заявился, значит. Шлялся где-то полночи, пьянствовал, с бабами под омелой… А теперь, значит, к Кларку. Соскучился, да? Приютить тебя, да? Обогреть? Накормить? Спать уложить…
Нет! Укладывать не надо! Это ж его раздевать придется. И вообще… Лекс и кровать – взрывоопасная смесь. Слишком соблазнительная. А поддаваться соблазнам, сынок, недостойно Кентов. Так папа говорит. А папа всегда прав. «Если речь не идет о Лексе», – уточняет ехидный внутренний голос.
Кларк советует голосу заткнуться и спешит занять место у телескопа. Типа он тут не лучшего друга на столе разложить мечтает, а за Ланой наблюдает, вот. Кстати, разложить на столе – какая прекрасная мысль. Стоп, Кларк, не отвлекайся, а то даже 24-кратное увеличение мисс Ланы Ленг не спасет от «домика» в штанах…
На лестнице показывается знакомая лысая макушка. Плечи. Грудь. Руки заведены за спину. Ага, вот и ноги. Длинные такие: удобно, наверное, ими обхватывать… кого-нибудь…
– Что-то случилось, Кларк? Ты так внезапно ушел. Ни с кем не попрощался. Лана расстроилась…
– Уверен, ты ее утешил.
А вот Кларк совсем не ледяной, не умеет он держать себя в руках, как всякие там метрополиские миллиардеры. Ревностные нотки в собственном голосе отчетливо слышны даже ему – при всей его любви к самообману. Лексу слышны и подавно. Он хорошо успел изучить повадки этого дикого животного породы кларк кентовский-с-виду-домашний.
Лутор озабоченно хмурится.
– Ты очень нравишься Лане, Кларк. Именно ты.
Кларк порывается что-нибудь сказать – но только нервно облизывает губы. Что тут скажешь?
– Кстати, Лана не может бросить «Тейлон», пока не уйдет последний посетитель. Так что можешь оставить свой наблюдательный пост: до утра она не вернется.
Кларк досадливо морщится. Черт, совсем забыл, что девчонка осталась на той дурацкой вечеринке. Лучше б он книжкой прикрылся.
– Если хочешь, могу отвезти тебя назад. Вы поговорите…
– Ты пьян, – «во всяком случае мне очень этого хочется», – тебе нельзя за руль.
На лице Лекса расплывается покровительственная усмешка.
– Брось, Кларк, да сколько я там выпил?
Ага, так значит, не в алкоголе всё-таки дело! Ну погоди же у меня! И Кларк демонстративно складывает руки на груди, становясь в свою «обиженную позу».
– Да ладно тебе! – фыркает Лекс. Но тут же сдается: – Ну хорошо, я вызову водителя, так лучше? Ну не дуйся, – Лутор шутливо толкает приятеля в плечо. – А я тебе подарок привез, – и хитро заглядывает в глаза.
Кларк хочет быть гордым. Как отец. И как мама. Или хотя бы как Хлоя. Но ему только шестнадцать. И он влюблен. Впервые влюблен. Всерьез и надолго. А когда в шестнадцать ты влюблен всерьез и надолго – даже фантик от конфетки, подаренный любимым, превращается в священную реликвию, бережно хранимую под подушкой. Поэтому Кларк гордо молчит – но косится на друга с любопытством: мол, ну чё тянешь-то, а? Давай уже. И Лекс протягивает…
– Вот.
Омела. Чертова омела! Опять она! Нигде от нее нет покоя. Ну да, сейчас ее время: Рождество, праздник, пора веселья. Когда твой любимый целует твою подругу – это ж зашибись как весело!
– Давай прибьем над дверью? А то Лана собиралась тебя с утра навестить, – Лекс хитро подмигивает другу.
Кларк смотрит на омелу, на Лекса, на свои кроссовки. И вдруг усмехается в ответ:
– Отличная идея. Сейчас сгоняю за гвоздями.
