Я решила, что лучше меньше, но больше… в смысле чаще… Так что «рак маленький, но уже сегодня»…
Название: Да это ж сенсация, мать вашу! Часть четырнадцатая.
Автор: ну я! А что?
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-21
Жанр: AU, ангст, экшен
Статус: в процессе
Саммари: Чип и Дейл (и даже Лайонелл с Перри) спешат на помощь… Успеют ли?
читать дальше
– Что значит «не влезает на страницу»? Никаких переносов, мать твою! Тебя чему в универе учили, недоросль? Ты откуда взялся на мою голову? Тебе слово «интервал» о чем-нибудь говорит? Засунь свой PageMaker себе знаешь куда?! Возьми этот «пэйдж» и тупо «сделай» себя сам! Не умеешь пользоваться фотоофсетом – возьми линотип! Где там мой «Монарх»? Сейчас я буду учить тебя выпускать газету…
Смотреть на Перри за работой – одно удовольствие. Не смотреть – другое… Без пиджака, с закатанными рукавами, весь перемазанный печатной краской… И почему-то босиком. Может, он так лучше чувствует единение с цехом?
В другое время Лоис бы с удовольствием полюбовалась шефом за работой. А будь здесь Лекс – тот бы еще и сфоткал.
Лекс…
Лейн до крови прикусывает губу и начинает тихонько подвывать в такт печатным машинам. Ну где носит этого придурка?!
Пробегающий мимо Перри резко замирает.
– Ты чего?
– Всё… всёх… нормально-о-о-о…
– Ну да, я вижу.
Перри окидывает свою лучшую журналистку придирчивым взглядом. Может, у нее того… «эти» дни? Уайт непроизвольно пятится: как всякий «нормальный» мужчина он боится этих дней до дрожи в коленях. Больше, чем дней оплаты процентов по кредитам. Или дней сдачи номера. И без того непонятные – в эти дни женщины окончательно слетают с катушек. В это время рядом с ними лучше даже не дышать лишний раз.
– Может, отгул возьмешь? На пару дней… Сходите с Лутором куда-нибудь… где выпивки нету…
– Ле-е-екс, – не выдерживает Лоис, – Лекс пропа-а-а-ал!
Она всю ночь не спала. Она выкурила за сутки четыре пачки. Она – живой человек. И она боится. Да, она боится за Лутора! За эту лысую сволочь! Можете хохотать, если хотите… Только сделайте что-нибудь…
– Как пропал? Куда? Ему ж завтра статью сдавать!
Лоис трогательно шмыгает носом.
– Он пошел к Квину и не вернулся…
Впервые за всю его журналисткою карьеру Перри Уайту не хватает слов. По крайней мере, печатных.
– К Квину? – обманчиво спокойным голосом переспрашивает он. Медленно поднимает с пола один из им же разорванных черновиков. – К этому Квину?
– К младшему, – всхлипывает Лоис.
– Один хрен.
– И не вернулся, – зачем-то повторяет Лоис.
– К Квину пошел, – будто не слыша уточнений бормочет Перри. – А не пошли бы вы оба, мать вашу за ногу, Иды Тарбелл недоделанные?! – взрывается он. – Какого хрена?! Ну вот какого, а?!
– И-и-и-и-и, – бессильно заходится воем Лоис.
Может, дело в женских слезах, при виде которых в любом самце просыпается чувство мужского превосходства. А, может, приходит в сознание оглушенный известием Опыт. Но Перри внезапно успокаивается. Молча выходит подальше от цехового гула и тянется за мобильным.
– Лайонелл? Угу, я… И тебя туда же… Тебе твой щенок живым еще нужен?
Джонатан сбился с ног, мотаясь по Сенату. Вашингтон вообще напоминал ему один большой улей: много меда и всякий норовит ужалить. Поэтому он и предпочитал жить в Метрополисе. И семью свою держал подальше от этой… политики. А теперь эта политика нужна ему, чтобы спасти… семью. Когда этот Луторовский проныра успел стать ее частью? Как пролез без мыла в их тесное сплоченное семейство? Ну, неважно уже… Пролез, гаденыш, и всё. Значит, Джонатан теперь за него в ответе.
