Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Джонатан – основной, Джонатан/Лайонелл, Кларк/Лекс (блин, это уже становится традицией).
Дисклеймер: Насколько мне известно, все права на персонажей сериала принадлежат: DC Comics, Millar Gough Ink, Robbins Productions, Smallville 3 Films, Smallville Films, Tollin, Tollin/Robbins Productions, Warner Bros. Pictures Co., Warner Bros. Television. Надеюсь, никого не упустила.
Жанр: ангст, драма, пролог и эпилог – POV Лекса.
Рейтинг: NC-17
Предупреждение: ООС, AU, ненормативная лексика, смерть персонажа.
Посвящение: для Чеди Даан, которая видит в Джонатане Кенте «честный и порядочный образец настоящего отца со своей постоянной заботой и переживанием». Я честно попыталась представить его именно таким. Если «попытка №5» не удалась, я просто брошу это гиблое дело…
Саммари: Мы, Луторы, любим как ненавидим. И ненавидим как любим…
читать дальше
Он спросил меня однажды:
– Мы уже пять лет вместе, а я всё никак не пойму: ты меня любишь или ненавидишь?
Я растянул губы в ехидной семейной усмешке:
– Да какая тебе разница, Джонатан? Мы, Луторы, любим как ненавидим. И ненавидим как любим…
Сколько он себя помнил Лекс всегда мечтал об отцовской любви. Нет, с годами он поумнел, конечно. Допетрал наконец, что мечты – это что-то одно, а реальная жизнь – абсолютно другое. Но боль от разбитых иллюзий осталась. И время от времени напоминала о себе. Фантомная боль. Как от ампутированной конечности, которой уже и нет-то давно, а мозг всё не хочет с этим смириться. Да и то сказать, желание-то было о-го-го! Такое просто так не проходит. Лекс отцовской любви буквально жаждал. Чтоб папка подхватил на руки, подбросил в воздух… потрепал по голове, на худой конец.
Но Лайонелл Лутор на чувства был скуп. Порою казалось, что у него и для эмоций есть особое штатное расписание. Вся жизнь по графику.
В итоге первым мужчиной, подхватившим Лекса на руки, прижавшим к груди стал обычный канзасский фермер. Джонатан, так-его-раз-так, Кент. Если бы Лекс был фаталистом, он бы сказал: «Это была судьба». Но он сказал: «Это был метеоритный дождь, мать его».
И никогда ни одному человеку на свете Александр Лутор так никогда и не признался, что именно воспоминания о крепких надежных руках странного незнакомого взрослого впоследствии частенько помогали ему удержать пошатнувшееся душевное равновесие.
В запале очередной ссоры Кларк как-то обвинил его в зависти. Ты, мол, всегда хотел то, что было у меня: мою семью, моих друзей, мою девушку. Какую только фигню не сморозишь в запале. Ни его друзья, ни тем более девки младшему Лутору и на… не на… Да и маму свою он ни на одну святую менять не собирался. Для Лекса это был тот самый случай, когда мертвая львица лучше живой собаки.
А вот отцами он бы махнулся.
Джонатан Кент и Лайонелл Лутор. Щедрый и скупой. Уравновешенный и отмороженный. Любящий и ненавидящий. Идеал и… ну, его отец, в общем.
– Кто этот маньяк, который вел машину?
Лекс узнал его сразу. Пусть постаревшее, огрубевшее (обветшавшее), но именно это лицо периодически снилось ему по ночам.
И первым порывом Лекса было проверить – эти руки по-прежнему крепки и надежны?
– Это я. Лекс Лутор, – и первым протянул ему руку. Едва ли не впервые в жизни он первым протянул кому-то руку.
А в ответ получил:
– Езди помедленней.
Накоси-выкуси, дорогуша.
В общем, на берегу той реки разбилась не только его машина, но и очередная детская мечта. И Лекс не знал, чего ему жаль больше.
Он сделал всё, чтобы Джонатан никогда не узнал, как сильно его задел отказ канзасского фермера пожать ему руку. Он никогда не упрекал в этом Кента. Но молчание не всегда означает смирение.
Или прощение.
***
Если б не уговоры Марты Джонатан никогда не пошел бы на сделку с собственной совестью. И Лайонеллом Лутором. Что в принципе было одно и то же. Но жена очень боялась за Кларка. Да он и сам к тому времени боялся за Кларка. И уговорил-таки братьев Росс пропадать Лутору завод. А Лайонелл помог с бумагами. С его точки зрения всё было честно.
Он так ему и сказал, когда Джонатан приехал в замок за документами.