Забавно видеть единственного наследника многомиллиардной компании на бедняцкой ферме, с закатанными рукавами, в поте лица забивающего гвоздь. Уже пятый, между прочим.
– По-моему, на этот раз вполне посредине.
– Да нет же, я ж говорю: левее.
Лекс стискивает зубы и опасно сжимает молоток. А Кларк старается ухмыляться не слишком злорадно: ему-то сломать что-то сложно, нереально почти, а вот из-за молотка папа, пожалуй, расстроится.
– Может, сбегаешь за сантиметром?
– А зачем? – Это не Кларк, нет – это сама Невинность. – У меня отличный глазомер. Тут надо левее, – уверенно кивает юный Кент. Уж чего-чего, а гвоздей ему не жалко.
Лекс медленно выдыхает через нос – и тянется за шестым гвоздем.
– А, может, и правее, – задумчиво тянет Кларк, глядя на злосчастный венок минуту спустя. – Как-то криво она висит.
– Знаешь, по-моему, главное, что она таки висит! – решительно заявляет Лекс и пытается ногою нащупать ступеньку стремянки, чтобы наконец-то спуститься с этой Голгофы…
Нога соскальзывает. Лекс соскальзывает следом. Куда-то в воздух взмывает молоток.
– Блин, я думал, что Рождество придется встречать в больнице, – выдыхает Лутор пару секунд спустя. А еще он думает в этот момент, что на руках у Кларка Кента очень удобно. Как-то уютно, что ли… – Слушай, тебе не тяжело?
– Ты легкий.
«Во всяком случае, отпустить тебя – намного тяжелее». Но последнее, пожалуй, вслух произносить не стоит.
– Зато характер тяжелый, – натянуто смеется Лекс, чувствуя непривычную неловкость. Непривычную – потому что с Кларком. Непривычную – потому что в этот раз Кларк почему-то не пытается ее сгладить. Просто стоит и смотрит. На него. По-прежнему держа на руках. Будто барышню. Тьфу! – Думаю, уже можно поставить меня на землю. Точно тебе говорю. Уверен, ты очень сильный и всё такое. Мог бы меня хоть до утра держать… А-а-ах…
Оставшиеся доводы тонут. Где-то в глотке Кларка Кента. Высасываются его губами и вывинчиваются его языком – а потом тонут. Где-то… Что-то… И это как-то…
Лекс зябко ежится, пытаясь стряхнуть с себя наваждение – и решительно отстраняется, одновременно ужом выворачиваясь из объятий лучшего… хм, друга.
– Что это было?
– Омела, – пожимает плечами Кларк как ни в чем не бывало. – Ты же сам ее прибивал.
Лекс невольно поднимает глаза на собственноручно прибитый им же венок и хмурится. На этот раз сдержать усмешку у Кларка не получается: кажется, нелюбовь к омеле – это заразно.
– Я… Не совсем то… Ну…
Это в первый раз, когда Кларк слышит заикание в исполнении самого Лутора. Впрочем, Лекс быстро берет себя в руки. Здравствуй, маска, я тебя знаю!
– Что ж. Будем считать, что свой испытательный тест наш венок прошел на ура. Завтра с Ланой…
– А я хочу сегодня с тобой.
Кларк сам шалеет от собственной смелости. Но отступать не достойно Кентов, сынок. Да, этот отцовский постулат ему нравится больше.
– Кларк? – Лекс невольно пятится. Да, этого пункта явно не было в его ежедневнике на это Рождество.
– Ты нравишься… мне… Ну, в том… то есть, в этом смысле… И я тут… подумал, что хотел бы… и хочу думать, что и ты… И вот… Ну?
Лекс судорожно зажимает рот рукою и весь скукоживается, стараясь скрыть, как дрожат от смеха его плечи.
– Боже, это самое прелестное признание в любви, которое я когда-либо получал! – выдавливает он через пальцы. И тут же серьезно уточняет: – Это ведь признание в любви? Или ты просто хочешь попробовать? Эксперимент провести?