Любить он Лекса от этого больше не стал. Скорей, наоборот. Но если появление в семье Кларка Джонатана чему-нибудь и научило, так это железобетонному правилу: когда речь заходит о безопасности семьи – мелкие дрязги отходят на задний план. Всё отходит. В зад. Пока не решена проблема. А потом он снова сможет подсыпать Лутору меленую горчицу в чай. Кстати, говорят, горчица хорошо сочетается с эстрагоном… А что? Лутор сам виноват: заваривает вместо чая какую-то траву, еще и жалуется, что вкус странный. Конечно, у этакой-то дряни! Джонатан просто усовершенствовал рецепт, да… Так что пей, Лекси, пей. Приятного тебе аппетита! Вернемся домой – собственноручно заварю тебе твою бодягу.
Если вернемся.
– Ну пойми ты, Кент, не могу я подписывать ордер на основании такой хуеты! Там же всё вилами по воде. Еще и вода мутная до жути… И тебе я в это дело соваться не советую.
– Кончай втирать мне, Лори! Ты прокурор или кто, ядреный перец?!
– Я – прокурор. А ты – не очень умный человек, Кент. Если вздумал тягаться с Квинами. Если я подпишу эту бумажку – твоей карьере конец. Максимум через пять минут – хвала сотовой связи – старик Джебидайя будет в курсе. И нам всем мало не покажется…
– Кончай телиться! И разводить балаган! Ты не хуже меня знаешь, что Квины далеко зашли…
– И еще дальше зайдут. Если такой человек, как ты, не будет их сдерживать. А тебе очень трудно будет их сдерживать из той выгребной ямы, в которую они тебя засунут. Оно тебе надо?
– Надо, Лори! Было б не надо – я б сейчас дома с женой кофеёк попивал. Заедая вишневым пирогом. А не любовался б твоей наглой рожей… Откормленной всякими Квинами… Ты… Черт, ну кто там еще? Прости, я отвечу, – Кент раздраженно щелкает крышкой телефона. – Алло… Кто? Нет… Я у Лейба Лори… Нет… Сейчас дам… Тебя.
– Алло… Лайонелл, сколько лет, дорогой, – в голосе прокурора вдруг начинают проскакивать льстивые заискивающие нотки. – Ну что ты… Конечно… К тебе на шоу? Ой, знаешь, я так занят, так занят… Да, делом Квинов… Как раз им и занимаюсь… Вот как раз ордер подписываю… Так что на шоу не получится… Слава богу!
Оливер не помнит, сколько он уже держит Лекса за неповрежденную руку. Кажется, с вечера. Это было вчера? Уже вчера? Мозг отказывается вести подсчеты. Тело затекло. Желудок? А, плевать… Потерпишь еще. Наверно, он бы даже Кларка сейчас вытерпел. Если б тот хоть чем-нибудь помог. Если б с его присутствием рука в его ладони перестала быть такой холодной. Если б зеленые глаза раскрылись. Если б…
Господи, за что?! Неужели из-за каких-то проститутов? Да люди каждый день кого-то убивают. Что ж их за это лишать самого дорогого? Тем более и убивал-то он… не людей даже… так, грязь из-под ногтей… Очищал, можно сказать, город от скверны. Развратной скверны. А что немного жестоко… Так в инквизиции, говорят, ребята пожестче его работали. И им за это рай? А ему… Сначала показать рай – и сразу в адово пекло?!
Господи, ну какой же ты идиот, Лутор! Зациклился на своем Кенте… а, может, на своей чертовой гордыне… или каких-то дурацких принципах… И собственного счастья не видишь в упор. Нам ведь могло быть так хорошо! Так хорошо – как только ты бы позволил. И так долго – как позволил бы я. Просто немного смирения. Христианского смирения. В тебе есть смирение, Лутор? Ну, это не страшно. Я тебя научу. Я тебя еще многому научу. Пока ты не доведешь меня окончательно…
А пока открой глаза. Просто открой глаза, сволочь! Я с тобой еще не закончил! Я с тобой еще даже не начинал! Открывай глаза, сука!!!
Олли резко выпускает Лексову руку. Слишком сильно сжатую. До кровавых лунок. Нет, Лутор, это не та кровь, которую я от тебя хотел. Не та. Не там. Не так. Слишком мало. Слишком жалко. Весь я выгляжу слишком жалко, рыдая над твоей больничной койкой. А ты лежишь весь такой бледный и довольный. И делаешь вид, что так и надо.
– Очнись, Лекс. Ну давай, лапа. Подымай веки. Покажи мне свои чудные глазки. Погляди, как красиво врачи заштопали твои ранки. Я велел им наложить косметические швы. Чтобы шрамов не осталось. Ты не имеешь права на шрамы, оставленные не мной. Открой глаза, Лекси.
