Название: Работа на дом
Сиквел к «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-21 (за упоминание событий предыдущей части)
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Саммари: у них всё было почти хорошо. Пока Кларк не притащил домой работу на дом…
Кстати, я тут решила, что раз это АУ, то Квиновскими глазами я не обойдусь
читать дальше
Господи, как же классно! Налить горяченькую ванну. Да с пеной! Добавить туда эфирных масел… Пожалуй, сосновое и пихтовое. Бутылочку винца на бортик. Яблоки и виноград побросать прямо в воду. Зажечь ванильные свечи. Залезть в ванну.
И просто тупо поплакать. Без всяких причин. Просто так.
Черт, ну почему для мужиков причина «потому что вечер грустный» – не причина? Осень вон на дворе. Столько умерло… листьев всяких… И вообще – у нее месячные скоро. А Адам всё домахивается: что-то на работе? Кто-то заболел? Что, если никто не помер – так плакать законом запрещается? Ах, ну да, он же врач! Тогда, конечно, плакать можно только из-за диагноза, мать его ити.
Лоис сладострастно шмыгнула носом. Слизнула соленую капельку с верхней губы. Закусила виноградинкой. И досадливо покосилась на дверь: вот пусть только попробует зайти! Уж она покажет ему – что такое Великий и Могучий ПМС! Сам разрыдается!
Она, наверно, и сама виновата. Корчит из себя постоянно сильную и несгибаемую. Этакого Мао Цзэдуна в юбке. Вот все окружающие и привыкли, что она… и не человек почти. Ну, что не женщина – так уж точно.
Это всё из-за работы. Репортер «Дэйли-Плэнет» – это вам не ведущая колонки кулинарии в «Нашем милом доме». Политические скандалы, криминальные разборки, да еще и разоблачения века в каждом втором номере. Всё это создает определенный имидж. Репутацию, мать ее! Здесь не то что не поплачь – не улыбнись лишний раз! Любой твой шаг за слабость принять могут. Вон Лекс до сих пор боится признаться, что кота бездомного приютил. Говорит: Кларк на годовщину подарил, отказаться нельзя было. Ну никак! А что он его целыми ночами на руках таскал, когда тот дрянью какой-то болел – и с ножом у горла не признается. Лоис криво усмехается, давясь очередным всхлипом: а чего тут признаваться – рубашку от кошачьей шерсти лучше чистить надо было, а не лететь на работу грязным, щетинистым и с красными от недосыпа глазами. А вот у Лоис кота не-е-ет…
Лейн заходится новым приступом рыданий. Никого у нее не-е-ет! Мама в Италию к новому мужу укатила. Удумала тоже: в пятьдесят лет снова замуж выходить! Ну ладно, в 47. Отец со своей общественной деятельностью задолбал совсем! То акция против военных действий в Ираке, то акция против военных действий в Грузии… За последние сорок лет своей жизни уже мог бы понять, старый дурак, что не может человечество без войн. А, может, давно уже понял. Потому и выбрал себе такую «профессию»: знал, что без работы не останется. Без работы он, конечно, не останется – а вот без семьи уже остался. Или семья без него – тут уж как посмотреть.
Подведем итог: за вычетом отца с матерью что мы имеем в сухом остатке? Дружка, который почти всё время на работе, а в свободное время мечтает найти лекарство от смерти. И приятеля-напарника, у которого одна неприятность плавно перетекает в другую. В результате не то что на подругу – на любовника не всегда время находится. Вот когда они в последний раз говорили по душам? Они вообще когда-нибудь говорили по душам?
Поток внутренних терзаний беспардонно прервал грохот распахнутой двери. Лоис аж икнула от неожиданности. Про волка речь, а он навстречь.
– Он согласился! Нет, ты представляешь! Он согласился! Я думал: он расплачется от умиления и благодарности и благородно скажет, что я ему дороже всех Квинов вместе взятых! А он даже до конца дослушивать не стал! С ходу согласился! Они там уже детскую оборудуют, ты прикинь!
При виде беснующегося Лекса Лоис не то что прикрыться – даже слезы утереть не догадалась. Но какое же бесподобное зрелище! Вот это пантера! Гибкость, ловкость (ванна-то маленькая), скорость. А этот горящий взгляд! Мимика, жесты. Жаль, что он сегодня без камеры: отобрала б и сделала пару снимков на память. Да, точно на память. Свою собственную. За прикосновение к своему «золотцу» Лекс способен прибить голыми руками. Может, он и впрямь там внутри свой НЗ хранит? Тоже мне лепрекон нашелся!
Лоис всё-таки нашлепала на грудь пены – чисто приличия ради, вдруг Адам заглянет? – ногой задвинула бокал вина за стопку полотенец, и наконец спросила:
– А что собственно случилось? – и просто попала в рай.
Стоит признать, что наедине и тайком Лоис любила не только поплакать, но и посмотреть какой-нибудь сериальчик. А уж если ей попадался сериал, над которым еще и поплакать можно – так это ж просто шедевр современного кинематографа! В этом плане пятый сезон «Декстера» ее очень порадовал. Вот она, человеческая трагедия. Без единой слезинки показать всю бездну человеческого отчаяния – это ж уметь надо! Эх, она так писать, наверно, никогда не сможет…
Но об этой слабости молчать надлежало еще строже, чем о желании поплакать время от времени. Сериалы – это ж фи! Удел домохозяек и прыщавых тинэйджеров. Серьезные журналисты этим не страдают. Козлы!
Она тут, кстати, сегодня третью серию «Грани» посмотреть собиралась. Подождет! То, что Лекс сейчас рассказывает – это ж за всякой гранью человеческого сознания! Попытки изнасилования, погони, перестрелки, похищения, школьные обиды, переросшие в маниакальную взрослую страсть! А теперь и вовсе сюжет пошел с наворотами: клоны – это круто. Кстати, классную статью Лекс о клонировании в прошлом году забабахал, Лоис даже копию себе сохранила. Только фиг она ему в этом признается. Даже в ответ на все его сегодняшние откровения.
По интонации Лейн догадалась, что пересказ подходит к концу: Лекс как раз в красках описывал свое пробуждение с молодевшим Оливером в одной кровати. Нда, всё-таки всё хорошее и вправду быстро кончается. И от винограда вон одни кисточки остались. Быстро она его уплела. Но что было делать, если у нее периодически самым позорным образом открывался рот? Вот и приходилось делать вид, что она типа ест. А вот Лексу стоит выпить. Из вороха сваленной на тумбочке одежды Лоис движением фокусника извлекла початую бутылочку своего любимого красненького кларета.
– За это стоит выпить! Ну, в смысле, стресс снять. Выбрось из вон того стаканчика зубную щетку и давай его сюда. Ничего, пополощет Адам рот из-под крана. Нам стакан сейчас нужнее. Да не стой ты столбом, Лекс. Присаживайся. Сидушку опускай и садись. Счаз мы будем любовникам кости перемывать. Ванная для этого – самое подходящее место!
– Извини, что пришлось звонить тебе среди ночи, Кларк. Но один я с ними двумя не справлюсь. А у тебя всё-таки опыт обращения с многочисленным противником…
– Ага, и опыт обращения с Лексом. Который, как я начинаю догадываться, никогда не будет полным, – Кларк криво усмехается на извиняющуюся улыбку Адама.