– Да, это… Да! В любви! Но попробовать я тоже… хочу, – последнее слово Кларк выдавливает из себя почти шепотом. – А можно?
Излишняя веселость тут же слетает с Лекса. На смену приходят желание и азарт. Практически жажда. Обладания, да.
– Насколько я помню, твои родители в Метрополисе?
– Ты же сам бронировал им столик в ресторане.
– Обожаю такие вложения, проценты от которых превышают все ставки по депозитам. – Лицо Лекса сейчас напоминает Кларку рожицу Чеширского кота, у Пита была футболка с такой в детском садике. – Может, пригласишь меня в дом? – хитро усмехается Лутор. – Устроишь экскурсию.
– Да что ты там не видел? – искренне удивляется Кларк.
– Твою спальню, к примеру.
У Кларка перехватывает дыхание. И идти становится сложно. Очень, очень сложно… мешает тут… кое-что…
Но он всё равно идет. Почти бежит. И к черту экскурсию! Сразу в спальню. Сразу, я сказал. Впрочем, возразить у Лекса в любом случае не получится – трудно возражать с полным ртом. Заполненным чужим языком… дыханием… слюною… чужим желанием… Хотя нет – уже общим.
И когда Лекс отвечает – осторожно, но решительно – у Кларка просто сносит крышу. Он раньше даже не думал, что от простого прикосновения к языку можно испытывать такое. Будто вместо его языка – тросик… этакий тросик… спускающийся вниз… в живот… и еще ниже… Трос, за который привязан сонм колокольчиков. Которые дрожат сейчас у него в животе. И эта дрожь отдается ниже… Приятной вибрацией в паху… И там теперь тоже всё дрожит.
Кларк никогда не испытывал такого раньше. Ну, когда сам с собою. Трудно же целовать самого себя. В скулу. За ухом. В шею. По ключице вниз. Как же это приятно! И еще вот сюда…
У Лекса шершавый язык. И такой горячий. Кларк как-то не задумывался никогда, что язык может быть таким шершавым – и горячим. Обжигающим просто. И что стоит ласкать соски – не задумывался тоже. Ббббожжжже! Ему казалось, что ласкать грудь нужно только девчонкам. Пунш и соски – это же для девчонок, да? Мужчинам нужно виски и что-то пожестче. Пожестче, да…
– Жестче? – тихий смешок опаляет облизанный ореол. Вызывая мурашки. И страх. Такой крышесносный страхххх… – Хочешь жестче, Кларк? – И сосок прикусывают зубы.
Блядь! Это жестко, да! Это охренительно жестко! И это… так правильно, боже…
– Хочешь жестче?
Треск ткани – жесткий звук. А вот пальцы на члене – это мягко. Очень мягко. И очень правильно, да. Зарываются в волоски… отводят верхнюю плоть… размазывают спегму по стволу… массируют промежность… толкаются между ягодиц… И замирают. Потому что Кларк тоже замер. И как-то сжался весь. Черт!
– В чем дело, малыш?
– Я, – Кларк судорожно облизывает губы. – Ну… Это больно? – И этот взгляд. Взгляд несчастного котенка.
Взгляд, после которого Лекс бежит добывать документы странным сиротам, сражаться с родным отцом из-за дурацких пещер, ссужать деньги на кафешки без процентов и делать сотни других не менее глупых вещей. Например, такую:
– Ну давай ты сверху.
Блядь, это практически самоубийство. Кларк при его внушительном, как Лекс успел заметить, «хозяйстве» и при его внушающем ужас «опыте» (это слово тоже определенно стоит взять в кавычки) – просто порвет его на хрен. Пускать его наверх при подобном раскладе – о чем ты думаешь, Лутор?