– Это не совсем то, что ему прописали врачи, мистер Квин.
– Отъебись, Гарднер.
– Я серьезно, Оливер. Ты же знаешь: его жизненные показатели в норме. Этот обморок – психологического свойства. Твоя маленькая сучка просто не хочет просыпаться. И такие разговоры вряд ли пробудят в нем это желание.
Оливер устало откидывается на стуле. И сам прикрывает глаза. Пару минут. Ему нужно только пару минут.
– И сколько это может продолжаться?
– По моим прогнозам: до двух недель. Потом молодому здоровому организму надоест маяться дурью. И инстинкты возьмут верх. А пока поставь ему колыбельную. Или что-нибудь с классики. Он любит классику? Или…
– Или? Продолжай, Гарднер.
– Или поставь ему запись голоса его парня. Этого футболиста. Я видел их снимки в газетах.
– Кларк. Его зовут Кларк, – тихим глухим голосом сообщает Олли. И тут же слетает со стула, круша всё на своем пути: – И он сдохнет раньше, чем приблизится к нему! Раньше, чем скажет хоть слово! Не знаю как! Похрен – как! Он сдохнет… Потому что Лекс – МОЙ! – орет Квин, выплескивая весь груз, весь гнев, весь страх последних часов. – Только мой… Он мне нужен… Нужен… Не знаю зачем… Но еще нужен…
– Тебе нужно поспать, – Гарднер делает вид, что совсем не обратил внимания на эту совершено нетипичную для его работодателя вспышку психоза. Как старательно не обращает внимания на разгромленную мебель. Осколки графина. Брызги воды, которые сейчас, кажется, везде. Даже на пациенте. – Что-нибудь съесть и поспать. А как только он придет в себя – мы тебе сообщим. Сразу же. В ту же минуту.
Оливер мучительно пытается отдышаться. Устало запрокидывает голову, чтоб сдержать бессильные слезы. Пожалуй, это уже истерическое. Прикусывает губу. И наконец решается:
– Ты побудешь с ним?
– Конечно.
– Никуда не уйдешь?
– И бросить моего любимого пациента? Ну что ты! Ты мне для этого слишком много платишь.
– У него на руке царапины. На правой.
– Я обработаю.
– И не выключайте свет. Он со школы боится темноты.
– И свет. И музыку. Из классики. Никакого футбола. Никаких футболистов. Только Бетховен, я и он. Буду трепетно держать его за руку под звуки сонаты, пока не очнется.
– Я… скоро вернусь… пару часов и…
– Конечно.
– Я мог бы и здесь, но не могу спать при посторонних звуках…
– Нет-нет, езжай домой. А ему поставим «Кориолан». Или «Эгмонт». Это полезно. Или что-нибудь поспокойней. Я сейчас пороюсь в дисках. А тебе будет лучше дома.
– Я… Я скоро вернусь, Лекс. И ты откроешь глаза, – Олли склоняется над всё так же безмятежным Лексом. – Слышишь? Чтоб к моему приходу открыл глаза, – нежный шепот вдруг сменяется злым шипением: – Или я срежу тебе веки! И заварю тебе чаю, как этот придурочный Та-мо! Ты же любишь чай, Лекс? Тебе какого? Какого ты вздумал выкинуть этот фортель, а?!
– Оливер! Оливер, тебе пора. Тебе нужно отдохнуть. Поспать. Успокоится. Выпить… сока. Какого-нибудь сока. А за Лексом я присмотрю.
Гарднер почти силком выпроваживает Квина из палаты. Этот пацан начинает его пугать. Неудивительно, что лысый камикадзе не желает приходит в себя. Гарднер на его месте тоже не спешил бы.
Он бы его даже пожалел. Если бы не торопился так. Там, наверно, реторты уже прогрелись.
Гарднер включает «Лунную сонату» и насвистывая выходит из палаты. У него есть дела поважнее, чем сидеть тут с этим недорезанным. Точней, недокушенным. Всё равно парень труп. Неделей раньше, неделей позже – Квин таки доведет дело до конца. Или лысый выберет более надежный способ самоубийства.
Но Гарднеру нет до этого дела. Гарднеру не до чего нет дела, кроме его маленьких расчудесных метеоритов. Он и на этого недобитка внимание обратил только потому, что у него глаза одного с метеоритами цвета.
