Название: Да это ж сенсация, мать вашу! Часть шестнадцатая.
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк (основной), Лекс/Олли (чуть-чуть и нечестно).
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-21
Жанр: AU, ангст, экшен
Саммари: где там счастливая нота, на которой мы всё это закончим?
читать дальше
– Еще вчера ты утверждал, что у тебя всё под контролем, – едко цедит мистер Квин. – Я приезжаю – и что же вижу? Ты притащил сюда это насекомое. Еще и спустил с поводка. Хорошо, что это был отработанный материал. А если бы разработки? Ты что – не мог трахать его где-нибудь в другом месте, а? – мистер Квин распаляется всё больше и больше.
А Оливер стоит, понурив голову. Как когда-то давно в кабинете директора. И молчит.
– Избавься от него.
– НЕТ! – Олли дергается всем телом, будто через него ток пропустили. И наконец-то вскидывает глаза. Совершенно безумные. Даже Джебидайя пятится. – Он мой. Я его не отдам. Не сейчас. Не тебе. Вообще никому. Он. Мой.
– Сынок…
– Мой.
Джебидайя щурит глаза, пытаясь рассмотреть, что же он пропустил в собственном сыне… Что-то важное… Нужное… Что уже не вернуть.
– Хорошо, – медленно тянет он. – Забирай. Но на этот раз лучше следи за своими игрушками.
– Он тебя больше не потревожит, папа.
– Меня не он тревожит.
Лекс впитывает чужие слова, как губка. Амебная губка. Без мозга. Без чувств. Без нервных окончаний. Он сам – один сплошной нерв. Разбитый недавним нервным припадком. Теперь мыслей нет. И чужие доходят до него, как через слой воды. Кто это? Что это? Где это… Что?
Почему он летает? Он летающая рыба? И его оплетают чужие плавники… Если оплетают – значит, лианы… Может, он питон? Тогда он не летит. Это руки! Да, это руки! Чьи руки? Почему его лапают какие-то руки? Он ведь рыба… питон… Кто он?
Что это за звуки? Кто этот… это… ну, такое… Что над ним склонилось?
Боль. Рука. Его рука. Темнота. Свет. Яркий. Влажно. Душно. Слабость.
Сознание, здравствуй.
– Очнулся?
Он в палате. Кажется, Олли притащил его сюда на руках. Хорошо хоть, не за ноги. Но он снова в палате. Всё возвращается на круги своя. Мать же ж твою!
– Вижу, что очнулся. Кончай придуриваться. Между прочим, кое-кто тут должен в коме лежать.
– Между прочим, кое-кто должен быть совсем не тут, – голос у Лекса еще слабый, тонкий. Но на уровень ехидства это никак не влияет.
– Ну прости, что разочаровал. Я решил отдохнуть в кабинете. Вот только моему отдыху сильно помешала охрана. С сообщением, что какой-то придурок громит мой склад. Я еще было засомневался. Ведь придурок на территории только один – да и тот по идее при смерти. Ан нет! Когда речь заходит о пакостях – тебя и смерть не остановит.
– Пакость – это то, чем вы там занимаетесь.
– Мы ищем пути спасения человечества.
– Заодно гробя его.
– Это были не люди.
– Да нет, это как раз были люди. Нелюди – это вы.
– Не отвлекайся. Диспуты на морально-этические темы меня не интересуют: я тебя не за этим спасал.
От этакой наглости Лекс аж воздухом давится:
– Кха.. А-а… Ам… Эт когда же ты меня спасал?
– Ну что далеко ходить? Только что я не позволил своему отцу скормить тебя собакам.
– Жаль, что он тебя в детстве не скормил собакам!
– Ну, не скормил же. Так что поздняк метаться. А тебе реально стоило бы быть мне благодарным.
– И, видимо, эту благодарность мне стоило бы как-то проявить? – вкрадчиво интересуется Лекс, только сейчас замечая, что он снова прикован к кровати.
– О да, определенно. Знаешь, я очень люблю шаловливые язычки. И глубокие глотки. Судя по тому, как ты мирился с Кларком – у тебя очень даже таки глубокая…
– Ты что… Ты за нами следил?
– Контролировал процесс. Присматривал, чтоб моя любимая игрушка не наделала глупостей. И выжидал подходящего момента.
– Ты извращенец, ты в курсе? И это еще мягко сказано. Вообще-то таких, как ты, по-другому называют. Но не в глаза, нет. Когда вас так называют в глаза – у вас обычно начинается припадок.
– Припадок сейчас у тебя, – устало вздыхает Оливер. – Или даже скорее истерика. Дать тебе валерьянки?
– Да! Да, мне нужна валерьянка! И осиновый кол – для тебя! У меня на тебя за два дня нервов ушло больше, чем за двадцать лет – на родного папашу! Это, знаешь ли, показатель! И то, что я сейчас не в состоянии нащупать собственные тормоза – лучшее доказательство, что у меня нервный срыв! У меня нервный срыв из-за тебя, сукин сын!
Лекс пытается остановиться, честно. Но его несет. Сильней его несло только когда он с голодухи подобрал на рынке тот дурацкий батат. Впрочем, сам виноват. Видел же, что какой-то он… не такой… Но голод – не тетка. Что Олли «какой-то не такой» он тоже видел с самого начала – и вот вам результат. Ничему тебя, Александр, жизнь не учит. Тебя уже только могила исправит.
Воспоминания о могиле действуют. Надо же, хоть что-то на тебя еще действует! Во всяком случае, рот удается захлопнуть. И даже чуть-чуть прикусить язык. Вот и хорошо, вот и славно.
Оливер молча подает ему стакан. Лекс подозрительно принюхивается. Подцепляет капельку пальчиком и осторожненько пробует на вкус. Да, кажись, валерьянка.
– Господи, как ты достал меня со своей подозрительностью. Со своей враждебностью. Что не скажешь – всё в штыки! – теперь уже распаляется Оливер. – Всё тебе не так, всё тебе не этак! Вы только гляньте на нашу Клеопатру! Да чтоб ты до кого-то снизошел – да вот хрен вам всем! Только и ждешь, что все будут тебе поклоняться! Печатать все твои материалы на передовицах и прощать все твои истерики за красивые глазки! А так не бывает! Это жизнь, мать твою! Здесь порою нужно прогнуться! – орет Квин. И резко успокоившись, добавляет: – Или сдохнуть… Понял, Лекс? Ты либо прогнешься под меня. Либо сдохнешь.
– Э-э-э… Валерьянки хочешь, Олли? Тебе ее тоже стоит выпить, – и протягивает школьному приятелю стакан.
Который тот выбивает резким ударом. Больно задевая по руке.
– Ай, – Лекс не успевает сжать губы и болезненный стон всё-таки вырывается.
– «Ай», Лекси? Это еще не «ай». Нет-нет, это еще не он. «Ай» будет, если по моему возвращению ты всё еще будешь строить целку. Вот тогда будет «ай». Глазки я тебе, ясное дело, вырезать не буду… слишком у тебя красивые глазки… Но ведь можно отрезать что-то другое. Например, палец. Их у тебя целых десять штук. И это только на руках. Одного тебе, наверно, не жалко? Как тебе идея? Оттрахать тебя твоим же отрезанным пальцем? Нравится?
Лекс не рискует ответить. Он боится, что если раскроет рот – его просто стошнит.
А Олли вдруг впивается в его губы жестким поцелуем. Не губами даже впивается – зубами. И Лексу кажется, что насквозь. До самого затылка. Чужой язык грубо дрочит губы и десны. Зубы терзают плоть. Дыхание жжет. И чужой стон смешивается с родным стоном боли.
А когда от боли уже начинает темнеть в глазах – Оливер отстраняется так же внезапно, как и начал. Он тяжело дышит. Глаза говорят, как от лихорадки. Но голос уже спокоен. Свою «валерьянку» он уже выпил. Вон, слизывает кровавые остатки с губ.
Зрелище своей крови на чужих губах прочему-то завораживает Лекса. Завораживает настолько, что он едва не пропускает предупреждение Оливера:
– Я скоро вернусь, лапа. И мы узнаем, какой вариант тебе нравится больше. По-хорошему. Или по-плохому.
Джебидайя Квин многое повидал в своей жизни. Он свои капиталы не от богатого папашки получил, он их кровью и потом вымучил. Душу, можно сказать, за них продал. Про старика Джеба многое можно сказать (если, конечно, вам духу хватит) и многое из этого будет – грязь грязью. Но что он лентяй и слюнтяй – про него не скажет никто. Он всю жизнь пропахал. Как дядя Том на плантации. Как ишак. Как… дурак распоследний…
Только дурак мог копить миллионы, собирая по центу… не для кого. Потому что не для кого. Сначала жена. Теперь вот сын. Он бы и рад сказать, что это всё Луторы виноваты. Но Джеб не только не лентяй и слюнтяй – он и не идиот тоже. Ну, не в этом плане, по крайней мере. Керолайн ушла не из-за Лайонелла Лутора. Лайонелл всего лишь дал ей предлог. Просто ей, как всякой женщине, надоело безразличие собственного мужа. Женщины любят деньги. Но не терпят, когда деньги любят больше, чем их. И в один прекрасный день она ушла. Прихватив половину этих самых денег с собою. На память, видимо. Но жена – это жена. Мало ли баб на свете. Другую найти не проблема. Это он так тогда думал. Теперь вот уже не уверен.