Из ванной несутся пьяные песни. Эти, как их там, арии. «Кармен», мать ее! Повезло соседям Лоис: ее собутыльник оказался высококультурной личностью. Да еще и с отличным голосом. Вот только слуха, жаль, нету. И совести ни хрена не осталось! Второй час ночи! А они тут о свободной любви распевают! Горланят даже. Алкоголики-самоучки!
Вот теперь Кларк точно знает: пьяным только море по колено, а ванна – по самую макушку. Блин, еще и вода холодная. А у Лекса горло – слабое место, ему простудиться – раз плюнуть. Или два…
– Кончай плеваться!
– А цара-ра… апаться ты не даешь. И пи-и-инаться-а-а…
– Я тебе вообще никогда больше не дам – если будешь себя так вести, – и быстро поправляется: – Никогда в этом месяце, – а то еще не дай бог запомнит: чертова профессиональная память на слова.
– Ах так! – Лекс ужом выскальзывает из Кларкового захвата (надо же, а у Бо Дилера из «Мичманских волков» никогда не получалось) и решительно ныряет под воду. Утопиться что ли вздумал?
– Лекс!
– Щекотно! Ой-ёй-ёй! – заголосила плескающаяся рядом Лоис. Это что ж он там под водой делает, паршивец?!
– Всё! Вы меня достали! – в следующую секунду мисс Лейн летит прямиком в объятия любимого доктора Найта. В прямом смысле летит, Кларк ее буквально вышвырнул из ванной. И принялся вылавливать Лекса. Ловись рыбка, большая и маленькая… Закидывайся на плечо. И домой баю-бай!
Ой, не дай бог, отец их сейчас увидит! Но, может, Лекс к тому времени, как они домой доберутся, заснет уже?
Он не заснул. И даже не протрезвел. Зато притих. Явно что-то задумал.
В спальню Кларк затащил его на руках. Осторожненько так. Даже о косяки не разу головою не стукнул. Хоть и хотелось до жути. Усадил на кресло (не в кровать же его мокрого тащить?) и принялся выпутывать из своего пальто.
– Ну давай сюда ручку, рррадость моя, – шипит Кларк сквозь зубы, пытаясь справиться с Лексовыми конечностями.
– А ты попроси получше, – радостно издевается сероглазая сволочь.
– Я те счаз попрошу! Я тебя так попрошу! Неделю на диване спать будешь!
– Тогда мне, наверное, надо кое-чем запастись, – хитро щурится Лекс.
– Терпением?
– Неа, – облизывается Лутор. Да так развратно облизывается, что у Кларка дыхание перехватывает. И как-то сразу становится плевать на мокрую одежду… И пальто у него не такое уж новое… И недорогое… Не дороже, чем кое-чьи губы…
Ноги становятся ватными от одного только взгляда серых полуприкрытых глаз. Есть в их прищуре что-то… такое эротичное… предвкушающее… манящее… Кларк пытается взять себя в руки. Честно, пытается. Надо же всё-таки его раздеть… Да, раздеть… А то еще заболеет. Простудится. Нос заложит. Вот как он с заложенным носом минет сможет делать?
Лекс толкает Кларка на кровать и сам выпутывается из пальто. У него это выходит как-то легко и просто. У него вообще всё выходит как-то легко и просто. Стянуть мокрую майку. Медленно потянуть молнию джинсов вниз. И сами джинсы… медленно так… извиваясь… Будто змея кожу скидывает. И также – змеей – скользнуть в кровать. Оседлать Кларковы бедра. Подцепить большими пальцами рук его футболку… При этом остальные ноготки через ткань слегка царапают кожу. Выше. Выше. Выше… Ай, прям по соскам!
Губы вбирают невольный вскрик. Язык скользит по нёбу. Сплетается с языком Кларка. И теперь уже оба языка танцуют мамбу, периодически меняя «танцполе». У Лекса странный привкус. Напоминает чем-то манго. И, пожалуй, изюм. Сладкий-сладкий изюм. И гладкое манго, да… Гладкое, как Лекс. Так и хочется потрогать. Везде. Пальцами. И языком. И прикусить зубами.
Теперь вскрикивает Лекс. Давится прохладным воздухом. И правой рукой решительно припечатывает Кларка к постели. А второй расстегивает ему брюки. Почуявший свободу член вздыбливает шелковые кентовские трусы. Жаждет их порвать. Так же сильно, как его хозяин жаждет сейчас своего любовника. Ну, если подумать, они хотят одного и того же, правда?
Лекс насмешливо улыбается. Оказывается, читать чужие мысли не так уж и сложно. Надо просто настроиться на нужную волну. И дальше плыть по течению.
Кларка будто волной накрывает. И утаскивает куда-то в бездну. Только вместо цунами – рот Лекса. Вместо гальки – шершавость языка. Вода – его слюна. Горячая и тягучая. А дыхание… Точно, Кларку срочно нужен глоток кислорода. Он забыл, как дышать. Просто этот рот. Это-о-от рот! О да! Да! Еще… Не останавливайся, нет! К черту кислород! Только не останавливайся…
Кажется, член Кларка перебрал на себя сейчас все функции сердца. Кларк чувствует, как он бешено стучит – не пульсирует, нет – стучит, как сумасшедший. И гонит кровь по телу. Каждая капля крови в его теле прошла через член. И рот Лекса. Омылась его слюною. Очистилась. И устремилась дальше. Неся с собой сумасшедшее желание. Сводящее судорогой пальцы ног. Сводящее с ума.
Головка скользит по внутренней щеке Лекса. А теперь по языку – в глотку. Задевает ребристое нёбо. Каждый бугорок Лексового рта будто током бьет по Кларковому члену. Его уже трясет. Их обоих трясет от желания.
– Ну же!
Лекс резко отстраняется. Но прежде чем Кларк успевает взвыть от отчаяния потери – его заполняют изнутри. О да! Вот так. Без подготовки. Почти без смазки. Без «потерпи, милый, сейчас станет лучше». Не станет. Лучше не станет. Потому что лучше уже и быть не может.
Толчок. Еще один. Еще. Дальше. Глубже. Резче. Да!
Они глушат крики друг друга поцелуем. Сладким поцелуем со вкусом манго и изюма.
На утренней планерке Лекс с Лоис сидят друг против друга в зеркальных позах. И с одинаково мученическим выражением на лицах. Глаза прикрыты. Горькие складки у губ. Страдальчески сморщенные лбы.
Наконец Уайт сворачивает «болтологическую кампанию» о приоритетах следующего номера и распускает редсовет. Попросив задержаться своих лучших репортеров.
Едва двери успевают захлопнуться, Перри подскакивает, как клоун на пружинах, и пританцовывая подходит рассмотреть своих любимых придурков поближе.
– Живописно смотритесь, – злорадно лыбится он. – «Как статуя Страдания застыв, она свои мученья проклинала».
– Чё за фигня? – кривится Лекс.
– А, это был такой театральный плотник в XVI веке. Уилли Шекспир. Мастерил-мастерил себе помосты. А потом возомнил себя великим драматургом. Еще и весьма плодовитым к тому. Больше двух десятков таких вот литературных шедевров накропал. А тут еще и директор труппы ему за декорации задолжал. Пришлось в счет долга всей труппе эту ахинею на людях играть. Вот так он и попал в театральный справочник. Англичане вообще весьма скрупулезный народ, обожают всякой дряни счет вести. Но, к счастью, для нынешних школьников в современные хрестоматии наш Шекспир попасть не сумел. Так весело отмечал свою первую премьеру, что умудрился, возвращаясь домой, свалиться в Эйвон. Причем со всеми своими рукописями. Спасая их и утонул. В общем, от всех его пьес остались только намоченные обрывки. Для хрестоматий, как вы сами понимаете, маловато. А вот для научной диссертации какого-нибудь профессора литературы – в самый раз. Чертов профессор Скриддл! – в сердцах сплевывает Перри, яростно сверкая глазами. – Мы ему эту диссертацию всей группой писали. За зачеты. С тех пор ненавижу не только Шекспира, но и всех «непризнанных гениев»!