«А в идее отрезать ему веки что-то есть. Грех скрывать такой цвет от людей. Два маленьких зелененьких метеорита, хи-хи-хи. Но в моей лаборатории их гораздо больше. И все они скучают по мне. Не бойтесь, мои дорогие, папочка уже идет к вам, маленькие мои».
Лекс выжидает еще полчаса и осторожно приоткрывает левый глаз. Косится на двери. Похоже, они всё-таки оставили его одного. И приковали только за правую руку, идиоты. Левую потревожить боялись. Ха! Да после фортеля Квина на вилле – его б даже кандалы не остановили! Это ж надо было придумать: залезть к нему, Лексу, в штаны! Своими грязными потными ручонками… Бррр. Ну, не волнуйся, Олли, больше тебе такого шанса не представится.
Лекс спокойно, не таясь, садится на кровати. А от кого таится-то? Камер здесь нет, это он еще в прошлый раз рассмотрел. Оно конечно, если учесть, как Оливер любит тут развлекаться… Зачем ему свидетельства собственных зверств? Лекс рефлекторно бросает взгляд туда, где еще вчера лежал тот мальчишка. Подумать только – еще вчера!
Не отвлекайся, Александр, времени на лирику нет. Тебе нужно выбраться отсюда. А уж потом…
Лекс достает из-под языка запонку Оливера. Подобрал, пока Квин за жратвой ходил. А когда тот вернулся – ему сразу же стало как-то не до украшений.
Лутор не может сдержать ехидного смешка. Как верещал, скотина! Сколько странного всё-таки на этом свете. Когда трахал в глаз того мальчишку – тебя всё устраивало, Олли. А тут немного крови из запястья – и ты закатил истерику.
Впрочем… было пару моментов… Когда Оливер был… почти человеком… И, кажется, действительно переживал за Лекса. Кто б мог подумать? Оказывается, даже Квины способны на чувства. На человеческие чувства. Или ты просто жалел, что это сделал не ты, а, Олли? При следующей встрече спрошу. Только теперь я выберу место и время.
Наручник с тихим щелчком распадается на две половинки. Половинка моя. Кларк… Не время для лирики, я сказал! Не захотел меня спасать? Ну ладно, сам справлюсь…
Название: Да это ж сенсация, мать вашу! Часть четырнадцатая.
Автор: ну я! А что?
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-21
Жанр: AU, ангст, экшен
Статус: в процессе
Саммари: Чип и Дейл (и даже Лайонелл с Перри) спешат на помощь… Успеют ли?
читать дальше
– Что значит «не влезает на страницу»? Никаких переносов, мать твою! Тебя чему в универе учили, недоросль? Ты откуда взялся на мою голову? Тебе слово «интервал» о чем-нибудь говорит? Засунь свой PageMaker себе знаешь куда?! Возьми этот «пэйдж» и тупо «сделай» себя сам! Не умеешь пользоваться фотоофсетом – возьми линотип! Где там мой «Монарх»? Сейчас я буду учить тебя выпускать газету…
Смотреть на Перри за работой – одно удовольствие. Не смотреть – другое… Без пиджака, с закатанными рукавами, весь перемазанный печатной краской… И почему-то босиком. Может, он так лучше чувствует единение с цехом?
В другое время Лоис бы с удовольствием полюбовалась шефом за работой. А будь здесь Лекс – тот бы еще и сфоткал.
Лекс…
Лейн до крови прикусывает губу и начинает тихонько подвывать в такт печатным машинам. Ну где носит этого придурка?!
Пробегающий мимо Перри резко замирает.
– Ты чего?
– Всё… всёх… нормально-о-о-о…
– Ну да, я вижу.
Перри окидывает свою лучшую журналистку придирчивым взглядом. Может, у нее того… «эти» дни? Уайт непроизвольно пятится: как всякий «нормальный» мужчина он боится этих дней до дрожи в коленях. Больше, чем дней оплаты процентов по кредитам. Или дней сдачи номера. И без того непонятные – в эти дни женщины окончательно слетают с катушек. В это время рядом с ними лучше даже не дышать лишний раз.
– Может, отгул возьмешь? На пару дней… Сходите с Лутором куда-нибудь… где выпивки нету…
– Ле-е-екс, – не выдерживает Лоис, – Лекс пропа-а-а-ал!