Как не уверен в собственном сыне.
Его ребенок. Его плоть и кровь. Его союзник. Его наследник.
Сумасшедший?
Джеб тяжело проводит рукою по лицу. Трет сморщенный лоб. Да нет… Это нервы. У обоих. Они просто устали. Надо отправить мальчика на острова. На их виллу на Сейшелах. Море. Солнце. Вышколенные девочки… Или даже этот… Лутор. Мальчику просто нужно отдохнуть. Он устал. Джеб сам не знает отчего. Но он просто устал. Других объяснений тут и быть не может. Мальчонка отдохнет – и всё наладится. Он ведь Квин. Его кровинушка.
Ох, что-то ты пропустил, Джебидайя. Ох, не к добру сердце щемит. Его мальчик… Его прекрасный мальчик… Что ж с тобой случилось? Ты так смотрел на меня сегодня… Мне было страшно. Когда на Аляске на меня выскочил белый медведь – я так не боялся.
Неужели всё из-за Лутора? Из-за какого-то Лутора? Его сын гей?! Переобщался с Кларком? Это что заразно? Надо было всё-таки досмотреть ту передачу на Discovery. Гадай теперь.
Ну даже если гей. Черт с ним! Лучше так, чем… Подумать страшно. Представить даже нельзя. Нет. Нет-нет-нет! Мальчик просто устал. А Лутор… Что ж. Поиметь Лутора – это даже не грех. После всего, что эта семейка им сделала… Это просто такая форма справедливости. Эксперимент. Разнообразие в сексуальной жизни. В принципе, задницы и у баб, и у мужиков одинаковые. Хотя лучше всё-таки бабу… Но пусть уже будет Лутор.
Лишь бы с мальчиком всё было в порядке.
– Мистер Квин. Простите, что беспокою, сэр, но Вам стоит на это взглянуть.
Какой вариант тебе нравится больше… По-хорошему… Или по-плохому…
А, может, Лекс в души англичанин (шотландские предки сейчас, наверно, в гробах перевернулись). А что, может, у него какая бабка с англичанином согрешила? А англичане из двух зол не выбирают ни одного. И Лекс не собирается. Потому что если трахнуться с Олли – то уже не важно куда. В глаз. В задницу. В ухо. По хуй. Лекс себя знает: если он трахнется с Олли – он сам себе потом отрежет и глаз, и палец. А, может, даже член. И дело даже не в Олли. И дело даже не в Кларке. А дело, собственно, в Лексе. В его чертовой гордости. И упрямстве. И принципах. И черт знает в чем. Олли – если без острых предметов в руках – он даже красивый. И Кларк простит. При таких-то обстоятельствах.
Лекс не простит. Сам себе не простит. Слабости. Потому что это признак слабости. Это как если сам себя опустил. Сам себя поимел пивной бутылкой. Лекс не может на это пойти.
Тем более когда есть выбор.
– Быть тебе всё-таки моим талисманом, – шепчет Лекс, нежно целуя родную запонку. – Ну что, попытка номер два?
– Так-так-так. Кто тут у нас? – Джебидайя, не отрывая взгляда от свернувшегося в углу комочка, небрежно забирает у охранника какую-то бумажку. – Еще один репортер к нам пожаловал? Да мы ж вроде пресс-конференций не назначали, – Джеб грустно вздыхает: – И опять «Дэйли-Плэнет». Я уже начинаю сомневаться: это мой завод или филиал вашей редакции? Чему обязаны столь поздним визитом?
– Решила за напарником заехать.
Джеб довольно ухмыляется: девчонка выглядит помятой. Но агрессивной. Строптивые телочки – это по нему. Это он любит.
– Она пыталась перелезть через забор. Но после того случая… С ее коллегой… Мы были начеку.
– Это хорошо. И дальше будьте. Пойдите, попатрулируйте территорию.
– Сэр?
– Свободен.
– А она?..
– Вы сообщили в полицию?
– Еще нет, сэр.
– Ну и не стоит с этим торопиться. Если что – родственники ее сообщат.
– В редакции знают где я.
– А где тебя похоронят – ты в редакции тоже сообщила? – кривит Джеб в ехидной усмешке узкие губы.
Охранник бесшумно пятится к выходу. А вот Джеб не таясь подбирается к Лоис. Девчонка не спускает с него настороженных глаз, пытаясь отползти подальше. А дальше стена, милая. Эх, что вы все там в вашей «Дэйли-Плэнет» такие невезучие? Лучше б сидели дома. В тепле. Уюте. Под мамкиным боком. Тесту место у печи. И куда тебя понесло, лапочка?
– Вас арестуют.
– Ты мне еще божьей карой пригрози, – противно хихикает старикан.
Лоис упирается в стенку. Квин нависает сверху. Она пытается отбиться ногами. Джеб перехватывает сначала одну. Потом другую. Это похоже на кадры немого кино. Всё также мрачно. И также тихо. Правда, когда холодная рука залазит в трусики – Лейн не выдерживает: женский визг разносится по всему коридору.
Лоис только об одном сейчас жалеет – что до сих пор пренебрегала маникюром. Выберется – нарастит себе такие когти, мало никому не покажется! С коротко постриженными ногтями легко печатать – царапаться трудно. А когда чужие пальцы пытаются влезть тебе… в душу – хочется, чтоб вместо ногтей у тебя были как минимум кинжалы.
Джеб довольно похихикивает, пытаясь ввинтить пальцы в сопротивляющееся тело. Узенькая какая! Интересно, это – тоже отличительная черта репортеров «Дэйли-Плэнет»? Если да – он понимает сына.
– Ничё, ничё, – пыхтит Квин, одной рукой сжимая тонкие запястья, а вторую поглубже запуская в трусики. Беленькие. С незабудками на причинном месте, хи-хи-хи. Я тебе и так помнить буду. – Потерпи. Твой дружок терпел – и тебе велел.
Извивающаяся Лоис вдруг замирает. В глазах наравне со страхом появляется что-то еще.
– Что вы с ним сделали?
– По головке погладили, – злорадно скалится старик. – Мой сын большой мастер по этому делу. Я и тебе сейчас покажу – какие мы, Квины, мастера.
Старик приподымается, чтоб расстегнуть брюки, и сквозняк неприятно холодит Лоис ляжки. Но этот сквозняк лучше, чем тот, который холодит ей позвоночник. «Ничего, – уговаривает она себя, – Лекс сильный. Лекс справится. И я справлюсь. Если понадобится. Вот укушу – и справлюсь».
Джебидайя взвывает. Какие у нее, оказывается, острые зубы!
– Ах ты дрянь!
И на Лоис обрушивается град тяжелых ударов. Джеб бьет сильно. По-звериному. Без скидок на возраст и пол. Как бил бы врага. Как бил бы Лутора, подвернись он ему под руку… Как бил бы Оливера – если б это могло помочь.
Укушенный нос опух и болит. На губу стекает струйка крови. Вот сучка! Впрочем, все люди – скоты. Он и сам скот. Просто маска у него красивая.
А еще он устал. Как Олли. Может, они съездят на остров вместе? И если сын возьмет с собой луторовского щенка – он, пожалуй, захватит эту злючку. А что, женщинам нужна компания. Пока они с сыном будут ездить на рыбалку – эти две «кумушки» будут трындеть о шмотках. Или о чем там еще треплют языками эти безмозглые создания?
– А ночью мы для ваших ротиков другое применение найдем, – кряхтит Джеб, срывая к черту дурацкие незабудки: только мешают, ей-богу! – Вы, писаки, должны уметь языком работать.
– Не называйте их писаками, Джеб. Они этого не любят.
Джеб аж подпрыгивает от неожиданности. Вместе с ногами Лоис. Ее голова глухо стукает о бетонный пол.
– Кларк, мой мальчик. А что ты здесь?..
– Я за вами следил. Вот только на пункте охраны пришлось задержаться.
– Сынок, тебе лучше пойти домой. Хочешь, мой водитель – ну Джек, ты должен его помнить по пикнику – тебя подвезет?
– Я хочу, чтоб вы отошли от Лоис подальше.
– Сынок…
– Я не ваш сынок! Мой отец не стал бы избивать и насиловать женщин! Видать, насилие у вас, Квинов, в крови!
– Да какое насилие, Кларк? Это мы так играем… Развлекаемся так. А что она покрикивала – так ей за это деньги заплатили. И вообще… Кларк, ты просто мал для таких игр…
– Отойдите от нее, Джеб.