Перри остановился у стула Лейн, перекатываясь с носков на пятки.
– Вернемся в день сегодняшний. Итак, мои лучшие репортеры явились на планерку в таком виде, будто накануне набухались вместе и переспали по пьяному делу, – Перри перевел выжидательный взгляд с Лоис на Лекса. И снова на Лоис.
Лейн не выдержала первой.
– Ну да, так и было.
Перри аж подпрыгнул от неожиданности.
– Вы переспали?!
– Да нет, – вклинился в разговор Лекс. – Вместе мы пили, а трахались уже по отдельности. Каждый со своим. Чтоб я перепутал Лоис с Кларком пяти бутылок вина маловато будет, – он скривился, вспоминая прошлый вечер: если вчера было так классно – ну почему сегодня так хреново?
Лоис приоткрыла левый глаз и попыталась сфокусировать зрение на напарнике.
– Слушай, Лутор, а ты вообще с девушкой спал когда-нибудь?
– Ну было один раз. А ты?
– Ну было один раз. А с кем?
Лекс сморщил лоб, пытаясь вспомнить столь пикантные подробности своего грехопадения:
– Астория? Нет, но как-то похоже… Какая-то Тори… О, точно, Виктория! Виктория Хардвик, – Лекс победно вскинул правую руку с оттопыренным указательным пальцем. – Ее отец был спонсором нашего университета. А она возглавляла какой-то кружок. Который мне как стипендиату необходимо было пропиарить. Точней, тогда я еще сидел на шее у папочки. Но редактор университетской газеты пообещал, что выбьет для меня стипендию… В общем, пришлось брать у нее интервью.
У Лоис от проснувшегося интереса даже второй глаз открылся.
– У тебя что, все интервью постелью кончаются?
– Неа. Только с лучшими представителями своего пола, – Лекс крутнулся в кресле и навалился на стол, скрестив руки перед собою. – Ну давай, теперь твоя очередь. Колись, Лейн, разговоры о сексе отлично помогают при похмелье. Она была?..
– Таким же стажером, как и я. Еще в прошлой газете. Такая юркая блондиночка. Напоминала мне болонку. Тоже погавкать любила по поводу и без. И имя такое дурацкое – Хлоя. В общем, нам велели написать о лесбийской любви. Ну, тут она и говорит: настоящий писатель должен писать только о том, что сам испытал. И целоваться ко мне полезла…
– Целовалась-то хоть хорошо? Или так же, как статьи писала? – ухмыляется Лутор.
– Да уж получше! Такое языком вытворяла… – На этом месте Лоис прикусила язык и перевела испуганный взгляд на своего редактора. – Перри, ты сейчас на старого сатира похож. Того и гляди слюнями весь стол загадишь.
Уайт попытался стереть с лица довольную ухмылку.
– Ну… Понимаешь… Две девушки – это такая тема, – он многозначительно пошевелил бровями. – Любой мужчина от такого заведется.
– Да ладно тебе. Нельзя ровнять всех под свою гребенку, – Лоис смущенно начинает поправлять воротничок на кофточке. Ей сейчас очень хочется стянуть концы кофты поближе, прикрываясь от сального взгляда начальника. – Вот скажи ему, Лекс… Лекс?
Лутор напоминает кота. Перед которым разложили сразу индейку, лосося и сметану.
– Извини, Лейн, но если речь заходит о двух девушках… занимающихся сексом… друг с другом… В общем, половая ориентация, расовая принадлежность и религиозные соображения перестают тут играть какую-либо роль.
– Да ну тебя! И Перри туда же! И вообще – я иду статью писать!
– Угу. О лесбийской любви. Тема толерантности к сексуальным меньшинствам – это сейчас очень актуально, – Уайт довольно потирает ладошки, любуясь выражением лица своей любимицы.
– Что?! Перри, нет!
– Да. И чтоб к среде статья была готова.
Лоис возмущенно раскрывает рот, готовясь заорать благим матом – и резко его захлопывает. Ну ладно, сам напросился! К дверям она идет с гордо поднятой головой. Пока ее не останавливает последнее напутствие главреда:
– И знаешь, милая, иллюстрационный материал будет очень кстати. Побольше фото, цветных и разных.
Звук в сердцах захлопнутой двери слышен даже на соседних этажах.
Уайт переводит взгляд на последнюю оставшуюся у него жертву. Младший Лутор как раз пытается сцедить в кулак злорадное хихиканье.
– А ты напишешь мне об одном культурно-массовом мероприятии.
– Что?! – настает очередь Лекса возмущенно вопить и сверкать глазами.
– Эдж передает музею какую-то редкую фиговину из своей частной коллекции. Очень дорогую, судя по тому, что директор нашего художественного музея писает кипятком от радости.
– Музей? Я должен писать о современном искусстве?
– Ну, учитывая, что в деле замешан Эдж, исключительно об искусстве написать не получится. Но пиар должен быть тонким. Чтоб ни одно оппозиционное издание не прикопалось.
– Почему я?
– Просто я поспрашивал у наших, все отказываются. Говорят, об искусстве только геи пишут. А ты у нас в редакции единственный официально признанный гей. Правда, у меня еще на счет Робертсона с третьего этажа большие подозрения на этот счет имеются. Представляешь, он умудрился три раза на неделе сломать кофейный аппарат. И именно на моем этаже. И дверь в туалет никогда за собой не прикрывает. А сегодня подрезал меня на стоянке. В общем, тот еще пидорас. Но не официальный. Поэтому Робертсон будет писать о тяжелой жизни современных мусорщиков. Поездит с ними пару дней по маршруту. На свалке покопается. С работой, опять же, поможет. Ведь настоящий писатель должен писать только о том, что сам испытал – правильно Лоис сказала. А ты напишешь о современном искусстве. Похмелишься коллекционным вином. Посмотришь оригиналы некоторых из тех шедевров, копии которых висят в наших музеях. Еще «спасибо» мне скажешь. Всё, вали.
Лекс досадливо кривится и, шаркая, плетется на выход.
– И да, Лекс, если и это твое интервью закончится в постели – это не мое дело. Можешь трахаться с кем хочешь: хоть с Эджем, хоть с печатной машинкой. Но чтоб статья была не поздней, чем послезавтра.
От восторга у Лекса перехватывает дыхание. В горле становится ком – приятной тяжестью, как бывает в паху. И сглотнуть никак не получается. Хочется просто замереть вот так, и не только не дышать – не двигаться больше.
Просто смотреть.
– Она прекрасна.
Говорить почему-то получается только благоговейным шепотом. Будто от громкого звука стеклянная статуэтка может – не дай бог! – треснуть или рассыпаться миллионом голубоватых осколков.