Она всю ночь не спала. Она выкурила за сутки четыре пачки. Она – живой человек. И она боится. Да, она боится за Лутора! За эту лысую сволочь! Можете хохотать, если хотите… Только сделайте что-нибудь…
– Как пропал? Куда? Ему ж завтра статью сдавать!
Лоис трогательно шмыгает носом.
– Он пошел к Квину и не вернулся…
Впервые за всю его журналисткою карьеру Перри Уайту не хватает слов. По крайней мере, печатных.
– К Квину? – обманчиво спокойным голосом переспрашивает он. Медленно поднимает с пола один из им же разорванных черновиков. – К этому Квину?
– К младшему, – всхлипывает Лоис.
– Один хрен.
– И не вернулся, – зачем-то повторяет Лоис.
– К Квину пошел, – будто не слыша уточнений бормочет Перри. – А не пошли бы вы оба, мать вашу за ногу, Иды Тарбелл недоделанные?! – взрывается он. – Какого хрена?! Ну вот какого, а?!
– И-и-и-и-и, – бессильно заходится воем Лоис.
Может, дело в женских слезах, при виде которых в любом самце просыпается чувство мужского превосходства. А, может, приходит в сознание оглушенный известием Опыт. Но Перри внезапно успокаивается. Молча выходит подальше от цехового гула и тянется за мобильным.
– Лайонелл? Угу, я… И тебя туда же… Тебе твой щенок живым еще нужен?
Джонатан сбился с ног, мотаясь по Сенату. Вашингтон вообще напоминал ему один большой улей: много меда и всякий норовит ужалить. Поэтому он и предпочитал жить в Метрополисе. И семью свою держал подальше от этой… политики. А теперь эта политика нужна ему, чтобы спасти… семью. Когда этот Луторовский проныра успел стать ее частью? Как пролез без мыла в их тесное сплоченное семейство? Ну, неважно уже… Пролез, гаденыш, и всё. Значит, Джонатан теперь за него в ответе.
Любить он Лекса от этого больше не стал. Скорей, наоборот. Но если появление в семье Кларка Джонатана чему-нибудь и научило, так это железобетонному правилу: когда речь заходит о безопасности семьи – мелкие дрязги отходят на задний план. Всё отходит. В зад. Пока не решена проблема. А потом он снова сможет подсыпать Лутору меленую горчицу в чай. Кстати, говорят, горчица хорошо сочетается с эстрагоном… А что? Лутор сам виноват: заваривает вместо чая какую-то траву, еще и жалуется, что вкус странный. Конечно, у этакой-то дряни! Джонатан просто усовершенствовал рецепт, да… Так что пей, Лекси, пей. Приятного тебе аппетита! Вернемся домой – собственноручно заварю тебе твою бодягу.
Если вернемся.
– Ну пойми ты, Кент, не могу я подписывать ордер на основании такой хуеты! Там же всё вилами по воде. Еще и вода мутная до жути… И тебе я в это дело соваться не советую.
– Кончай втирать мне, Лори! Ты прокурор или кто, ядреный перец?!
– Я – прокурор. А ты – не очень умный человек, Кент. Если вздумал тягаться с Квинами. Если я подпишу эту бумажку – твоей карьере конец. Максимум через пять минут – хвала сотовой связи – старик Джебидайя будет в курсе. И нам всем мало не покажется…
– Кончай телиться! И разводить балаган! Ты не хуже меня знаешь, что Квины далеко зашли…
– И еще дальше зайдут. Если такой человек, как ты, не будет их сдерживать. А тебе очень трудно будет их сдерживать из той выгребной ямы, в которую они тебя засунут. Оно тебе надо?
– Надо, Лори! Было б не надо – я б сейчас дома с женой кофеёк попивал. Заедая вишневым пирогом. А не любовался б твоей наглой рожей… Откормленной всякими Квинами… Ты… Черт, ну кто там еще? Прости, я отвечу, – Кент раздраженно щелкает крышкой телефона. – Алло… Кто? Нет… Я у Лейба Лори… Нет… Сейчас дам… Тебя.
– Алло… Лайонелл, сколько лет, дорогой, – в голосе прокурора вдруг начинают проскакивать льстивые заискивающие нотки. – Ну что ты… Конечно… К тебе на шоу? Ой, знаешь, я так занят, так занят… Да, делом Квинов… Как раз им и занимаюсь… Вот как раз ордер подписываю… Так что на шоу не получится… Слава богу!