– Ступай домой, Кларк.
Пат. Оба замирают в нерешительности. Джебу не хочется калечить парнишку. Он его еще пацаном на плечах катал. И вообще… Он его вот таким малявкой помнит.
Кларк тоже помнит. Дядю Джеба. И плечи. И рыбацкие байки. Много кой-чего помнит Кларк. И всё это абсолютно не вяжется с голыми девичьими бедрами. Может, он правда чего недопонял?
Может, ты правда такой идиот? Может, надо было подождать, пока он ей вставит? Или шею свернет? А то вдруг все эти кровавые синяки – по согласию?!
Внутренний голос прав. Как всегда. Но Кларк всё равно медлит.
– Джеб, пожалуйста, – делает парень последнюю отчаянную попытку.
И Джебидайя понимает, что тот не отступится. Господи, прости! Жаль парнишку. И Олли расстроится.
Пули отскакивают от Кларка, как сухой горох от стены. И с тем же результатом.
– Что? Как?!
Кларк тоже мог бы задать «дяде Джебу» пару вопросов – но старик вдруг кидается на него с диким криком. Кент отшатывается скорей от неожиданности, чем от толчка старика – и мистер Квин вылетает в коридор, размахивая подведшим его пистолетом.
Да что ж это деется, люди? Вот так растишь-растишь – и здрасьте! Уже в самых уважаемых семьях Канзаса фрики завелись! Под самым его носом! Столько лет… И кто? Кто, я вас спрашиваю?! Мамочка родная!
Джеб стрелой слетает пор лестнице черного входа. Выбегает во двор. И замирает, ослепленный прожекторами… Несколько секунд ничего не происходит. А потом:
– Джебидайя Квин, вы арестованы…
Вот блядь! Эта сучка таки сообщила в редакции.
– Вы имеете право хранить молчание…
Это хорошо. Это очень хорошо. Потому что Квин не способен сейчас связать и двух слов. Пусть за него говорят адвокаты.
А сына нужно было всё-таки отправить на остров…
Кларк не пытается догнать Джеба. Не посылает вдогонку термовзглядов. Он вообще не смотрит ему вслед. Он смотрит на Лоис. И в этом кроваво-фиолетовом месиве не узнает той задорной девчонки, с которой познакомился неделю назад. Она сейчас – один большой синяк. К ней даже прикоснуться страшно.
Но нужно. Там на улице гудят машины спасателей. Там ей помогут. Надо просто аккуратненько взять ее на ручки… Вот так… Юбочку одернем… Поднимаемся. И потихонечку… Торопиться не стоит. Обойдемся без суперскоростей. Еще один пролет… Спасатели, родненькие, помогите!
911 – это теперь любимое число Кларка.
– С ней ведь всё будет в порядке, правда?
– Ей нужно в больницу, сэр. А вам стоит поговорить с офицером.
– Да, конечно.
И позвонить Джейсону Тигу. Хотя на этот раз даже Джей не поможет.
– Лекс, – доносится вдруг с каталки. Почти неслышно. Как-то даже незаметно. Врачи вот, например, ничего не расслышали.
Зато расслышал Кларк.
– Лоис! Лоис, ты меня слышишь?
– Сэр?!
– Где он?! Что ты знаешь, Лоис? Он здесь? Здесь?!
Врачи возмущенно шипят, пытаясь оторвать его от пациентки. Но Лоис цепляется в него сама. Окровавленные губы силятся что-то сказать.
– Олли… Найди Олли… Лекс… – Лоис шумно сглатывает и собирает волю в кулак для последнего рывка. «Последняя минута матча, дамы и господа. Разыгрывается мяч…» – Он здесь.
Тачдаун.
Господи, как же ты дошел-то до жизни такой, Александр?
Лекс в сотый раз задает себе этот вопрос, стоя на крыше завода. Он же ненавидит фильмы, где герои бегут от маньяков не в людное место, а в подвал (но это еще полбеды) или на крышу. Вот как ему слазить с этой крыши? Отращивать крылья? Или Пятно звать погромче? Вдруг он сейчас мимо пролетает…
Блядь, ну что поделать, если это реально было единственное место, куда ему удалось выбраться?! Все остальные переходы и двери – закрыты будто по заказу. Может, и вправду Олли постарался? Сидит себе где-нибудь за пультом – и играет в квест на живую. А что? Он человеческими жизнями играть любит. Чувствовать себя богом.
Внизу во дворе заливается воем сирена. Может, это уже его ищут? Может, и неплохо, что он пересидит пару часов на крыше…
Или не пересидит.
– Вижу, ты выбрал «плохой» вариант.
Лекс чувствует что-то сродни отчаянью. Никогда не думал, что он на такое способен. Но вот сейчас ему хочется выть.
– Ну, так нечестно, Олли, – пытается бравировать Лутор. – Ты дал мне слишком мало времени, чтоб спрятаться. Давай ты отвернешься и мы попробуем еще раз?
– Извини, я слишком устал для игр.
У младшего Квина и вправду какой-то замаянный вид. Глаза вот горят по-прежнему. Но чувствуется, что это уже агония.
Всю свою жизнь он подавлял в себе самые сокровенные желания. Инстинкты. Саму свою природу. Оно копилось в нем. Вскипало. Бурлило. А когда он решил слить немножко с краев – затопило на хрен. За последние пару дней он позволил себе больше эмоций, чем за всю предыдущую жизнь.
И выгорел дотла. Точней, что-то там еще тлеет… коптится на дне… Но это уже не то.
Самое страшное – что Оливеру не хватает этого пламени. Этих взрывов эмоций. Этого буйства. Переходящего в зверства. Он хочет всё вернуть. Лекс был катализатором этого огнища. Может, у него получится распалить его снова?
Но сначала игрушку надо вернуть.
– Пойдем в палату, Лекс, – голос Олли звучит даже… нежно… Ласково так. Будто к домашнему питомцу обращается. К тетушкиной кошке, забравшейся на дерево. Того и гляди пропоет «кис-кис-кис». – Ну же. Утро скоро. Я устал. Ты устал. Нам надо поспать. Отдохнем. Перекусим. А завтра вернемся на виллу. Тебе понравилось на вилле, Лекс?
Квин даже не пытается подобраться к Лексу поближе. Стоит себе и преспокойно трепет языком, пока Лекс открыто мечется по своей стороне крыши. Черт, хоть бы водосток какой привинтили! Ну нельзя же так! И ни одной пожарной лестницы, как на грех! Хоть иди против Олли в рукопашную. Лекс бы пошел, за ним не заржавеет, но у Квина пистолет и хорошая боевая подготовка (последнее он еще с прошлого раза уяснил) – а у Лекса чудо-запонка и последствия тяжелых травм. Это самоубийство. С тем же успехом можно просто спрыгнуть с крыши.
– Олли, ну что ты ко мне прицепился? Отъебись, а?
– Ты мне нужен, – упрямо повторяет Квин.
– Да на кой? Мало мужиков симпатичных вокруг ходит? Просто не надо их сразу осколками в глаз – и глядишь личная жизнь с кем и сладится.
– Ты мне нужен. Я не знаю зачем. Но без тебя мне хреново.
– А со мной что, блядь, по кайфу? Ты кайфуешь, когда тебе прокусывают руки или лежат в постели бревном?! В чем прикол? Скажи – и я больше так не буду!
– В тебе что-то есть… Свет какой-то… И сила… Ты очень сильный духовно. Этот твой стержень… Мне кажется, он мог бы быть моей опорой. Выдержать все грехи человечества. Пройти сквозь тьму, как сквозь Землю – и вывести на свет. Когда пойдешь на свет – захватишь меня с собою, Лекс?
Лекс замирает. Этот детский голосок. Эти интонации. Эта боль. До него только сейчас доходит – а ведь Оливер болен. Он не просто злобный маньяк. Он болен. Его школьный Оливер болен. И это уже не лечится. Это уже безнадежно. И этой безнадежности даже жаль.
– Возьму, – от подступивших слез першит в горле. И голос хриплый. – Я возьму тебя с собой, Олли. Пойдем. Дай мне руку, – и первым тянет открытую ладонь.
– Не подходи к нему!
– Кларк!
Лекс кинулся бы вперед. Если бы Оливер не вскинул руку. С большим черным пистолетом.
– О да! Кларк! Всегда Кларк. Появляется белый пушистый Кларк – и весь мир для окружающих перестает существовать. Всегда. На футбольном поле. На городской улице. Дома и в гостях. Стоит появиться Кларку – и старине Олли уже ничего не светит. Весь свет для Кларка.
– Олли, пожалуйста, ты же не будешь стрелять в меня?