Наверно, о любимом. Думать в первую очередь о любимом – это же так… нормально. Именно не по-луторовски. Как ты и хотел. Страх и любовь несовместимы. Значит, страху не место в ваших с Кларком отношениях. Значит, надо вот так… Ну же! Еще сегодня утром ты был уверен, что из-за страха перед Луторами у тебя никогда не будет нормальных отношений – а теперь вот же они! Надо просто не пустить сюда страх. Пара капель крови за любовь наивного мальчишки – это небольшая цена, правда, Александр?
Поэтому Лекс облизывает свои пальцы, не сводя глаз с Кларка. И осторожно… по одному… направляет их в себя – не сводя глаз с Кларка. Увеличивает темп, подстраиваясь под его дыхание. Не вынимая пальцев, медленно перекидывает ногу через талию Кларка. Приподымается повыше, прогибаясь в пояснице, улучшая обзор – и вытаскивает пальцы.
Чтобы тут же направить туда член.
– А-а-гр-а-а! – Кларк весь сжимается – как тот бутон на канале National Geographic. Сжимается – чтобы раскрыться навстречу солнцу. Навстречу Лексу. Потому что теперь у него есть личное солнце по имени Лекс.
Такое шелковистое солнышко. Такое тугое. От жара и упругости которого – пятна перед глазами. Которое обволакивает по чуть-чуть. По сантиметру. Еще… и еще… и…
– Черт, не могу! Я больше не могу! Я! Я хочу! Тебя, Лекс! Больше! Еще! Ну же! Еще БОЛЬШЕ!
Кларк лежит под ним такой разгоряченный, вспотевший, задыхающийся. И во взгляде его нет уже ничего от котенка – там похотливый мартовский кошак, свихнувшийся от мыслей о кошке. Точней, о коте. О твоем «котике», Лекс.
И чувство непонятного ликования, осознания, что теперь-то он твой, теперь уже навсегда – ты первый, и это уже навсегда! – сносит крышу и Лексу. В порыве дикой эйфории он резко насаживается до конца – и она оба захлебываются в крике. В диком крике желания, боли и счастья. А кто сказал, что счастье бывает без боли? За всё в этой жизни надо платить. Мой папа тоже любит постулаты, Кларк. Но я готов платить и кровью, и болью – за счастье быть с тобою. И кровь – это даже хорошо: двигаться легче. Двигаться дальше. Мы с тобой далеко уйдем, Кларк. Очень далеко…
После стонов и криков, и скрипа кровати, и обрывков каких-то невнятных просьб – сейчас слишком тихо. Только дыхание. Шумное, усталое дыхание – удовлетворенное, да.
– Это круче, чем выиграть в «RACE» у Пита.
– Ты еще капучино у Ланы вспомни, – усмехается Лекс.
– Нет, правда, Лекс, это было… Это круто! И… вообще… я…
На этот раз поцелуем затыкают Кларка. Это тоже «круто» – когда тебя затыкают поцелуем.
– С Рождеством, – усмехается Лекс. – А теперь давай спи. Тебе завтра еще мне ответный подарок дарить…
Название: Подарочки – не отдарочки!
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Кларк/Лекс
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: флафф, PWP, юмор
Саммари: Лекс Лутор обожает такие вложения, проценты от которых превышают все ставки по депозитам.
Посвящение: для Чеди Даан, которая хотела «эротический бело-пушистый флафф, во всех неприличных подробностях».
читать дальше«…ибо рождество – это пора, когда громче, нежели в любое иное время года, говорит в нас память обо всех горестях, обидах и страданиях в окружающем нас мире, которым можно помочь, и, так же как и все, что мы сами испытали на своем веку, побуждает нас делать добро…»
Или глупости.
Кларк отложил в сторону «Рождественские повести» и в сотый раз за вечер выглянул в окно. Зябко повел плечами. Ну и что он пытается там рассмотреть в такую темень? Впрочем, не в темноте дело – замка отсюда всё равно не видать. Ни замка, ни его Ледяного Принца. Ну, не совсем его…
«И не совсем ледяного», – с досадой уточняет юный Кент, вспоминая сегодняшнюю праздничную вечеринку в «Тэйлоне». Как же Кларк ненавидит Рождество! И все эти елки. И пунши. А больше всего – омелу. Чертову омелу, под которой его «лучший друг» Лекс, перебравший того самого пунша, выцеловывал сегодня его «лучшую подругу» Хлою. У-у-у, зараза! Небось, специально под венком сторожила. И Лекса подпаивала.