Статуя выдута из стекла. Большой такой продолговатый стеклянный пузырь, напоминающий мужскую фигуру. Очень длинную. И очень тонкую. Но определенно мужскую. Лекс сам не знает, откуда у него эта уверенность: никаких половых признаков у статуэтки нет. Но что автор изваял именно мужчину чувствуется практически на интуитивном уровне.
Она полупрозрачна. И переливается всеми оттенками синевы: от лазури до индиго. Когда Лекс пытается разглядеть на головке черты лица – ему кажется, что статуя поощряющее подмигивает ему.
– Зачем? – он с трудом заставляет себя оторваться от созерцания шедевра и обернуться к ее хозяину. Но от потрясения ему даже не удается до конца сформулировать вопрос. Чудное же это будет интервью! Впрочем, главное он уже успел расспросить по дороге. И записать на диктофон. Слава богу! Потому что при виде статуэтки у Лекса из головы повылетало напрочь всё.
– Хочу поделиться этой радостью с простыми людьми.
Поделиться? Эдж сумасшедший. Будь Лекс обладателем этого сокровища – хранил бы его в самом темном подвале. С кучей замков и прочей фигней. Чтоб ничей больше взгляд не смел касаться этих изгибов. Лекс жадно облизывается. Краем глаза замечая как Эдж зеркально повторяет это движение. Может, дело в бурбоне, который пьет хозяин? Или всё-таки в госте?
– Прекрасная вещь.
– О да. «Лунный принц» не зря считается одним из лучших представителей своего вида. – При этом взгляд Моргана не отрывается от Лекса ни на секунду. – Он напоминает мне тебя.
– Потому что тоже лысый?
Лекс пытается перевести всё в шутку. Ему не хочется ссор. Только не рядом с этой красотой!
– Не знаю. Это интуитивное. Вы просто похожи и всё.
Для Лекса это комплимент. Однозначно. Потому что он в восторге от этой вещицы! Лунный принц? Да, пожалуй, подходит. Такой весь… будто из лунного света… И точно королевских кровей.
Лекс настолько увлекается созерцанием, что тупо пропускает момент, когда Эдж подбирается к нему вплотную. Просто в какой-то момент ухо опаляет чужое дыхание. И Лексу кажется, что опаляет до ожога. От неожиданности он испуганно дергается – и чуть не заваливает постамент с шедевром.
– Черт!
К счастью, Эдж успевает дернуть его на себя до того, как он соприкасается с пьедесталом статуи. Лекс облегченно выдыхает. И до него доходит: эта сволочь не просто держит его под локоток – второй рукой он уже забрался ему под рубашку.
Какие у него, оказывается, горячие ладони. И куда он дел стакан? И почему так дышит? Хотя нет, почему он так дышит Лекс догадывается. Не мальчик же он. Невинный. Но почему так дышит сам Лекс? Почему от чужой руки, ласкающей позвонки, хочется выгнуться дугой. Да, вот так… Потянуться всем телом…
Прижавшись тем самым еще ближе.
И почувствовать бедром чужой стояк. Внушительный такой стояк. У Лекса глаза распахиваются сами собой. То ли от страха… то ли от возбуждения… Морган понимающе ухмыляется. А Лекс в ответ непроизвольно облизывает пересохшие губы. От вмиг расширившихся зрачков глаза Эджа кажутся почти черными. Как у наркомана. Может, он обкурился? И следы наркоты остались на губах, с поцелуем попав жертве в кровь – иначе почему Лекс не может отстраниться? Оттолкнуть… Что там еще делают в таких ситуациях?
Чужие губы будто душу из него высасывают. Вместе с языком, слюной и всем его дыханием. Язык хозяйничает, как у себя дома. Но что удивительно – Лекса это заводит. Это чувство беспомощности. Этот сладкий страх от того, что решают за тебя. Это чувство опасности: будто лежишь жопой кверху, а над самой дырочкой завис дамоклов меч. Висит и вибрирует. А ты лежишь и гадаешь: пронзит – не пронзит. И если пронзит – это больно… или приятно?
Эдж наконец-то дает ему вздохнуть. И сам дышит тяжело. Как жеребец перед случкой. Огромный черный жеребец с седою гривой. Лекс видел такого однажды на картине. И мечтал прокатиться.
Вся беда в том, что конной езде он как раз не обучен.
– Как же я тебя хочу, – Морган утыкается лбом в лоб Лекса. И говорит быстрыми отрывистыми фразами. Будто после марафона. – И как же давно я уже ничего не хотел. Ты еще слишком молод. Ты не знаешь: какая это мука – ничего не хотеть. Когда всё вокруг остахерело! А ты… как свежий глоток… После года на подводке, – Морган задорно хихикает: – Или спуска с Эвереста. Хочу развернуть тебя к стенке. Прямо сейчас. Спустить штаны. И долбить, пока сознание не потеряешь. Быстро. Жестко. Снова и снова. На виду у всех этих чертовых статуй.
Лекс шумно сглатывает. И призывает резервные силы из самых дальних уголков души. Чтоб отстраниться.
– Простите, мистер Эдж, но я предпочитаю быть сверху. Спасибо за экскурсию. Она была… познавательной, да.
О да, Лекс много узнал о себе сегодня. О собственном теле. И тайных желаниях. Но эти желания еще не стали наваждением. Еще нет. Еще можно уйти.
Значит, нужно уйти.
– Я вышлю вам копию статьи по почте. А электронный адрес спрошу у вашего секретаря.
Эдж снисходительно улыбается в ответ:
– Мальчишка. Ты вправду думаешь меня переиграть? Я своего всё равно добьюсь.
– Я не ваш. Меня не получиться купить. Поиграться. И передарить музею.
– Мои игры тебе понравятся. Уже нравятся.
Ну да, у Лекса стоит. Он и сам прекрасно это знает. И что Эдж об этом знает – тоже не вопрос. Но Лекс уходит. Прямо сейчас. И старому черту придется с этим смириться.
– Счастливо оставаться, мистер Эдж.
– Повнимательней за рулем, мальчик мой. Осторожней там на поворотах. Чтоб не занесло. Куда не надо.
Лекс выбегает на стоянку почти бегом. Нет, он не боится погони: Эдж слишком горд и тщеславен, чтобы бегать за каким-то сопляком. Но Лекс всё равно мечтает оказаться от змея-искусителя как можно дальше. И как можно быстрее.
А еще ему нужно позвонить.
Родной голос с едва заметным металлическим акцентом сообщает ему, что любимый сейчас на парах, трубку взять не может, и просит оставить сообщение.
– Кларк, сделай мне одолжение, а? По дороге домой заскочи сегодня в ту кондитерскую… где мы желе ели… которое мене так понравилось, – «в Нью-Йорке, да» – и принеси домой пару килограммчиков. Персикового и… дай подумать… клубничного. Хочу обмазать тебя всего. Чтоб ты был как стеклянный. А потом я буду слизывать с тебя всё это. Медленно. Со вкусом. Каждый миллиметр кожи. Всасывать каждый бугорок. Особенно тщательно я собираюсь облизать твои соски. И каждую венку на члене. И анус, да. Там тоже много складочек, в которые может затечь желе. Я его буквально высосу из тебя, – и тут же издевательски нормальным тоном добавляет: – Ну до вечера, да?
После чего с хитрой ухмылкой захлопывает крышку мобильника. Сдается ему, что последние пары любимый сегодня прогуляет.
P.S. А Олли будет в следующей части. Причем будет его там очень много… А то всё Морган и Морган. Не одному ж Эджу нашего красавца домогаться.