– В тебя? – кажется, Оливер даже удивлен этим вопросом. – А толку? Я так подозреваю, что ты у нас не только быстро бегаешь, – Олли нахально подмигивает приятелю. – У тебя, как мне кажется, масса скрытых талантов. Правда, Кларк? Хотя правда и ты – вещи несовместимые.
– Олли…
– Я не буду стрелять в тебя, Кларк. Мне тебя не убить. Да я и не хочу. Хотел бы – нашел бы способ устроить тебя на прием к Гарднеру. Но ты мне как брат. Жаль, что я для тебя – гораздо меньше.
– Олли, ты очень мне дорог…
– Правда?! А давай проверим, – обрывает тот Кларка. – Насколько я тебе дорог. – И переводит пистолет на Лекса.
– Нет!
Нечеловеческим усилием Кларк заставляет себя не броситься к Лексу. Он весь – одна сплошная боль. А вот Лекс – сплошная невозмутимость. Кажется, он даже не замечает дула пистолета. И это дает Кларку силы оставаться на месте.
– Ты очень быстрый, Кларк, – продолжает между тем Оливер. – И очень жадный. Хочешь и его трахать, и со мной дружить. Быть и счастливым, и хорошим. Да, ты очень жадный. А сейчас мы проверим насколько ты честный. Я не собираюсь стрелять в тебя. Честно говоря, я и в Лекса стрелять не хочу… Пока не представлю, как вы будете хохотать за моей спиной, если отпустить вас сейчас. Я не могу отпустить его, Кларк. Ну хоть ты-то меня понимаешь?! Ты ведь тоже не можешь, признай!
– Не могу.
– Значит, либо он остается со мной (если я тебе дорог – ты отступишься, Кларк) – либо мы остаемся без него. А, может, мы остаемся без меня. Я без него не протяну, Кларк. Так чего растягивать агонию? Лучше уж сразу пулю в лоб.
– Олли…
– А вы останетесь вдвоем. Такие счастливые. Суки!
– Оливер!
– Вот что тебе дороже: счастье или совесть? Сможешь ты быть счастлив с ним – зная, что это счастье на моей крови? Сможешь?
– Я спасу вас обоих.
Горький блондинистый смех режет двум возлюбленным уши.
– Так не бывает, Кларк. Нельзя иметь всё, что хочется. Или – или. Хочешь чистую совесть? Поворачивайся и уходи! А мы продолжим трепаться о свете. А если хочешь его…
Пуля из пистолета ТТ вылетает со скоростью более 420 метров в секунду. Кларк не помнит, в каком журнале вычитал это. Но дурацкая цифра бьется в мозгу, пока он мчится к любимому. Гадские метеориты мешают бежать быстрее. Он уже понял, что они в крови Лекса. Не знает – как. Но они там. И они мешают ему. Чертовски мешают. Оттолкнуть.
Пуля всё-таки входит в плечо. Выбивая сноп брызг. Удар пули о кожу кажется Кларку невероятно громким.
Как выстрел.
Как еще один выстрел.
Чертов Олли, ты всё-таки меня перехитрил. Я отвлекся на Лекса и ты…
Падаешь сейчас с крыши. С пулей во лбу.
Или – или.
Кларк сделал свой выбор. Хоть он и не выбирал…
Тишина больничной палаты напоминает Кларку мед. Густой и тягучий. Будто он провалился в него с головой. Мед влился в уши и поглотил все звуки. Кроме слабого дыхания лысика.
Где-то за окном, на больничной лужайке, беснуются репортеры. Где-то далеко воет от горя Джебидайя, оплакивая единственного сына. Где-то в печатном цеху мрачно напевает Перри, мысленно прикидывая, что захватить на передачу двум своим самым любимым баранам. Где-то за стенкой упрямая Лоис пытается сама добраться до туалета – чтоб упасть на руки симпатичному такому доктору А. Найту. Где-то Марта готовит рагу в два часа ночи, не в силах решить – за кого из своих мальчиков она переживает больше. Где-то жизнь идет своим чередом…
А в этой больничной палате жизнь замерла, поглощенная тишиной. И апатию Кларка тревожит лишь слабое, но размеренное дыхание.
– Кларк…
– Очнулся? Ты как? Я позову врача…
– Погоди… С врачом… Просто побудь со мной. Не уходи никуда.
– Это впервые ты не пытаешься меня спровадить, – Кларк шмыгает носом.
– Я чуть тебя не потерял…
– И я тебя, – Кларк всё-таки плачет. Ревет, как девчонка, вцепившись Лексу в здоровую руку.
Мембранный плазмаферез творит чудеса. Всего пара часов – и он снова может лапать свое лысое сокровище до схочу. А всего-то и надо было – пару слов от сенатора Кента на ушко главному врачу. И маленькую такую поправочку в карту лечения.
– Кла-а-арк, ну что ты…
– Лекс, я… я тебя…
– Я тебя тоже люблю.
– Ты… Олли…
– Не надо. Я ее чувствую. Вину перед ним. И знаю, что ты тоже чувствуешь. Но сейчас не надо, – Лекс с трудом облизывает пересохшие губы. – Оливер Квин… Он уже давно не мой кумир. Но когда-то он был им. И для тебя он был… кем-то. И, может, мы правда… как-то могли… Но сейчас не надо… Не теперь, Кларк.
– Я… Нужно позвать врача. Я обещал.
– Скажи мне сначала. Мне надо знать. Там, на крыше… Олли намекал… Я ж не глухой. И ты… когда он выстрелил… Мне показалось…
– Но ты ведь сам говорил: если тебе кажется – то тебе и вправду просто показалось.
Лекс хмурится. Мрачно кусает нижнюю губу.
– Чувства либо есть?..
– Ну да, – усмехается Кларк. – Чувства либо есть, либо нету. А если тебе кажется – то тебе и вправду просто показалось.
Из Лекса будто воздух вышибает. Он даже зажмуривается.
– Лекс?
– Я говорил это не тебе, Кларк.
– О чем… – и умолкает на полуслове.
– У меня профессиональная память на слова, Кларк. Я говорил это не тебе.
В палате вновь повисает тягучая вязкая тишина. Лекс будто заснул. Кларка колотит нервная дрожь. И он никак не может заставить себя выпустить Лексову руку.
– И… что ты думаешь? Об этом?
– Я думаю, – Лекс вдруг расплывается в довольной улыбке. – Я думаю: это ж надо так глупо попасться!
Под предлогом Лексового больничного им всё-таки удается пропустить пресс-конференцию. Основной удар берут на себя прокурор Лори и сенатор Кент. Джейсон Тиг как всегда творит чудеса. Прям Суперпресс какой-то! Перри приходится увеличить тираж. А материал Лекса впервые печатают на передовице. Гонорара как раз хватает на новую камеру. Японскую. Дорогущщщщую!!! Она не такая, как та, конечно, но «нельзя иметь всё, что хочется».
На могилу Оливера они приходят вдвоем. Рано утром, чтоб не застали пронырливые папарацци. Лекс приносит с собой две желтые хризантемы. В переводе с японского название этого цветка означает «солнце» и служит символом этого светила, дающего жизнь всему на земле. Может, их свет успокоит тебя, Олли?
Кларк не приносит ничего. Просто молча стоит рядом. Зато потом долго рыдает ночью, скукожившись в объятьях любовника. Пытаясь сквозь всхлипы и шмыганье носом донести до любимого, что «Олли… он неплохой… не всегда… а один раз они поймали такого карпа! Ну вот просто огромного, ты представляешь? Вот такого, честно-честно!» Но теперь молчит Лекс.
Их домашний арест кончается через неделю. И Лекс тянет милого в город.
– Может, сенсация ждет нас за углом? Надо только туда повернуть. А не сидеть сиднем дома!
В ответ на эту восторженную тираду Кларк только снисходительно усмехается. Лексу просто хочется опробовать новую камеру. Это и слепому видно. Он уже предлагал Кларку сделать фотосессию в стиле ню. А фотографиями Крайти завешана вся кухня. Бедный кот даже есть предпочитает в кладовке, лишь бы не попадаться молодому хозяину лишний раз в объектив. Пора спасать несчастное животное.
– Хорошо, сходим в город.
Теперь, когда не приходится прятать способности от Лекса – спасать его намного легче. А, значит, и Кларку намного спокойней.
Вот только сенсация и впрямь ждет их едва ли не за углом.
– Ты глянь, как полыхает! Ты только посмотри!
Верхние этажи небоскреба охвачены пламенем. Улица битком забита пожарными машинами и праздными гуляками. Лекс бегает вокруг, не в силах выбрать ракурс.
– Черт! Сверху бы…
– Не лезь туда, Лекс. Даже не вздумай! Я тебя второй раз на пожарище не пущу. И вообще, не мешай пожарным делать свою работу.
– Да мне только пару фото, Кларк! Парочку и хорошего качества. Ракурс бы мне… Умел бы я летать! – Лекс вдруг замирает. И окидывает Кларка задумчивым взглядом: – Милый, а ты фотографировать умеешь?