Кларк хмурится до боли в переносице. Всё дело действительно в пунше? Может ли вообще Лутор захмелеть от пунша? Вроде это алкоголь. Вот только какой-то девчоночий. Несолидно как-то – хмелеть от такого. Не по-луторовски. Но лучше б было по-луторовски, а то Кларк за себя не ручается: заведет друга в пещеры и… и… Ну и?! Чтоб такое придумать? Чтоб посолидней…
Грозные планы мести нарушает звук тормозящих шин. И Кларк точно знает – кому принадлежит машина. Он ее узнает, услышит, увидит, почувствует – при любом раскладе даже без всяких способностей. Просто способностью сердца.
Заявился, значит. Шлялся где-то полночи, пьянствовал, с бабами под омелой… А теперь, значит, к Кларку. Соскучился, да? Приютить тебя, да? Обогреть? Накормить? Спать уложить…
Нет! Укладывать не надо! Это ж его раздевать придется. И вообще… Лекс и кровать – взрывоопасная смесь. Слишком соблазнительная. А поддаваться соблазнам, сынок, недостойно Кентов. Так папа говорит. А папа всегда прав. «Если речь не идет о Лексе», – уточняет ехидный внутренний голос.
Кларк советует голосу заткнуться и спешит занять место у телескопа. Типа он тут не лучшего друга на столе разложить мечтает, а за Ланой наблюдает, вот. Кстати, разложить на столе – какая прекрасная мысль. Стоп, Кларк, не отвлекайся, а то даже 24-кратное увеличение мисс Ланы Ленг не спасет от «домика» в штанах…
На лестнице показывается знакомая лысая макушка. Плечи. Грудь. Руки заведены за спину. Ага, вот и ноги. Длинные такие: удобно, наверное, ими обхватывать… кого-нибудь…
– Что-то случилось, Кларк? Ты так внезапно ушел. Ни с кем не попрощался. Лана расстроилась…
– Уверен, ты ее утешил.
А вот Кларк совсем не ледяной, не умеет он держать себя в руках, как всякие там метрополиские миллиардеры. Ревностные нотки в собственном голосе отчетливо слышны даже ему – при всей его любви к самообману. Лексу слышны и подавно. Он хорошо успел изучить повадки этого дикого животного породы кларк кентовский-с-виду-домашний.
Лутор озабоченно хмурится.
– Ты очень нравишься Лане, Кларк. Именно ты.
Кларк порывается что-нибудь сказать – но только нервно облизывает губы. Что тут скажешь?
– Кстати, Лана не может бросить «Тейлон», пока не уйдет последний посетитель. Так что можешь оставить свой наблюдательный пост: до утра она не вернется.
Кларк досадливо морщится. Черт, совсем забыл, что девчонка осталась на той дурацкой вечеринке. Лучше б он книжкой прикрылся.
– Если хочешь, могу отвезти тебя назад. Вы поговорите…
– Ты пьян, – «во всяком случае мне очень этого хочется», – тебе нельзя за руль.
На лице Лекса расплывается покровительственная усмешка.
– Брось, Кларк, да сколько я там выпил?
Ага, так значит, не в алкоголе всё-таки дело! Ну погоди же у меня! И Кларк демонстративно складывает руки на груди, становясь в свою «обиженную позу».
– Да ладно тебе! – фыркает Лекс. Но тут же сдается: – Ну хорошо, я вызову водителя, так лучше? Ну не дуйся, – Лутор шутливо толкает приятеля в плечо. – А я тебе подарок привез, – и хитро заглядывает в глаза.