Оливер не помнит, сколько он уже держит Лекса за неповрежденную руку. Кажется, с вечера. Это было вчера? Уже вчера? Мозг отказывается вести подсчеты. Тело затекло. Желудок? А, плевать… Потерпишь еще. Наверно, он бы даже Кларка сейчас вытерпел. Если б тот хоть чем-нибудь помог. Если б с его присутствием рука в его ладони перестала быть такой холодной. Если б зеленые глаза раскрылись. Если б…
Господи, за что?! Неужели из-за каких-то проститутов? Да люди каждый день кого-то убивают. Что ж их за это лишать самого дорогого? Тем более и убивал-то он… не людей даже… так, грязь из-под ногтей… Очищал, можно сказать, город от скверны. Развратной скверны. А что немного жестоко… Так в инквизиции, говорят, ребята пожестче его работали. И им за это рай? А ему… Сначала показать рай – и сразу в адово пекло?!
Господи, ну какой же ты идиот, Лутор! Зациклился на своем Кенте… а, может, на своей чертовой гордыне… или каких-то дурацких принципах… И собственного счастья не видишь в упор. Нам ведь могло быть так хорошо! Так хорошо – как только ты бы позволил. И так долго – как позволил бы я. Просто немного смирения. Христианского смирения. В тебе есть смирение, Лутор? Ну, это не страшно. Я тебя научу. Я тебя еще многому научу. Пока ты не доведешь меня окончательно…
А пока открой глаза. Просто открой глаза, сволочь! Я с тобой еще не закончил! Я с тобой еще даже не начинал! Открывай глаза, сука!!!
Олли резко выпускает Лексову руку. Слишком сильно сжатую. До кровавых лунок. Нет, Лутор, это не та кровь, которую я от тебя хотел. Не та. Не там. Не так. Слишком мало. Слишком жалко. Весь я выгляжу слишком жалко, рыдая над твоей больничной койкой. А ты лежишь весь такой бледный и довольный. И делаешь вид, что так и надо.
– Очнись, Лекс. Ну давай, лапа. Подымай веки. Покажи мне свои чудные глазки. Погляди, как красиво врачи заштопали твои ранки. Я велел им наложить косметические швы. Чтобы шрамов не осталось. Ты не имеешь права на шрамы, оставленные не мной. Открой глаза, Лекси.
– Это не совсем то, что ему прописали врачи, мистер Квин.
– Отъебись, Гарднер.
– Я серьезно, Оливер. Ты же знаешь: его жизненные показатели в норме. Этот обморок – психологического свойства. Твоя маленькая сучка просто не хочет просыпаться. И такие разговоры вряд ли пробудят в нем это желание.
Оливер устало откидывается на стуле. И сам прикрывает глаза. Пару минут. Ему нужно только пару минут.
– И сколько это может продолжаться?
– По моим прогнозам: до двух недель. Потом молодому здоровому организму надоест маяться дурью. И инстинкты возьмут верх. А пока поставь ему колыбельную. Или что-нибудь с классики. Он любит классику? Или…
– Или? Продолжай, Гарднер.
– Или поставь ему запись голоса его парня. Этого футболиста. Я видел их снимки в газетах.
– Кларк. Его зовут Кларк, – тихим глухим голосом сообщает Олли. И тут же слетает со стула, круша всё на своем пути: – И он сдохнет раньше, чем приблизится к нему! Раньше, чем скажет хоть слово! Не знаю как! Похрен – как! Он сдохнет… Потому что Лекс – МОЙ! – орет Квин, выплескивая весь груз, весь гнев, весь страх последних часов. – Только мой… Он мне нужен… Нужен… Не знаю зачем… Но еще нужен…
– Тебе нужно поспать, – Гарднер делает вид, что совсем не обратил внимания на эту совершено нетипичную для его работодателя вспышку психоза. Как старательно не обращает внимания на разгромленную мебель. Осколки графина. Брызги воды, которые сейчас, кажется, везде. Даже на пациенте. – Что-нибудь съесть и поспать. А как только он придет в себя – мы тебе сообщим. Сразу же. В ту же минуту.
Оливер мучительно пытается отдышаться. Устало запрокидывает голову, чтоб сдержать бессильные слезы. Пожалуй, это уже истерическое. Прикусывает губу. И наконец решается:
– Ты побудешь с ним?
– Конечно.
– Никуда не уйдешь?
– И бросить моего любимого пациента? Ну что ты! Ты мне для этого слишком много платишь.