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк (основной), Лекс/Олли (чуть-чуть и нечестно).
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-21
Жанр: AU, ангст, экшен
Саммари: где там счастливая нота, на которой мы всё это закончим?
читать дальше
– Еще вчера ты утверждал, что у тебя всё под контролем, – едко цедит мистер Квин. – Я приезжаю – и что же вижу? Ты притащил сюда это насекомое. Еще и спустил с поводка. Хорошо, что это был отработанный материал. А если бы разработки? Ты что – не мог трахать его где-нибудь в другом месте, а? – мистер Квин распаляется всё больше и больше.
А Оливер стоит, понурив голову. Как когда-то давно в кабинете директора. И молчит.
– Избавься от него.
– НЕТ! – Олли дергается всем телом, будто через него ток пропустили. И наконец-то вскидывает глаза. Совершенно безумные. Даже Джебидайя пятится. – Он мой. Я его не отдам. Не сейчас. Не тебе. Вообще никому. Он. Мой.
– Сынок…
– Мой.
Джебидайя щурит глаза, пытаясь рассмотреть, что же он пропустил в собственном сыне… Что-то важное… Нужное… Что уже не вернуть.
– Хорошо, – медленно тянет он. – Забирай. Но на этот раз лучше следи за своими игрушками.
– Он тебя больше не потревожит, папа.
– Меня не он тревожит.
Лекс впитывает чужие слова, как губка. Амебная губка. Без мозга. Без чувств. Без нервных окончаний. Он сам – один сплошной нерв. Разбитый недавним нервным припадком. Теперь мыслей нет. И чужие доходят до него, как через слой воды. Кто это? Что это? Где это… Что?
Почему он летает? Он летающая рыба? И его оплетают чужие плавники… Если оплетают – значит, лианы… Может, он питон? Тогда он не летит. Это руки! Да, это руки! Чьи руки? Почему его лапают какие-то руки? Он ведь рыба… питон… Кто он?
Что это за звуки? Кто этот… это… ну, такое… Что над ним склонилось?
Боль. Рука. Его рука. Темнота. Свет. Яркий. Влажно. Душно. Слабость.
Сознание, здравствуй.
– Очнулся?
Он в палате. Кажется, Олли притащил его сюда на руках. Хорошо хоть, не за ноги. Но он снова в палате. Всё возвращается на круги своя. Мать же ж твою!
– Вижу, что очнулся. Кончай придуриваться. Между прочим, кое-кто тут должен в коме лежать.
– Между прочим, кое-кто должен быть совсем не тут, – голос у Лекса еще слабый, тонкий. Но на уровень ехидства это никак не влияет.
– Ну прости, что разочаровал. Я решил отдохнуть в кабинете. Вот только моему отдыху сильно помешала охрана. С сообщением, что какой-то придурок громит мой склад. Я еще было засомневался. Ведь придурок на территории только один – да и тот по идее при смерти. Ан нет! Когда речь заходит о пакостях – тебя и смерть не остановит.
– Пакость – это то, чем вы там занимаетесь.
– Мы ищем пути спасения человечества.
– Заодно гробя его.
– Это были не люди.
– Да нет, это как раз были люди. Нелюди – это вы.
– Не отвлекайся. Диспуты на морально-этические темы меня не интересуют: я тебя не за этим спасал.
От этакой наглости Лекс аж воздухом давится:
– Кха.. А-а… Ам… Эт когда же ты меня спасал?
– Ну что далеко ходить? Только что я не позволил своему отцу скормить тебя собакам.
– Жаль, что он тебя в детстве не скормил собакам!
– Ну, не скормил же. Так что поздняк метаться. А тебе реально стоило бы быть мне благодарным.
– И, видимо, эту благодарность мне стоило бы как-то проявить? – вкрадчиво интересуется Лекс, только сейчас замечая, что он снова прикован к кровати.
– О да, определенно. Знаешь, я очень люблю шаловливые язычки. И глубокие глотки. Судя по тому, как ты мирился с Кларком – у тебя очень даже таки глубокая…
– Ты что… Ты за нами следил?
– Контролировал процесс. Присматривал, чтоб моя любимая игрушка не наделала глупостей. И выжидал подходящего момента.
– Ты извращенец, ты в курсе? И это еще мягко сказано. Вообще-то таких, как ты, по-другому называют. Но не в глаза, нет. Когда вас так называют в глаза – у вас обычно начинается припадок.
– Припадок сейчас у тебя, – устало вздыхает Оливер. – Или даже скорее истерика. Дать тебе валерьянки?
– Да! Да, мне нужна валерьянка! И осиновый кол – для тебя! У меня на тебя за два дня нервов ушло больше, чем за двадцать лет – на родного папашу! Это, знаешь ли, показатель! И то, что я сейчас не в состоянии нащупать собственные тормоза – лучшее доказательство, что у меня нервный срыв! У меня нервный срыв из-за тебя, сукин сын!
Лекс пытается остановиться, честно. Но его несет. Сильней его несло только когда он с голодухи подобрал на рынке тот дурацкий батат. Впрочем, сам виноват. Видел же, что какой-то он… не такой… Но голод – не тетка. Что Олли «какой-то не такой» он тоже видел с самого начала – и вот вам результат. Ничему тебя, Александр, жизнь не учит. Тебя уже только могила исправит.
Воспоминания о могиле действуют. Надо же, хоть что-то на тебя еще действует! Во всяком случае, рот удается захлопнуть. И даже чуть-чуть прикусить язык. Вот и хорошо, вот и славно.
Оливер молча подает ему стакан. Лекс подозрительно принюхивается. Подцепляет капельку пальчиком и осторожненько пробует на вкус. Да, кажись, валерьянка.
– Господи, как ты достал меня со своей подозрительностью. Со своей враждебностью. Что не скажешь – всё в штыки! – теперь уже распаляется Оливер. – Всё тебе не так, всё тебе не этак! Вы только гляньте на нашу Клеопатру! Да чтоб ты до кого-то снизошел – да вот хрен вам всем! Только и ждешь, что все будут тебе поклоняться! Печатать все твои материалы на передовицах и прощать все твои истерики за красивые глазки! А так не бывает! Это жизнь, мать твою! Здесь порою нужно прогнуться! – орет Квин. И резко успокоившись, добавляет: – Или сдохнуть… Понял, Лекс? Ты либо прогнешься под меня. Либо сдохнешь.
– Э-э-э… Валерьянки хочешь, Олли? Тебе ее тоже стоит выпить, – и протягивает школьному приятелю стакан.
Который тот выбивает резким ударом. Больно задевая по руке.
– Ай, – Лекс не успевает сжать губы и болезненный стон всё-таки вырывается.
– «Ай», Лекси? Это еще не «ай». Нет-нет, это еще не он. «Ай» будет, если по моему возвращению ты всё еще будешь строить целку. Вот тогда будет «ай». Глазки я тебе, ясное дело, вырезать не буду… слишком у тебя красивые глазки… Но ведь можно отрезать что-то другое. Например, палец. Их у тебя целых десять штук. И это только на руках. Одного тебе, наверно, не жалко? Как тебе идея? Оттрахать тебя твоим же отрезанным пальцем? Нравится?
Лекс не рискует ответить. Он боится, что если раскроет рот – его просто стошнит.
А Олли вдруг впивается в его губы жестким поцелуем. Не губами даже впивается – зубами. И Лексу кажется, что насквозь. До самого затылка. Чужой язык грубо дрочит губы и десны. Зубы терзают плоть. Дыхание жжет. И чужой стон смешивается с родным стоном боли.
А когда от боли уже начинает темнеть в глазах – Оливер отстраняется так же внезапно, как и начал. Он тяжело дышит. Глаза говорят, как от лихорадки. Но голос уже спокоен. Свою «валерьянку» он уже выпил. Вон, слизывает кровавые остатки с губ.
Зрелище своей крови на чужих губах прочему-то завораживает Лекса. Завораживает настолько, что он едва не пропускает предупреждение Оливера:
– Я скоро вернусь, лапа. И мы узнаем, какой вариант тебе нравится больше. По-хорошему. Или по-плохому.
Джебидайя Квин многое повидал в своей жизни. Он свои капиталы не от богатого папашки получил, он их кровью и потом вымучил. Душу, можно сказать, за них продал. Про старика Джеба многое можно сказать (если, конечно, вам духу хватит) и многое из этого будет – грязь грязью. Но что он лентяй и слюнтяй – про него не скажет никто. Он всю жизнь пропахал. Как дядя Том на плантации. Как ишак. Как… дурак распоследний…
Только дурак мог копить миллионы, собирая по центу… не для кого. Потому что не для кого. Сначала жена. Теперь вот сын. Он бы и рад сказать, что это всё Луторы виноваты. Но Джеб не только не лентяй и слюнтяй – он и не идиот тоже. Ну, не в этом плане, по крайней мере. Керолайн ушла не из-за Лайонелла Лутора. Лайонелл всего лишь дал ей предлог. Просто ей, как всякой женщине, надоело безразличие собственного мужа. Женщины любят деньги. Но не терпят, когда деньги любят больше, чем их. И в один прекрасный день она ушла. Прихватив половину этих самых денег с собою. На память, видимо. Но жена – это жена. Мало ли баб на свете. Другую найти не проблема. Это он так тогда думал. Теперь вот уже не уверен.