Кларк хочет быть гордым. Как отец. И как мама. Или хотя бы как Хлоя. Но ему только шестнадцать. И он влюблен. Впервые влюблен. Всерьез и надолго. А когда в шестнадцать ты влюблен всерьез и надолго – даже фантик от конфетки, подаренный любимым, превращается в священную реликвию, бережно хранимую под подушкой. Поэтому Кларк гордо молчит – но косится на друга с любопытством: мол, ну чё тянешь-то, а? Давай уже. И Лекс протягивает…
– Вот.
Омела. Чертова омела! Опять она! Нигде от нее нет покоя. Ну да, сейчас ее время: Рождество, праздник, пора веселья. Когда твой любимый целует твою подругу – это ж зашибись как весело!
– Давай прибьем над дверью? А то Лана собиралась тебя с утра навестить, – Лекс хитро подмигивает другу.
Кларк смотрит на омелу, на Лекса, на свои кроссовки. И вдруг усмехается в ответ:
– Отличная идея. Сейчас сгоняю за гвоздями.
Забавно видеть единственного наследника многомиллиардной компании на бедняцкой ферме, с закатанными рукавами, в поте лица забивающего гвоздь. Уже пятый, между прочим.
– По-моему, на этот раз вполне посредине.
– Да нет же, я ж говорю: левее.
Лекс стискивает зубы и опасно сжимает молоток. А Кларк старается ухмыляться не слишком злорадно: ему-то сломать что-то сложно, нереально почти, а вот из-за молотка папа, пожалуй, расстроится.
– Может, сбегаешь за сантиметром?
– А зачем? – Это не Кларк, нет – это сама Невинность. – У меня отличный глазомер. Тут надо левее, – уверенно кивает юный Кент. Уж чего-чего, а гвоздей ему не жалко.
Лекс медленно выдыхает через нос – и тянется за шестым гвоздем.
– А, может, и правее, – задумчиво тянет Кларк, глядя на злосчастный венок минуту спустя. – Как-то криво она висит.
– Знаешь, по-моему, главное, что она таки висит! – решительно заявляет Лекс и пытается ногою нащупать ступеньку стремянки, чтобы наконец-то спуститься с этой Голгофы…
Нога соскальзывает. Лекс соскальзывает следом. Куда-то в воздух взмывает молоток.
– Блин, я думал, что Рождество придется встречать в больнице, – выдыхает Лутор пару секунд спустя. А еще он думает в этот момент, что на руках у Кларка Кента очень удобно. Как-то уютно, что ли… – Слушай, тебе не тяжело?
– Ты легкий.
«Во всяком случае, отпустить тебя – намного тяжелее». Но последнее, пожалуй, вслух произносить не стоит.
– Зато характер тяжелый, – натянуто смеется Лекс, чувствуя непривычную неловкость. Непривычную – потому что с Кларком. Непривычную – потому что в этот раз Кларк почему-то не пытается ее сгладить. Просто стоит и смотрит. На него. По-прежнему держа на руках. Будто барышню. Тьфу! – Думаю, уже можно поставить меня на землю. Точно тебе говорю. Уверен, ты очень сильный и всё такое. Мог бы меня хоть до утра держать… А-а-ах…
Оставшиеся доводы тонут. Где-то в глотке Кларка Кента. Высасываются его губами и вывинчиваются его языком – а потом тонут. Где-то… Что-то… И это как-то…
Лекс зябко ежится, пытаясь стряхнуть с себя наваждение – и решительно отстраняется, одновременно ужом выворачиваясь из объятий лучшего… хм, друга.
– Что это было?
– Омела, – пожимает плечами Кларк как ни в чем не бывало. – Ты же сам ее прибивал.
Лекс невольно поднимает глаза на собственноручно прибитый им же венок и хмурится. На этот раз сдержать усмешку у Кларка не получается: кажется, нелюбовь к омеле – это заразно.