Сиквел к «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-21 (за упоминание событий предыдущей части)
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Саммари: у них всё было почти хорошо. Пока Кларк не притащил домой работу на дом…
Кстати, я тут решила, что раз это АУ, то Квиновскими глазами я не обойдусь
читать дальше
Господи, как же классно! Налить горяченькую ванну. Да с пеной! Добавить туда эфирных масел… Пожалуй, сосновое и пихтовое. Бутылочку винца на бортик. Яблоки и виноград побросать прямо в воду. Зажечь ванильные свечи. Залезть в ванну.
И просто тупо поплакать. Без всяких причин. Просто так.
Черт, ну почему для мужиков причина «потому что вечер грустный» – не причина? Осень вон на дворе. Столько умерло… листьев всяких… И вообще – у нее месячные скоро. А Адам всё домахивается: что-то на работе? Кто-то заболел? Что, если никто не помер – так плакать законом запрещается? Ах, ну да, он же врач! Тогда, конечно, плакать можно только из-за диагноза, мать его ити.
Лоис сладострастно шмыгнула носом. Слизнула соленую капельку с верхней губы. Закусила виноградинкой. И досадливо покосилась на дверь: вот пусть только попробует зайти! Уж она покажет ему – что такое Великий и Могучий ПМС! Сам разрыдается!
Она, наверно, и сама виновата. Корчит из себя постоянно сильную и несгибаемую. Этакого Мао Цзэдуна в юбке. Вот все окружающие и привыкли, что она… и не человек почти. Ну, что не женщина – так уж точно.
Это всё из-за работы. Репортер «Дэйли-Плэнет» – это вам не ведущая колонки кулинарии в «Нашем милом доме». Политические скандалы, криминальные разборки, да еще и разоблачения века в каждом втором номере. Всё это создает определенный имидж. Репутацию, мать ее! Здесь не то что не поплачь – не улыбнись лишний раз! Любой твой шаг за слабость принять могут. Вон Лекс до сих пор боится признаться, что кота бездомного приютил. Говорит: Кларк на годовщину подарил, отказаться нельзя было. Ну никак! А что он его целыми ночами на руках таскал, когда тот дрянью какой-то болел – и с ножом у горла не признается. Лоис криво усмехается, давясь очередным всхлипом: а чего тут признаваться – рубашку от кошачьей шерсти лучше чистить надо было, а не лететь на работу грязным, щетинистым и с красными от недосыпа глазами. А вот у Лоис кота не-е-ет…
Лейн заходится новым приступом рыданий. Никого у нее не-е-ет! Мама в Италию к новому мужу укатила. Удумала тоже: в пятьдесят лет снова замуж выходить! Ну ладно, в 47. Отец со своей общественной деятельностью задолбал совсем! То акция против военных действий в Ираке, то акция против военных действий в Грузии… За последние сорок лет своей жизни уже мог бы понять, старый дурак, что не может человечество без войн. А, может, давно уже понял. Потому и выбрал себе такую «профессию»: знал, что без работы не останется. Без работы он, конечно, не останется – а вот без семьи уже остался. Или семья без него – тут уж как посмотреть.
Подведем итог: за вычетом отца с матерью что мы имеем в сухом остатке? Дружка, который почти всё время на работе, а в свободное время мечтает найти лекарство от смерти. И приятеля-напарника, у которого одна неприятность плавно перетекает в другую. В результате не то что на подругу – на любовника не всегда время находится. Вот когда они в последний раз говорили по душам? Они вообще когда-нибудь говорили по душам?
Поток внутренних терзаний беспардонно прервал грохот распахнутой двери. Лоис аж икнула от неожиданности. Про волка речь, а он навстречь.
– Он согласился! Нет, ты представляешь! Он согласился! Я думал: он расплачется от умиления и благодарности и благородно скажет, что я ему дороже всех Квинов вместе взятых! А он даже до конца дослушивать не стал! С ходу согласился! Они там уже детскую оборудуют, ты прикинь!
При виде беснующегося Лекса Лоис не то что прикрыться – даже слезы утереть не догадалась. Но какое же бесподобное зрелище! Вот это пантера! Гибкость, ловкость (ванна-то маленькая), скорость. А этот горящий взгляд! Мимика, жесты. Жаль, что он сегодня без камеры: отобрала б и сделала пару снимков на память. Да, точно на память. Свою собственную. За прикосновение к своему «золотцу» Лекс способен прибить голыми руками. Может, он и впрямь там внутри свой НЗ хранит? Тоже мне лепрекон нашелся!
Лоис всё-таки нашлепала на грудь пены – чисто приличия ради, вдруг Адам заглянет? – ногой задвинула бокал вина за стопку полотенец, и наконец спросила:
– А что собственно случилось? – и просто попала в рай.
Стоит признать, что наедине и тайком Лоис любила не только поплакать, но и посмотреть какой-нибудь сериальчик. А уж если ей попадался сериал, над которым еще и поплакать можно – так это ж просто шедевр современного кинематографа! В этом плане пятый сезон «Декстера» ее очень порадовал. Вот она, человеческая трагедия. Без единой слезинки показать всю бездну человеческого отчаяния – это ж уметь надо! Эх, она так писать, наверно, никогда не сможет…
Но об этой слабости молчать надлежало еще строже, чем о желании поплакать время от времени. Сериалы – это ж фи! Удел домохозяек и прыщавых тинэйджеров. Серьезные журналисты этим не страдают. Козлы!
Она тут, кстати, сегодня третью серию «Грани» посмотреть собиралась. Подождет! То, что Лекс сейчас рассказывает – это ж за всякой гранью человеческого сознания! Попытки изнасилования, погони, перестрелки, похищения, школьные обиды, переросшие в маниакальную взрослую страсть! А теперь и вовсе сюжет пошел с наворотами: клоны – это круто. Кстати, классную статью Лекс о клонировании в прошлом году забабахал, Лоис даже копию себе сохранила. Только фиг она ему в этом признается. Даже в ответ на все его сегодняшние откровения.
По интонации Лейн догадалась, что пересказ подходит к концу: Лекс как раз в красках описывал свое пробуждение с молодевшим Оливером в одной кровати. Нда, всё-таки всё хорошее и вправду быстро кончается. И от винограда вон одни кисточки остались. Быстро она его уплела. Но что было делать, если у нее периодически самым позорным образом открывался рот? Вот и приходилось делать вид, что она типа ест. А вот Лексу стоит выпить. Из вороха сваленной на тумбочке одежды Лоис движением фокусника извлекла початую бутылочку своего любимого красненького кларета.
– За это стоит выпить! Ну, в смысле, стресс снять. Выбрось из вон того стаканчика зубную щетку и давай его сюда. Ничего, пополощет Адам рот из-под крана. Нам стакан сейчас нужнее. Да не стой ты столбом, Лекс. Присаживайся. Сидушку опускай и садись. Счаз мы будем любовникам кости перемывать. Ванная для этого – самое подходящее место!
– Извини, что пришлось звонить тебе среди ночи, Кларк. Но один я с ними двумя не справлюсь. А у тебя всё-таки опыт обращения с многочисленным противником…
– Ага, и опыт обращения с Лексом. Который, как я начинаю догадываться, никогда не будет полным, – Кларк криво усмехается на извиняющуюся улыбку Адама.