Как не уверен в собственном сыне.
Его ребенок. Его плоть и кровь. Его союзник. Его наследник.
Сумасшедший?
Джеб тяжело проводит рукою по лицу. Трет сморщенный лоб. Да нет… Это нервы. У обоих. Они просто устали. Надо отправить мальчика на острова. На их виллу на Сейшелах. Море. Солнце. Вышколенные девочки… Или даже этот… Лутор. Мальчику просто нужно отдохнуть. Он устал. Джеб сам не знает отчего. Но он просто устал. Других объяснений тут и быть не может. Мальчонка отдохнет – и всё наладится. Он ведь Квин. Его кровинушка.
Ох, что-то ты пропустил, Джебидайя. Ох, не к добру сердце щемит. Его мальчик… Его прекрасный мальчик… Что ж с тобой случилось? Ты так смотрел на меня сегодня… Мне было страшно. Когда на Аляске на меня выскочил белый медведь – я так не боялся.
Неужели всё из-за Лутора? Из-за какого-то Лутора? Его сын гей?! Переобщался с Кларком? Это что заразно? Надо было всё-таки досмотреть ту передачу на Discovery. Гадай теперь.
Ну даже если гей. Черт с ним! Лучше так, чем… Подумать страшно. Представить даже нельзя. Нет. Нет-нет-нет! Мальчик просто устал. А Лутор… Что ж. Поиметь Лутора – это даже не грех. После всего, что эта семейка им сделала… Это просто такая форма справедливости. Эксперимент. Разнообразие в сексуальной жизни. В принципе, задницы и у баб, и у мужиков одинаковые. Хотя лучше всё-таки бабу… Но пусть уже будет Лутор.
Лишь бы с мальчиком всё было в порядке.
– Мистер Квин. Простите, что беспокою, сэр, но Вам стоит на это взглянуть.
Какой вариант тебе нравится больше… По-хорошему… Или по-плохому…
А, может, Лекс в души англичанин (шотландские предки сейчас, наверно, в гробах перевернулись). А что, может, у него какая бабка с англичанином согрешила? А англичане из двух зол не выбирают ни одного. И Лекс не собирается. Потому что если трахнуться с Олли – то уже не важно куда. В глаз. В задницу. В ухо. По хуй. Лекс себя знает: если он трахнется с Олли – он сам себе потом отрежет и глаз, и палец. А, может, даже член. И дело даже не в Олли. И дело даже не в Кларке. А дело, собственно, в Лексе. В его чертовой гордости. И упрямстве. И принципах. И черт знает в чем. Олли – если без острых предметов в руках – он даже красивый. И Кларк простит. При таких-то обстоятельствах.
Лекс не простит. Сам себе не простит. Слабости. Потому что это признак слабости. Это как если сам себя опустил. Сам себя поимел пивной бутылкой. Лекс не может на это пойти.
Тем более когда есть выбор.
– Быть тебе всё-таки моим талисманом, – шепчет Лекс, нежно целуя родную запонку. – Ну что, попытка номер два?
– Так-так-так. Кто тут у нас? – Джебидайя, не отрывая взгляда от свернувшегося в углу комочка, небрежно забирает у охранника какую-то бумажку. – Еще один репортер к нам пожаловал? Да мы ж вроде пресс-конференций не назначали, – Джеб грустно вздыхает: – И опять «Дэйли-Плэнет». Я уже начинаю сомневаться: это мой завод или филиал вашей редакции? Чему обязаны столь поздним визитом?
– Решила за напарником заехать.
Джеб довольно ухмыляется: девчонка выглядит помятой. Но агрессивной. Строптивые телочки – это по нему. Это он любит.
– Она пыталась перелезть через забор. Но после того случая… С ее коллегой… Мы были начеку.
– Это хорошо. И дальше будьте. Пойдите, попатрулируйте территорию.
– Сэр?
– Свободен.
– А она?..
– Вы сообщили в полицию?
– Еще нет, сэр.
– Ну и не стоит с этим торопиться. Если что – родственники ее сообщат.
– В редакции знают где я.
– А где тебя похоронят – ты в редакции тоже сообщила? – кривит Джеб в ехидной усмешке узкие губы.
Охранник бесшумно пятится к выходу. А вот Джеб не таясь подбирается к Лоис. Девчонка не спускает с него настороженных глаз, пытаясь отползти подальше. А дальше стена, милая. Эх, что вы все там в вашей «Дэйли-Плэнет» такие невезучие? Лучше б сидели дома. В тепле. Уюте. Под мамкиным боком. Тесту место у печи. И куда тебя понесло, лапочка?
– Вас арестуют.
– Ты мне еще божьей карой пригрози, – противно хихикает старикан.
Лоис упирается в стенку. Квин нависает сверху. Она пытается отбиться ногами. Джеб перехватывает сначала одну. Потом другую. Это похоже на кадры немого кино. Всё также мрачно. И также тихо. Правда, когда холодная рука залазит в трусики – Лейн не выдерживает: женский визг разносится по всему коридору.
Лоис только об одном сейчас жалеет – что до сих пор пренебрегала маникюром. Выберется – нарастит себе такие когти, мало никому не покажется! С коротко постриженными ногтями легко печатать – царапаться трудно. А когда чужие пальцы пытаются влезть тебе… в душу – хочется, чтоб вместо ногтей у тебя были как минимум кинжалы.
Джеб довольно похихикивает, пытаясь ввинтить пальцы в сопротивляющееся тело. Узенькая какая! Интересно, это – тоже отличительная черта репортеров «Дэйли-Плэнет»? Если да – он понимает сына.
– Ничё, ничё, – пыхтит Квин, одной рукой сжимая тонкие запястья, а вторую поглубже запуская в трусики. Беленькие. С незабудками на причинном месте, хи-хи-хи. Я тебе и так помнить буду. – Потерпи. Твой дружок терпел – и тебе велел.
Извивающаяся Лоис вдруг замирает. В глазах наравне со страхом появляется что-то еще.
– Что вы с ним сделали?
– По головке погладили, – злорадно скалится старик. – Мой сын большой мастер по этому делу. Я и тебе сейчас покажу – какие мы, Квины, мастера.
Старик приподымается, чтоб расстегнуть брюки, и сквозняк неприятно холодит Лоис ляжки. Но этот сквозняк лучше, чем тот, который холодит ей позвоночник. «Ничего, – уговаривает она себя, – Лекс сильный. Лекс справится. И я справлюсь. Если понадобится. Вот укушу – и справлюсь».
Джебидайя взвывает. Какие у нее, оказывается, острые зубы!
– Ах ты дрянь!
И на Лоис обрушивается град тяжелых ударов. Джеб бьет сильно. По-звериному. Без скидок на возраст и пол. Как бил бы врага. Как бил бы Лутора, подвернись он ему под руку… Как бил бы Оливера – если б это могло помочь.
Укушенный нос опух и болит. На губу стекает струйка крови. Вот сучка! Впрочем, все люди – скоты. Он и сам скот. Просто маска у него красивая.
А еще он устал. Как Олли. Может, они съездят на остров вместе? И если сын возьмет с собой луторовского щенка – он, пожалуй, захватит эту злючку. А что, женщинам нужна компания. Пока они с сыном будут ездить на рыбалку – эти две «кумушки» будут трындеть о шмотках. Или о чем там еще треплют языками эти безмозглые создания?
– А ночью мы для ваших ротиков другое применение найдем, – кряхтит Джеб, срывая к черту дурацкие незабудки: только мешают, ей-богу! – Вы, писаки, должны уметь языком работать.
– Не называйте их писаками, Джеб. Они этого не любят.
Джеб аж подпрыгивает от неожиданности. Вместе с ногами Лоис. Ее голова глухо стукает о бетонный пол.
– Кларк, мой мальчик. А что ты здесь?..
– Я за вами следил. Вот только на пункте охраны пришлось задержаться.
– Сынок, тебе лучше пойти домой. Хочешь, мой водитель – ну Джек, ты должен его помнить по пикнику – тебя подвезет?
– Я хочу, чтоб вы отошли от Лоис подальше.
– Сынок…
– Я не ваш сынок! Мой отец не стал бы избивать и насиловать женщин! Видать, насилие у вас, Квинов, в крови!
– Да какое насилие, Кларк? Это мы так играем… Развлекаемся так. А что она покрикивала – так ей за это деньги заплатили. И вообще… Кларк, ты просто мал для таких игр…
– Отойдите от нее, Джеб.