– Я… Не совсем то… Ну…
Это в первый раз, когда Кларк слышит заикание в исполнении самого Лутора. Впрочем, Лекс быстро берет себя в руки. Здравствуй, маска, я тебя знаю!
– Что ж. Будем считать, что свой испытательный тест наш венок прошел на ура. Завтра с Ланой…
– А я хочу сегодня с тобой.
Кларк сам шалеет от собственной смелости. Но отступать не достойно Кентов, сынок. Да, этот отцовский постулат ему нравится больше.
– Кларк? – Лекс невольно пятится. Да, этого пункта явно не было в его ежедневнике на это Рождество.
– Ты нравишься… мне… Ну, в том… то есть, в этом смысле… И я тут… подумал, что хотел бы… и хочу думать, что и ты… И вот… Ну?
Лекс судорожно зажимает рот рукою и весь скукоживается, стараясь скрыть, как дрожат от смеха его плечи.
– Боже, это самое прелестное признание в любви, которое я когда-либо получал! – выдавливает он через пальцы. И тут же серьезно уточняет: – Это ведь признание в любви? Или ты просто хочешь попробовать? Эксперимент провести?
– Да, это… Да! В любви! Но попробовать я тоже… хочу, – последнее слово Кларк выдавливает из себя почти шепотом. – А можно?
Излишняя веселость тут же слетает с Лекса. На смену приходят желание и азарт. Практически жажда. Обладания, да.
– Насколько я помню, твои родители в Метрополисе?
– Ты же сам бронировал им столик в ресторане.
– Обожаю такие вложения, проценты от которых превышают все ставки по депозитам. – Лицо Лекса сейчас напоминает Кларку рожицу Чеширского кота, у Пита была футболка с такой в детском садике. – Может, пригласишь меня в дом? – хитро усмехается Лутор. – Устроишь экскурсию.
– Да что ты там не видел? – искренне удивляется Кларк.
– Твою спальню, к примеру.
У Кларка перехватывает дыхание. И идти становится сложно. Очень, очень сложно… мешает тут… кое-что…
Но он всё равно идет. Почти бежит. И к черту экскурсию! Сразу в спальню. Сразу, я сказал. Впрочем, возразить у Лекса в любом случае не получится – трудно возражать с полным ртом. Заполненным чужим языком… дыханием… слюною… чужим желанием… Хотя нет – уже общим.
И когда Лекс отвечает – осторожно, но решительно – у Кларка просто сносит крышу. Он раньше даже не думал, что от простого прикосновения к языку можно испытывать такое. Будто вместо его языка – тросик… этакий тросик… спускающийся вниз… в живот… и еще ниже… Трос, за который привязан сонм колокольчиков. Которые дрожат сейчас у него в животе. И эта дрожь отдается ниже… Приятной вибрацией в паху… И там теперь тоже всё дрожит.
Кларк никогда не испытывал такого раньше. Ну, когда сам с собою. Трудно же целовать самого себя. В скулу. За ухом. В шею. По ключице вниз. Как же это приятно! И еще вот сюда…
У Лекса шершавый язык. И такой горячий. Кларк как-то не задумывался никогда, что язык может быть таким шершавым – и горячим. Обжигающим просто. И что стоит ласкать соски – не задумывался тоже. Ббббожжжже! Ему казалось, что ласкать грудь нужно только девчонкам. Пунш и соски – это же для девчонок, да? Мужчинам нужно виски и что-то пожестче. Пожестче, да…
– Жестче? – тихий смешок опаляет облизанный ореол. Вызывая мурашки. И страх. Такой крышесносный страхххх… – Хочешь жестче, Кларк? – И сосок прикусывают зубы.
Блядь! Это жестко, да! Это охренительно жестко! И это… так правильно, боже…
– Хочешь жестче?
Треск ткани – жесткий звук. А вот пальцы на члене – это мягко. Очень мягко. И очень правильно, да. Зарываются в волоски… отводят верхнюю плоть… размазывают спегму по стволу… массируют промежность… толкаются между ягодиц… И замирают. Потому что Кларк тоже замер. И как-то сжался весь. Черт!