Из ванной несутся пьяные песни. Эти, как их там, арии. «Кармен», мать ее! Повезло соседям Лоис: ее собутыльник оказался высококультурной личностью. Да еще и с отличным голосом. Вот только слуха, жаль, нету. И совести ни хрена не осталось! Второй час ночи! А они тут о свободной любви распевают! Горланят даже. Алкоголики-самоучки!
Вот теперь Кларк точно знает: пьяным только море по колено, а ванна – по самую макушку. Блин, еще и вода холодная. А у Лекса горло – слабое место, ему простудиться – раз плюнуть. Или два…
– Кончай плеваться!
– А цара-ра… апаться ты не даешь. И пи-и-инаться-а-а…
– Я тебе вообще никогда больше не дам – если будешь себя так вести, – и быстро поправляется: – Никогда в этом месяце, – а то еще не дай бог запомнит: чертова профессиональная память на слова.
– Ах так! – Лекс ужом выскальзывает из Кларкового захвата (надо же, а у Бо Дилера из «Мичманских волков» никогда не получалось) и решительно ныряет под воду. Утопиться что ли вздумал?
– Лекс!
– Щекотно! Ой-ёй-ёй! – заголосила плескающаяся рядом Лоис. Это что ж он там под водой делает, паршивец?!
– Всё! Вы меня достали! – в следующую секунду мисс Лейн летит прямиком в объятия любимого доктора Найта. В прямом смысле летит, Кларк ее буквально вышвырнул из ванной. И принялся вылавливать Лекса. Ловись рыбка, большая и маленькая… Закидывайся на плечо. И домой баю-бай!
Ой, не дай бог, отец их сейчас увидит! Но, может, Лекс к тому времени, как они домой доберутся, заснет уже?
Он не заснул. И даже не протрезвел. Зато притих. Явно что-то задумал.
В спальню Кларк затащил его на руках. Осторожненько так. Даже о косяки не разу головою не стукнул. Хоть и хотелось до жути. Усадил на кресло (не в кровать же его мокрого тащить?) и принялся выпутывать из своего пальто.
– Ну давай сюда ручку, рррадость моя, – шипит Кларк сквозь зубы, пытаясь справиться с Лексовыми конечностями.
– А ты попроси получше, – радостно издевается сероглазая сволочь.
– Я те счаз попрошу! Я тебя так попрошу! Неделю на диване спать будешь!
– Тогда мне, наверное, надо кое-чем запастись, – хитро щурится Лекс.
– Терпением?
– Неа, – облизывается Лутор. Да так развратно облизывается, что у Кларка дыхание перехватывает. И как-то сразу становится плевать на мокрую одежду… И пальто у него не такое уж новое… И недорогое… Не дороже, чем кое-чьи губы…
Ноги становятся ватными от одного только взгляда серых полуприкрытых глаз. Есть в их прищуре что-то… такое эротичное… предвкушающее… манящее… Кларк пытается взять себя в руки. Честно, пытается. Надо же всё-таки его раздеть… Да, раздеть… А то еще заболеет. Простудится. Нос заложит. Вот как он с заложенным носом минет сможет делать?
Лекс толкает Кларка на кровать и сам выпутывается из пальто. У него это выходит как-то легко и просто. У него вообще всё выходит как-то легко и просто. Стянуть мокрую майку. Медленно потянуть молнию джинсов вниз. И сами джинсы… медленно так… извиваясь… Будто змея кожу скидывает. И также – змеей – скользнуть в кровать. Оседлать Кларковы бедра. Подцепить большими пальцами рук его футболку… При этом остальные ноготки через ткань слегка царапают кожу. Выше. Выше. Выше… Ай, прям по соскам!
Губы вбирают невольный вскрик. Язык скользит по нёбу. Сплетается с языком Кларка. И теперь уже оба языка танцуют мамбу, периодически меняя «танцполе». У Лекса странный привкус. Напоминает чем-то манго. И, пожалуй, изюм. Сладкий-сладкий изюм. И гладкое манго, да… Гладкое, как Лекс. Так и хочется потрогать. Везде. Пальцами. И языком. И прикусить зубами.
Теперь вскрикивает Лекс. Давится прохладным воздухом. И правой рукой решительно припечатывает Кларка к постели. А второй расстегивает ему брюки. Почуявший свободу член вздыбливает шелковые кентовские трусы. Жаждет их порвать. Так же сильно, как его хозяин жаждет сейчас своего любовника. Ну, если подумать, они хотят одного и того же, правда?
Лекс насмешливо улыбается. Оказывается, читать чужие мысли не так уж и сложно. Надо просто настроиться на нужную волну. И дальше плыть по течению.
Кларка будто волной накрывает. И утаскивает куда-то в бездну. Только вместо цунами – рот Лекса. Вместо гальки – шершавость языка. Вода – его слюна. Горячая и тягучая. А дыхание… Точно, Кларку срочно нужен глоток кислорода. Он забыл, как дышать. Просто этот рот. Это-о-от рот! О да! Да! Еще… Не останавливайся, нет! К черту кислород! Только не останавливайся…
Кажется, член Кларка перебрал на себя сейчас все функции сердца. Кларк чувствует, как он бешено стучит – не пульсирует, нет – стучит, как сумасшедший. И гонит кровь по телу. Каждая капля крови в его теле прошла через член. И рот Лекса. Омылась его слюною. Очистилась. И устремилась дальше. Неся с собой сумасшедшее желание. Сводящее судорогой пальцы ног. Сводящее с ума.
Головка скользит по внутренней щеке Лекса. А теперь по языку – в глотку. Задевает ребристое нёбо. Каждый бугорок Лексового рта будто током бьет по Кларковому члену. Его уже трясет. Их обоих трясет от желания.
– Ну же!
Лекс резко отстраняется. Но прежде чем Кларк успевает взвыть от отчаяния потери – его заполняют изнутри. О да! Вот так. Без подготовки. Почти без смазки. Без «потерпи, милый, сейчас станет лучше». Не станет. Лучше не станет. Потому что лучше уже и быть не может.
Толчок. Еще один. Еще. Дальше. Глубже. Резче. Да!
Они глушат крики друг друга поцелуем. Сладким поцелуем со вкусом манго и изюма.
На утренней планерке Лекс с Лоис сидят друг против друга в зеркальных позах. И с одинаково мученическим выражением на лицах. Глаза прикрыты. Горькие складки у губ. Страдальчески сморщенные лбы.
Наконец Уайт сворачивает «болтологическую кампанию» о приоритетах следующего номера и распускает редсовет. Попросив задержаться своих лучших репортеров.
Едва двери успевают захлопнуться, Перри подскакивает, как клоун на пружинах, и пританцовывая подходит рассмотреть своих любимых придурков поближе.
– Живописно смотритесь, – злорадно лыбится он. – «Как статуя Страдания застыв, она свои мученья проклинала».
– Чё за фигня? – кривится Лекс.
– А, это был такой театральный плотник в XVI веке. Уилли Шекспир. Мастерил-мастерил себе помосты. А потом возомнил себя великим драматургом. Еще и весьма плодовитым к тому. Больше двух десятков таких вот литературных шедевров накропал. А тут еще и директор труппы ему за декорации задолжал. Пришлось в счет долга всей труппе эту ахинею на людях играть. Вот так он и попал в театральный справочник. Англичане вообще весьма скрупулезный народ, обожают всякой дряни счет вести. Но, к счастью, для нынешних школьников в современные хрестоматии наш Шекспир попасть не сумел. Так весело отмечал свою первую премьеру, что умудрился, возвращаясь домой, свалиться в Эйвон. Причем со всеми своими рукописями. Спасая их и утонул. В общем, от всех его пьес остались только намоченные обрывки. Для хрестоматий, как вы сами понимаете, маловато. А вот для научной диссертации какого-нибудь профессора литературы – в самый раз. Чертов профессор Скриддл! – в сердцах сплевывает Перри, яростно сверкая глазами. – Мы ему эту диссертацию всей группой писали. За зачеты. С тех пор ненавижу не только Шекспира, но и всех «непризнанных гениев»!