– Ступай домой, Кларк.
Пат. Оба замирают в нерешительности. Джебу не хочется калечить парнишку. Он его еще пацаном на плечах катал. И вообще… Он его вот таким малявкой помнит.
Кларк тоже помнит. Дядю Джеба. И плечи. И рыбацкие байки. Много кой-чего помнит Кларк. И всё это абсолютно не вяжется с голыми девичьими бедрами. Может, он правда чего недопонял?
Может, ты правда такой идиот? Может, надо было подождать, пока он ей вставит? Или шею свернет? А то вдруг все эти кровавые синяки – по согласию?!
Внутренний голос прав. Как всегда. Но Кларк всё равно медлит.
– Джеб, пожалуйста, – делает парень последнюю отчаянную попытку.
И Джебидайя понимает, что тот не отступится. Господи, прости! Жаль парнишку. И Олли расстроится.
Пули отскакивают от Кларка, как сухой горох от стены. И с тем же результатом.
– Что? Как?!
Кларк тоже мог бы задать «дяде Джебу» пару вопросов – но старик вдруг кидается на него с диким криком. Кент отшатывается скорей от неожиданности, чем от толчка старика – и мистер Квин вылетает в коридор, размахивая подведшим его пистолетом.
Да что ж это деется, люди? Вот так растишь-растишь – и здрасьте! Уже в самых уважаемых семьях Канзаса фрики завелись! Под самым его носом! Столько лет… И кто? Кто, я вас спрашиваю?! Мамочка родная!
Джеб стрелой слетает пор лестнице черного входа. Выбегает во двор. И замирает, ослепленный прожекторами… Несколько секунд ничего не происходит. А потом:
– Джебидайя Квин, вы арестованы…
Вот блядь! Эта сучка таки сообщила в редакции.
– Вы имеете право хранить молчание…
Это хорошо. Это очень хорошо. Потому что Квин не способен сейчас связать и двух слов. Пусть за него говорят адвокаты.
А сына нужно было всё-таки отправить на остров…
Кларк не пытается догнать Джеба. Не посылает вдогонку термовзглядов. Он вообще не смотрит ему вслед. Он смотрит на Лоис. И в этом кроваво-фиолетовом месиве не узнает той задорной девчонки, с которой познакомился неделю назад. Она сейчас – один большой синяк. К ней даже прикоснуться страшно.
Но нужно. Там на улице гудят машины спасателей. Там ей помогут. Надо просто аккуратненько взять ее на ручки… Вот так… Юбочку одернем… Поднимаемся. И потихонечку… Торопиться не стоит. Обойдемся без суперскоростей. Еще один пролет… Спасатели, родненькие, помогите!
911 – это теперь любимое число Кларка.
– С ней ведь всё будет в порядке, правда?
– Ей нужно в больницу, сэр. А вам стоит поговорить с офицером.
– Да, конечно.
И позвонить Джейсону Тигу. Хотя на этот раз даже Джей не поможет.
– Лекс, – доносится вдруг с каталки. Почти неслышно. Как-то даже незаметно. Врачи вот, например, ничего не расслышали.
Зато расслышал Кларк.
– Лоис! Лоис, ты меня слышишь?
– Сэр?!
– Где он?! Что ты знаешь, Лоис? Он здесь? Здесь?!
Врачи возмущенно шипят, пытаясь оторвать его от пациентки. Но Лоис цепляется в него сама. Окровавленные губы силятся что-то сказать.
– Олли… Найди Олли… Лекс… – Лоис шумно сглатывает и собирает волю в кулак для последнего рывка. «Последняя минута матча, дамы и господа. Разыгрывается мяч…» – Он здесь.
Тачдаун.
Господи, как же ты дошел-то до жизни такой, Александр?
Лекс в сотый раз задает себе этот вопрос, стоя на крыше завода. Он же ненавидит фильмы, где герои бегут от маньяков не в людное место, а в подвал (но это еще полбеды) или на крышу. Вот как ему слазить с этой крыши? Отращивать крылья? Или Пятно звать погромче? Вдруг он сейчас мимо пролетает…
Блядь, ну что поделать, если это реально было единственное место, куда ему удалось выбраться?! Все остальные переходы и двери – закрыты будто по заказу. Может, и вправду Олли постарался? Сидит себе где-нибудь за пультом – и играет в квест на живую. А что? Он человеческими жизнями играть любит. Чувствовать себя богом.
Внизу во дворе заливается воем сирена. Может, это уже его ищут? Может, и неплохо, что он пересидит пару часов на крыше…
Или не пересидит.
– Вижу, ты выбрал «плохой» вариант.
Лекс чувствует что-то сродни отчаянью. Никогда не думал, что он на такое способен. Но вот сейчас ему хочется выть.
– Ну, так нечестно, Олли, – пытается бравировать Лутор. – Ты дал мне слишком мало времени, чтоб спрятаться. Давай ты отвернешься и мы попробуем еще раз?
– Извини, я слишком устал для игр.
У младшего Квина и вправду какой-то замаянный вид. Глаза вот горят по-прежнему. Но чувствуется, что это уже агония.
Всю свою жизнь он подавлял в себе самые сокровенные желания. Инстинкты. Саму свою природу. Оно копилось в нем. Вскипало. Бурлило. А когда он решил слить немножко с краев – затопило на хрен. За последние пару дней он позволил себе больше эмоций, чем за всю предыдущую жизнь.
И выгорел дотла. Точней, что-то там еще тлеет… коптится на дне… Но это уже не то.
Самое страшное – что Оливеру не хватает этого пламени. Этих взрывов эмоций. Этого буйства. Переходящего в зверства. Он хочет всё вернуть. Лекс был катализатором этого огнища. Может, у него получится распалить его снова?
Но сначала игрушку надо вернуть.
– Пойдем в палату, Лекс, – голос Олли звучит даже… нежно… Ласково так. Будто к домашнему питомцу обращается. К тетушкиной кошке, забравшейся на дерево. Того и гляди пропоет «кис-кис-кис». – Ну же. Утро скоро. Я устал. Ты устал. Нам надо поспать. Отдохнем. Перекусим. А завтра вернемся на виллу. Тебе понравилось на вилле, Лекс?
Квин даже не пытается подобраться к Лексу поближе. Стоит себе и преспокойно трепет языком, пока Лекс открыто мечется по своей стороне крыши. Черт, хоть бы водосток какой привинтили! Ну нельзя же так! И ни одной пожарной лестницы, как на грех! Хоть иди против Олли в рукопашную. Лекс бы пошел, за ним не заржавеет, но у Квина пистолет и хорошая боевая подготовка (последнее он еще с прошлого раза уяснил) – а у Лекса чудо-запонка и последствия тяжелых травм. Это самоубийство. С тем же успехом можно просто спрыгнуть с крыши.
– Олли, ну что ты ко мне прицепился? Отъебись, а?
– Ты мне нужен, – упрямо повторяет Квин.
– Да на кой? Мало мужиков симпатичных вокруг ходит? Просто не надо их сразу осколками в глаз – и глядишь личная жизнь с кем и сладится.
– Ты мне нужен. Я не знаю зачем. Но без тебя мне хреново.
– А со мной что, блядь, по кайфу? Ты кайфуешь, когда тебе прокусывают руки или лежат в постели бревном?! В чем прикол? Скажи – и я больше так не буду!
– В тебе что-то есть… Свет какой-то… И сила… Ты очень сильный духовно. Этот твой стержень… Мне кажется, он мог бы быть моей опорой. Выдержать все грехи человечества. Пройти сквозь тьму, как сквозь Землю – и вывести на свет. Когда пойдешь на свет – захватишь меня с собою, Лекс?
Лекс замирает. Этот детский голосок. Эти интонации. Эта боль. До него только сейчас доходит – а ведь Оливер болен. Он не просто злобный маньяк. Он болен. Его школьный Оливер болен. И это уже не лечится. Это уже безнадежно. И этой безнадежности даже жаль.
– Возьму, – от подступивших слез першит в горле. И голос хриплый. – Я возьму тебя с собой, Олли. Пойдем. Дай мне руку, – и первым тянет открытую ладонь.
– Не подходи к нему!
– Кларк!
Лекс кинулся бы вперед. Если бы Оливер не вскинул руку. С большим черным пистолетом.
– О да! Кларк! Всегда Кларк. Появляется белый пушистый Кларк – и весь мир для окружающих перестает существовать. Всегда. На футбольном поле. На городской улице. Дома и в гостях. Стоит появиться Кларку – и старине Олли уже ничего не светит. Весь свет для Кларка.
– Олли, пожалуйста, ты же не будешь стрелять в меня?
– В тебя? – кажется, Оливер даже удивлен этим вопросом. – А толку? Я так подозреваю, что ты у нас не только быстро бегаешь, – Олли нахально подмигивает приятелю. – У тебя, как мне кажется, масса скрытых талантов. Правда, Кларк? Хотя правда и ты – вещи несовместимые.