– В чем дело, малыш?
– Я, – Кларк судорожно облизывает губы. – Ну… Это больно? – И этот взгляд. Взгляд несчастного котенка.
Взгляд, после которого Лекс бежит добывать документы странным сиротам, сражаться с родным отцом из-за дурацких пещер, ссужать деньги на кафешки без процентов и делать сотни других не менее глупых вещей. Например, такую:
– Ну давай ты сверху.
Блядь, это практически самоубийство. Кларк при его внушительном, как Лекс успел заметить, «хозяйстве» и при его внушающем ужас «опыте» (это слово тоже определенно стоит взять в кавычки) – просто порвет его на хрен. Пускать его наверх при подобном раскладе – о чем ты думаешь, Лутор?
Наверно, о любимом. Думать в первую очередь о любимом – это же так… нормально. Именно не по-луторовски. Как ты и хотел. Страх и любовь несовместимы. Значит, страху не место в ваших с Кларком отношениях. Значит, надо вот так… Ну же! Еще сегодня утром ты был уверен, что из-за страха перед Луторами у тебя никогда не будет нормальных отношений – а теперь вот же они! Надо просто не пустить сюда страх. Пара капель крови за любовь наивного мальчишки – это небольшая цена, правда, Александр?
Поэтому Лекс облизывает свои пальцы, не сводя глаз с Кларка. И осторожно… по одному… направляет их в себя – не сводя глаз с Кларка. Увеличивает темп, подстраиваясь под его дыхание. Не вынимая пальцев, медленно перекидывает ногу через талию Кларка. Приподымается повыше, прогибаясь в пояснице, улучшая обзор – и вытаскивает пальцы.
Чтобы тут же направить туда член.
– А-а-гр-а-а! – Кларк весь сжимается – как тот бутон на канале National Geographic. Сжимается – чтобы раскрыться навстречу солнцу. Навстречу Лексу. Потому что теперь у него есть личное солнце по имени Лекс.
Такое шелковистое солнышко. Такое тугое. От жара и упругости которого – пятна перед глазами. Которое обволакивает по чуть-чуть. По сантиметру. Еще… и еще… и…
– Черт, не могу! Я больше не могу! Я! Я хочу! Тебя, Лекс! Больше! Еще! Ну же! Еще БОЛЬШЕ!
Кларк лежит под ним такой разгоряченный, вспотевший, задыхающийся. И во взгляде его нет уже ничего от котенка – там похотливый мартовский кошак, свихнувшийся от мыслей о кошке. Точней, о коте. О твоем «котике», Лекс.
И чувство непонятного ликования, осознания, что теперь-то он твой, теперь уже навсегда – ты первый, и это уже навсегда! – сносит крышу и Лексу. В порыве дикой эйфории он резко насаживается до конца – и она оба захлебываются в крике. В диком крике желания, боли и счастья. А кто сказал, что счастье бывает без боли? За всё в этой жизни надо платить. Мой папа тоже любит постулаты, Кларк. Но я готов платить и кровью, и болью – за счастье быть с тобою. И кровь – это даже хорошо: двигаться легче. Двигаться дальше. Мы с тобой далеко уйдем, Кларк. Очень далеко…
После стонов и криков, и скрипа кровати, и обрывков каких-то невнятных просьб – сейчас слишком тихо. Только дыхание. Шумное, усталое дыхание – удовлетворенное, да.
– Это круче, чем выиграть в «RACE» у Пита.
– Ты еще капучино у Ланы вспомни, – усмехается Лекс.
– Нет, правда, Лекс, это было… Это круто! И… вообще… я…
На этот раз поцелуем затыкают Кларка. Это тоже «круто» – когда тебя затыкают поцелуем.
– С Рождеством, – усмехается Лекс. – А теперь давай спи. Тебе завтра еще мне ответный подарок дарить…