Перри остановился у стула Лейн, перекатываясь с носков на пятки.
– Вернемся в день сегодняшний. Итак, мои лучшие репортеры явились на планерку в таком виде, будто накануне набухались вместе и переспали по пьяному делу, – Перри перевел выжидательный взгляд с Лоис на Лекса. И снова на Лоис.
Лейн не выдержала первой.
– Ну да, так и было.
Перри аж подпрыгнул от неожиданности.
– Вы переспали?!
– Да нет, – вклинился в разговор Лекс. – Вместе мы пили, а трахались уже по отдельности. Каждый со своим. Чтоб я перепутал Лоис с Кларком пяти бутылок вина маловато будет, – он скривился, вспоминая прошлый вечер: если вчера было так классно – ну почему сегодня так хреново?
Лоис приоткрыла левый глаз и попыталась сфокусировать зрение на напарнике.
– Слушай, Лутор, а ты вообще с девушкой спал когда-нибудь?
– Ну было один раз. А ты?
– Ну было один раз. А с кем?
Лекс сморщил лоб, пытаясь вспомнить столь пикантные подробности своего грехопадения:
– Астория? Нет, но как-то похоже… Какая-то Тори… О, точно, Виктория! Виктория Хардвик, – Лекс победно вскинул правую руку с оттопыренным указательным пальцем. – Ее отец был спонсором нашего университета. А она возглавляла какой-то кружок. Который мне как стипендиату необходимо было пропиарить. Точней, тогда я еще сидел на шее у папочки. Но редактор университетской газеты пообещал, что выбьет для меня стипендию… В общем, пришлось брать у нее интервью.
У Лоис от проснувшегося интереса даже второй глаз открылся.
– У тебя что, все интервью постелью кончаются?
– Неа. Только с лучшими представителями своего пола, – Лекс крутнулся в кресле и навалился на стол, скрестив руки перед собою. – Ну давай, теперь твоя очередь. Колись, Лейн, разговоры о сексе отлично помогают при похмелье. Она была?..
– Таким же стажером, как и я. Еще в прошлой газете. Такая юркая блондиночка. Напоминала мне болонку. Тоже погавкать любила по поводу и без. И имя такое дурацкое – Хлоя. В общем, нам велели написать о лесбийской любви. Ну, тут она и говорит: настоящий писатель должен писать только о том, что сам испытал. И целоваться ко мне полезла…
– Целовалась-то хоть хорошо? Или так же, как статьи писала? – ухмыляется Лутор.
– Да уж получше! Такое языком вытворяла… – На этом месте Лоис прикусила язык и перевела испуганный взгляд на своего редактора. – Перри, ты сейчас на старого сатира похож. Того и гляди слюнями весь стол загадишь.
Уайт попытался стереть с лица довольную ухмылку.
– Ну… Понимаешь… Две девушки – это такая тема, – он многозначительно пошевелил бровями. – Любой мужчина от такого заведется.
– Да ладно тебе. Нельзя ровнять всех под свою гребенку, – Лоис смущенно начинает поправлять воротничок на кофточке. Ей сейчас очень хочется стянуть концы кофты поближе, прикрываясь от сального взгляда начальника. – Вот скажи ему, Лекс… Лекс?
Лутор напоминает кота. Перед которым разложили сразу индейку, лосося и сметану.
– Извини, Лейн, но если речь заходит о двух девушках… занимающихся сексом… друг с другом… В общем, половая ориентация, расовая принадлежность и религиозные соображения перестают тут играть какую-либо роль.
– Да ну тебя! И Перри туда же! И вообще – я иду статью писать!
– Угу. О лесбийской любви. Тема толерантности к сексуальным меньшинствам – это сейчас очень актуально, – Уайт довольно потирает ладошки, любуясь выражением лица своей любимицы.
– Что?! Перри, нет!
– Да. И чтоб к среде статья была готова.
Лоис возмущенно раскрывает рот, готовясь заорать благим матом – и резко его захлопывает. Ну ладно, сам напросился! К дверям она идет с гордо поднятой головой. Пока ее не останавливает последнее напутствие главреда:
– И знаешь, милая, иллюстрационный материал будет очень кстати. Побольше фото, цветных и разных.
Звук в сердцах захлопнутой двери слышен даже на соседних этажах.
Уайт переводит взгляд на последнюю оставшуюся у него жертву. Младший Лутор как раз пытается сцедить в кулак злорадное хихиканье.
– А ты напишешь мне об одном культурно-массовом мероприятии.
– Что?! – настает очередь Лекса возмущенно вопить и сверкать глазами.
– Эдж передает музею какую-то редкую фиговину из своей частной коллекции. Очень дорогую, судя по тому, что директор нашего художественного музея писает кипятком от радости.
– Музей? Я должен писать о современном искусстве?
– Ну, учитывая, что в деле замешан Эдж, исключительно об искусстве написать не получится. Но пиар должен быть тонким. Чтоб ни одно оппозиционное издание не прикопалось.
– Почему я?
– Просто я поспрашивал у наших, все отказываются. Говорят, об искусстве только геи пишут. А ты у нас в редакции единственный официально признанный гей. Правда, у меня еще на счет Робертсона с третьего этажа большие подозрения на этот счет имеются. Представляешь, он умудрился три раза на неделе сломать кофейный аппарат. И именно на моем этаже. И дверь в туалет никогда за собой не прикрывает. А сегодня подрезал меня на стоянке. В общем, тот еще пидорас. Но не официальный. Поэтому Робертсон будет писать о тяжелой жизни современных мусорщиков. Поездит с ними пару дней по маршруту. На свалке покопается. С работой, опять же, поможет. Ведь настоящий писатель должен писать только о том, что сам испытал – правильно Лоис сказала. А ты напишешь о современном искусстве. Похмелишься коллекционным вином. Посмотришь оригиналы некоторых из тех шедевров, копии которых висят в наших музеях. Еще «спасибо» мне скажешь. Всё, вали.
Лекс досадливо кривится и, шаркая, плетется на выход.
– И да, Лекс, если и это твое интервью закончится в постели – это не мое дело. Можешь трахаться с кем хочешь: хоть с Эджем, хоть с печатной машинкой. Но чтоб статья была не поздней, чем послезавтра.
От восторга у Лекса перехватывает дыхание. В горле становится ком – приятной тяжестью, как бывает в паху. И сглотнуть никак не получается. Хочется просто замереть вот так, и не только не дышать – не двигаться больше.
Просто смотреть.
– Она прекрасна.
Говорить почему-то получается только благоговейным шепотом. Будто от громкого звука стеклянная статуэтка может – не дай бог! – треснуть или рассыпаться миллионом голубоватых осколков.