– Олли…
– Я не буду стрелять в тебя, Кларк. Мне тебя не убить. Да я и не хочу. Хотел бы – нашел бы способ устроить тебя на прием к Гарднеру. Но ты мне как брат. Жаль, что я для тебя – гораздо меньше.
– Олли, ты очень мне дорог…
– Правда?! А давай проверим, – обрывает тот Кларка. – Насколько я тебе дорог. – И переводит пистолет на Лекса.
– Нет!
Нечеловеческим усилием Кларк заставляет себя не броситься к Лексу. Он весь – одна сплошная боль. А вот Лекс – сплошная невозмутимость. Кажется, он даже не замечает дула пистолета. И это дает Кларку силы оставаться на месте.
– Ты очень быстрый, Кларк, – продолжает между тем Оливер. – И очень жадный. Хочешь и его трахать, и со мной дружить. Быть и счастливым, и хорошим. Да, ты очень жадный. А сейчас мы проверим насколько ты честный. Я не собираюсь стрелять в тебя. Честно говоря, я и в Лекса стрелять не хочу… Пока не представлю, как вы будете хохотать за моей спиной, если отпустить вас сейчас. Я не могу отпустить его, Кларк. Ну хоть ты-то меня понимаешь?! Ты ведь тоже не можешь, признай!
– Не могу.
– Значит, либо он остается со мной (если я тебе дорог – ты отступишься, Кларк) – либо мы остаемся без него. А, может, мы остаемся без меня. Я без него не протяну, Кларк. Так чего растягивать агонию? Лучше уж сразу пулю в лоб.
– Олли…
– А вы останетесь вдвоем. Такие счастливые. Суки!
– Оливер!
– Вот что тебе дороже: счастье или совесть? Сможешь ты быть счастлив с ним – зная, что это счастье на моей крови? Сможешь?
– Я спасу вас обоих.
Горький блондинистый смех режет двум возлюбленным уши.
– Так не бывает, Кларк. Нельзя иметь всё, что хочется. Или – или. Хочешь чистую совесть? Поворачивайся и уходи! А мы продолжим трепаться о свете. А если хочешь его…
Пуля из пистолета ТТ вылетает со скоростью более 420 метров в секунду. Кларк не помнит, в каком журнале вычитал это. Но дурацкая цифра бьется в мозгу, пока он мчится к любимому. Гадские метеориты мешают бежать быстрее. Он уже понял, что они в крови Лекса. Не знает – как. Но они там. И они мешают ему. Чертовски мешают. Оттолкнуть.
Пуля всё-таки входит в плечо. Выбивая сноп брызг. Удар пули о кожу кажется Кларку невероятно громким.
Как выстрел.
Как еще один выстрел.
Чертов Олли, ты всё-таки меня перехитрил. Я отвлекся на Лекса и ты…
Падаешь сейчас с крыши. С пулей во лбу.
Или – или.
Кларк сделал свой выбор. Хоть он и не выбирал…
Тишина больничной палаты напоминает Кларку мед. Густой и тягучий. Будто он провалился в него с головой. Мед влился в уши и поглотил все звуки. Кроме слабого дыхания лысика.
Где-то за окном, на больничной лужайке, беснуются репортеры. Где-то далеко воет от горя Джебидайя, оплакивая единственного сына. Где-то в печатном цеху мрачно напевает Перри, мысленно прикидывая, что захватить на передачу двум своим самым любимым баранам. Где-то за стенкой упрямая Лоис пытается сама добраться до туалета – чтоб упасть на руки симпатичному такому доктору А. Найту. Где-то Марта готовит рагу в два часа ночи, не в силах решить – за кого из своих мальчиков она переживает больше. Где-то жизнь идет своим чередом…
А в этой больничной палате жизнь замерла, поглощенная тишиной. И апатию Кларка тревожит лишь слабое, но размеренное дыхание.
– Кларк…
– Очнулся? Ты как? Я позову врача…
– Погоди… С врачом… Просто побудь со мной. Не уходи никуда.
– Это впервые ты не пытаешься меня спровадить, – Кларк шмыгает носом.
– Я чуть тебя не потерял…
– И я тебя, – Кларк всё-таки плачет. Ревет, как девчонка, вцепившись Лексу в здоровую руку.
Мембранный плазмаферез творит чудеса. Всего пара часов – и он снова может лапать свое лысое сокровище до схочу. А всего-то и надо было – пару слов от сенатора Кента на ушко главному врачу. И маленькую такую поправочку в карту лечения.
– Кла-а-арк, ну что ты…
– Лекс, я… я тебя…
– Я тебя тоже люблю.
– Ты… Олли…
– Не надо. Я ее чувствую. Вину перед ним. И знаю, что ты тоже чувствуешь. Но сейчас не надо, – Лекс с трудом облизывает пересохшие губы. – Оливер Квин… Он уже давно не мой кумир. Но когда-то он был им. И для тебя он был… кем-то. И, может, мы правда… как-то могли… Но сейчас не надо… Не теперь, Кларк.
– Я… Нужно позвать врача. Я обещал.
– Скажи мне сначала. Мне надо знать. Там, на крыше… Олли намекал… Я ж не глухой. И ты… когда он выстрелил… Мне показалось…
– Но ты ведь сам говорил: если тебе кажется – то тебе и вправду просто показалось.
Лекс хмурится. Мрачно кусает нижнюю губу.
– Чувства либо есть?..
– Ну да, – усмехается Кларк. – Чувства либо есть, либо нету. А если тебе кажется – то тебе и вправду просто показалось.
Из Лекса будто воздух вышибает. Он даже зажмуривается.
– Лекс?
– Я говорил это не тебе, Кларк.
– О чем… – и умолкает на полуслове.
– У меня профессиональная память на слова, Кларк. Я говорил это не тебе.
В палате вновь повисает тягучая вязкая тишина. Лекс будто заснул. Кларка колотит нервная дрожь. И он никак не может заставить себя выпустить Лексову руку.
– И… что ты думаешь? Об этом?
– Я думаю, – Лекс вдруг расплывается в довольной улыбке. – Я думаю: это ж надо так глупо попасться!
Под предлогом Лексового больничного им всё-таки удается пропустить пресс-конференцию. Основной удар берут на себя прокурор Лори и сенатор Кент. Джейсон Тиг как всегда творит чудеса. Прям Суперпресс какой-то! Перри приходится увеличить тираж. А материал Лекса впервые печатают на передовице. Гонорара как раз хватает на новую камеру. Японскую. Дорогущщщщую!!! Она не такая, как та, конечно, но «нельзя иметь всё, что хочется».
На могилу Оливера они приходят вдвоем. Рано утром, чтоб не застали пронырливые папарацци. Лекс приносит с собой две желтые хризантемы. В переводе с японского название этого цветка означает «солнце» и служит символом этого светила, дающего жизнь всему на земле. Может, их свет успокоит тебя, Олли?
Кларк не приносит ничего. Просто молча стоит рядом. Зато потом долго рыдает ночью, скукожившись в объятьях любовника. Пытаясь сквозь всхлипы и шмыганье носом донести до любимого, что «Олли… он неплохой… не всегда… а один раз они поймали такого карпа! Ну вот просто огромного, ты представляешь? Вот такого, честно-честно!» Но теперь молчит Лекс.
Их домашний арест кончается через неделю. И Лекс тянет милого в город.
– Может, сенсация ждет нас за углом? Надо только туда повернуть. А не сидеть сиднем дома!
В ответ на эту восторженную тираду Кларк только снисходительно усмехается. Лексу просто хочется опробовать новую камеру. Это и слепому видно. Он уже предлагал Кларку сделать фотосессию в стиле ню. А фотографиями Крайти завешана вся кухня. Бедный кот даже есть предпочитает в кладовке, лишь бы не попадаться молодому хозяину лишний раз в объектив. Пора спасать несчастное животное.
– Хорошо, сходим в город.
Теперь, когда не приходится прятать способности от Лекса – спасать его намного легче. А, значит, и Кларку намного спокойней.
Вот только сенсация и впрямь ждет их едва ли не за углом.
– Ты глянь, как полыхает! Ты только посмотри!
Верхние этажи небоскреба охвачены пламенем. Улица битком забита пожарными машинами и праздными гуляками. Лекс бегает вокруг, не в силах выбрать ракурс.
– Черт! Сверху бы…
– Не лезь туда, Лекс. Даже не вздумай! Я тебя второй раз на пожарище не пущу. И вообще, не мешай пожарным делать свою работу.
– Да мне только пару фото, Кларк! Парочку и хорошего качества. Ракурс бы мне… Умел бы я летать! – Лекс вдруг замирает. И окидывает Кларка задумчивым взглядом: – Милый, а ты фотографировать умеешь?
Это сладкое слово К О Н Е Ц