– У него на руке царапины. На правой.
– Я обработаю.
– И не выключайте свет. Он со школы боится темноты.
– И свет. И музыку. Из классики. Никакого футбола. Никаких футболистов. Только Бетховен, я и он. Буду трепетно держать его за руку под звуки сонаты, пока не очнется.
– Я… скоро вернусь… пару часов и…
– Конечно.
– Я мог бы и здесь, но не могу спать при посторонних звуках…
– Нет-нет, езжай домой. А ему поставим «Кориолан». Или «Эгмонт». Это полезно. Или что-нибудь поспокойней. Я сейчас пороюсь в дисках. А тебе будет лучше дома.
– Я… Я скоро вернусь, Лекс. И ты откроешь глаза, – Олли склоняется над всё так же безмятежным Лексом. – Слышишь? Чтоб к моему приходу открыл глаза, – нежный шепот вдруг сменяется злым шипением: – Или я срежу тебе веки! И заварю тебе чаю, как этот придурочный Та-мо! Ты же любишь чай, Лекс? Тебе какого? Какого ты вздумал выкинуть этот фортель, а?!
– Оливер! Оливер, тебе пора. Тебе нужно отдохнуть. Поспать. Успокоится. Выпить… сока. Какого-нибудь сока. А за Лексом я присмотрю.
Гарднер почти силком выпроваживает Квина из палаты. Этот пацан начинает его пугать. Неудивительно, что лысый камикадзе не желает приходит в себя. Гарднер на его месте тоже не спешил бы.
Он бы его даже пожалел. Если бы не торопился так. Там, наверно, реторты уже прогрелись.
Гарднер включает «Лунную сонату» и насвистывая выходит из палаты. У него есть дела поважнее, чем сидеть тут с этим недорезанным. Точней, недокушенным. Всё равно парень труп. Неделей раньше, неделей позже – Квин таки доведет дело до конца. Или лысый выберет более надежный способ самоубийства.
Но Гарднеру нет до этого дела. Гарднеру не до чего нет дела, кроме его маленьких расчудесных метеоритов. Он и на этого недобитка внимание обратил только потому, что у него глаза одного с метеоритами цвета.
«А в идее отрезать ему веки что-то есть. Грех скрывать такой цвет от людей. Два маленьких зелененьких метеорита, хи-хи-хи. Но в моей лаборатории их гораздо больше. И все они скучают по мне. Не бойтесь, мои дорогие, папочка уже идет к вам, маленькие мои».
Лекс выжидает еще полчаса и осторожно приоткрывает левый глаз. Косится на двери. Похоже, они всё-таки оставили его одного. И приковали только за правую руку, идиоты. Левую потревожить боялись. Ха! Да после фортеля Квина на вилле – его б даже кандалы не остановили! Это ж надо было придумать: залезть к нему, Лексу, в штаны! Своими грязными потными ручонками… Бррр. Ну, не волнуйся, Олли, больше тебе такого шанса не представится.
Лекс спокойно, не таясь, садится на кровати. А от кого таится-то? Камер здесь нет, это он еще в прошлый раз рассмотрел. Оно конечно, если учесть, как Оливер любит тут развлекаться… Зачем ему свидетельства собственных зверств? Лекс рефлекторно бросает взгляд туда, где еще вчера лежал тот мальчишка. Подумать только – еще вчера!
Не отвлекайся, Александр, времени на лирику нет. Тебе нужно выбраться отсюда. А уж потом…
Лекс достает из-под языка запонку Оливера. Подобрал, пока Квин за жратвой ходил. А когда тот вернулся – ему сразу же стало как-то не до украшений.
Лутор не может сдержать ехидного смешка. Как верещал, скотина! Сколько странного всё-таки на этом свете. Когда трахал в глаз того мальчишку – тебя всё устраивало, Олли. А тут немного крови из запястья – и ты закатил истерику.
Впрочем… было пару моментов… Когда Оливер был… почти человеком… И, кажется, действительно переживал за Лекса. Кто б мог подумать? Оказывается, даже Квины способны на чувства. На человеческие чувства. Или ты просто жалел, что это сделал не ты, а, Олли? При следующей встрече спрошу. Только теперь я выберу место и время.
Наручник с тихим щелчком распадается на две половинки. Половинка моя. Кларк… Не время для лирики, я сказал! Не захотел меня спасать? Ну ладно, сам справлюсь…