Статуя выдута из стекла. Большой такой продолговатый стеклянный пузырь, напоминающий мужскую фигуру. Очень длинную. И очень тонкую. Но определенно мужскую. Лекс сам не знает, откуда у него эта уверенность: никаких половых признаков у статуэтки нет. Но что автор изваял именно мужчину чувствуется практически на интуитивном уровне.
Она полупрозрачна. И переливается всеми оттенками синевы: от лазури до индиго. Когда Лекс пытается разглядеть на головке черты лица – ему кажется, что статуя поощряющее подмигивает ему.
– Зачем? – он с трудом заставляет себя оторваться от созерцания шедевра и обернуться к ее хозяину. Но от потрясения ему даже не удается до конца сформулировать вопрос. Чудное же это будет интервью! Впрочем, главное он уже успел расспросить по дороге. И записать на диктофон. Слава богу! Потому что при виде статуэтки у Лекса из головы повылетало напрочь всё.
– Хочу поделиться этой радостью с простыми людьми.
Поделиться? Эдж сумасшедший. Будь Лекс обладателем этого сокровища – хранил бы его в самом темном подвале. С кучей замков и прочей фигней. Чтоб ничей больше взгляд не смел касаться этих изгибов. Лекс жадно облизывается. Краем глаза замечая как Эдж зеркально повторяет это движение. Может, дело в бурбоне, который пьет хозяин? Или всё-таки в госте?
– Прекрасная вещь.
– О да. «Лунный принц» не зря считается одним из лучших представителей своего вида. – При этом взгляд Моргана не отрывается от Лекса ни на секунду. – Он напоминает мне тебя.
– Потому что тоже лысый?
Лекс пытается перевести всё в шутку. Ему не хочется ссор. Только не рядом с этой красотой!
– Не знаю. Это интуитивное. Вы просто похожи и всё.
Для Лекса это комплимент. Однозначно. Потому что он в восторге от этой вещицы! Лунный принц? Да, пожалуй, подходит. Такой весь… будто из лунного света… И точно королевских кровей.
Лекс настолько увлекается созерцанием, что тупо пропускает момент, когда Эдж подбирается к нему вплотную. Просто в какой-то момент ухо опаляет чужое дыхание. И Лексу кажется, что опаляет до ожога. От неожиданности он испуганно дергается – и чуть не заваливает постамент с шедевром.
– Черт!
К счастью, Эдж успевает дернуть его на себя до того, как он соприкасается с пьедесталом статуи. Лекс облегченно выдыхает. И до него доходит: эта сволочь не просто держит его под локоток – второй рукой он уже забрался ему под рубашку.
Какие у него, оказывается, горячие ладони. И куда он дел стакан? И почему так дышит? Хотя нет, почему он так дышит Лекс догадывается. Не мальчик же он. Невинный. Но почему так дышит сам Лекс? Почему от чужой руки, ласкающей позвонки, хочется выгнуться дугой. Да, вот так… Потянуться всем телом…
Прижавшись тем самым еще ближе.
И почувствовать бедром чужой стояк. Внушительный такой стояк. У Лекса глаза распахиваются сами собой. То ли от страха… то ли от возбуждения… Морган понимающе ухмыляется. А Лекс в ответ непроизвольно облизывает пересохшие губы. От вмиг расширившихся зрачков глаза Эджа кажутся почти черными. Как у наркомана. Может, он обкурился? И следы наркоты остались на губах, с поцелуем попав жертве в кровь – иначе почему Лекс не может отстраниться? Оттолкнуть… Что там еще делают в таких ситуациях?
Чужие губы будто душу из него высасывают. Вместе с языком, слюной и всем его дыханием. Язык хозяйничает, как у себя дома. Но что удивительно – Лекса это заводит. Это чувство беспомощности. Этот сладкий страх от того, что решают за тебя. Это чувство опасности: будто лежишь жопой кверху, а над самой дырочкой завис дамоклов меч. Висит и вибрирует. А ты лежишь и гадаешь: пронзит – не пронзит. И если пронзит – это больно… или приятно?
Эдж наконец-то дает ему вздохнуть. И сам дышит тяжело. Как жеребец перед случкой. Огромный черный жеребец с седою гривой. Лекс видел такого однажды на картине. И мечтал прокатиться.
Вся беда в том, что конной езде он как раз не обучен.
– Как же я тебя хочу, – Морган утыкается лбом в лоб Лекса. И говорит быстрыми отрывистыми фразами. Будто после марафона. – И как же давно я уже ничего не хотел. Ты еще слишком молод. Ты не знаешь: какая это мука – ничего не хотеть. Когда всё вокруг остахерело! А ты… как свежий глоток… После года на подводке, – Морган задорно хихикает: – Или спуска с Эвереста. Хочу развернуть тебя к стенке. Прямо сейчас. Спустить штаны. И долбить, пока сознание не потеряешь. Быстро. Жестко. Снова и снова. На виду у всех этих чертовых статуй.
Лекс шумно сглатывает. И призывает резервные силы из самых дальних уголков души. Чтоб отстраниться.
– Простите, мистер Эдж, но я предпочитаю быть сверху. Спасибо за экскурсию. Она была… познавательной, да.
О да, Лекс много узнал о себе сегодня. О собственном теле. И тайных желаниях. Но эти желания еще не стали наваждением. Еще нет. Еще можно уйти.
Значит, нужно уйти.
– Я вышлю вам копию статьи по почте. А электронный адрес спрошу у вашего секретаря.
Эдж снисходительно улыбается в ответ:
– Мальчишка. Ты вправду думаешь меня переиграть? Я своего всё равно добьюсь.
– Я не ваш. Меня не получиться купить. Поиграться. И передарить музею.
– Мои игры тебе понравятся. Уже нравятся.
Ну да, у Лекса стоит. Он и сам прекрасно это знает. И что Эдж об этом знает – тоже не вопрос. Но Лекс уходит. Прямо сейчас. И старому черту придется с этим смириться.
– Счастливо оставаться, мистер Эдж.
– Повнимательней за рулем, мальчик мой. Осторожней там на поворотах. Чтоб не занесло. Куда не надо.
Лекс выбегает на стоянку почти бегом. Нет, он не боится погони: Эдж слишком горд и тщеславен, чтобы бегать за каким-то сопляком. Но Лекс всё равно мечтает оказаться от змея-искусителя как можно дальше. И как можно быстрее.
А еще ему нужно позвонить.
Родной голос с едва заметным металлическим акцентом сообщает ему, что любимый сейчас на парах, трубку взять не может, и просит оставить сообщение.
– Кларк, сделай мне одолжение, а? По дороге домой заскочи сегодня в ту кондитерскую… где мы желе ели… которое мене так понравилось, – «в Нью-Йорке, да» – и принеси домой пару килограммчиков. Персикового и… дай подумать… клубничного. Хочу обмазать тебя всего. Чтоб ты был как стеклянный. А потом я буду слизывать с тебя всё это. Медленно. Со вкусом. Каждый миллиметр кожи. Всасывать каждый бугорок. Особенно тщательно я собираюсь облизать твои соски. И каждую венку на члене. И анус, да. Там тоже много складочек, в которые может затечь желе. Я его буквально высосу из тебя, – и тут же издевательски нормальным тоном добавляет: – Ну до вечера, да?
После чего с хитрой ухмылкой захлопывает крышку мобильника. Сдается ему, что последние пары любимый сегодня прогуляет.
P.S. А Олли будет в следующей части. Причем будет его там очень много… А то всё Морган и Морган. Не одному ж Эджу нашего красавца домогаться.