– Как по-моему, так всё по справедливости. А, мистер Кент? А раз так, то за то это грех не выпить.
Выпить к тому времени Джонатану, ох, как хотелось. Напиться и забыться, как покойный дед говаривал. Вот он и выпил. Потом выпил еще. И снова. Радушный хозяин всё подливал и подливал. Щедрый оказался, скотина. И хитрый, гад.
До того вечера Джонатан Кент никогда не курил, никогда не пробовал наркотиков, никогда не напивался…
И никогда не изменял своей жене.
Лайонелл Лутор всё верно рассчитал. Чувство вины, разбавленное алкоголем, плюс пара умелых движений, на которые он был мастак…
И предложение выпить на брудершафт. Джонатан даже не помнил, кому оно принадлежало.
Губы Лайонелла коснулись его. И сразу стало трудно дышать. Пытаясь глотнуть хоть чуточку воздуха, Джонатан приоткрыл рот… И это было расценено как приглашение. Язык Лутора проник глубже, так что стукнулись зубы. При этом его рука, сжимавшая затылок Кента, не давала отстраниться. Вторая уже стаскивала рубашку, дразнила чувствительную кожу. Джонатан почувствовал, как кровь пульсирует в возбуждающемся члене.
Кент снова попытался отстраниться. Лутор выглядел возбужденным: тонкие влажные губы приоткрыты, дыхание сбивается, Лайонелл дрожал, хотя было тепло. Медленно уложил Джонатана на диван. Расстегнул ему джинсы, стянул вместе с нижним бельем. Отстранился. Полюбовался картиной, которую сам же и создал. Также медленно скинул с себя домашние рубашку и штаны.
Джонатан смотрел на импровизированный стриптиз, как завороженный. Может, в его стакане была не выпивка… ну то есть, не простая выпивка… какой-нибудь наркотик, прости господи… Иначе почему он не сопротивляется? Почему позволяет этой богатенькой сволочи делать всё, что тому вздумается?
Ему вздумалось развести Джонатану колени и устроиться между ними. Пальцы тем временем требовательно коснулись сосков, защекотали светлые волоски на груди и переместились на живот.
Реакция на чужое прикосновение к члену была столь стремительной, что Джонатану даже стало как-то неловко. А еще обидно за Марту. Что Лайонелл о ней подумает? А она ведь хорошая жена. И в постели старается доставить ему удовольствие.
Лутор довольно хмыкнул и завозился с чем-то под диваном. Потом влажный палец, преодолевая естественное сопротивление мышц, проник внутрь. Вперед-назад. Вперед-назад. Вперед-назад. Затем второй отправился туда же.
Самое время было послать Лайонелла в жопу.
Будто бы догадавшись о его мыслях, тот так и сделал.
– Ну, расслабься. Не делай сам себе больно.
Борясь с неприятными ощущениями и унижением, Джонатан вцепился Лайонеллу в плечи. Удивительная мазь приятно холодила, и это еще больше усиливало возбуждение. И Джонатан уже сам не мог определить, чего же он хочет: чтобы издевательства прекратились или продолжились с перспективой обоюдного удовольствия? А Лайонелл тем временем медленно входил в него. И Джонатану казалось, что его разрывают изнутри. Чтоб сдержать слезы боли пришлось зажмуриться и до крови прикусить губу.
К боли примешивалась жалость. К самому себе. Шлюха ты, Джонатан. Обычная шлюха. Только те продаются за деньги, а ты за клочок бумаги. А раз шлюха, то чего ж жаловаться? То, что ты сделал с Россами – это не подвиг, это подлость. А за подлость надо платить. Голос в голове почему-то был отцовский. И это только усиливало чувство вины, делало ситуацию еще невыносимей.
А Лайонелл уже не сдерживал себя. Лицо миллионера неприлично раскраснелось, лоб вспотел, вены на шее вздулись. Член долбил всё настойчивее, всё глубже. Мышцы там растянулись, боль уменьшилась, стала даже пикантной… И тут Лайонелл задел простату. Не то чтобы это был пик наслаждения… Но это было… не так, как всегда. Ну, вы понимаете. Что-то особенное. Необычное. Что он никогда не испытал бы с Мартой. Джонатан даже вскрикнул пару раз. То ли от удовольствия, то ли от удивления.
Рука Лайонелла как бы между делом легла на возбужденный член Джонатана. Грубо и властно. И это тоже было… необычно. Не так, как всегда.
И оргазм был – совершенно особенный. У обоих.
Впоследствии Джонатан часто раздумывал, зачем Лайонеллу всё это было нужно? Рассчитывал еще на какую-то помощь? При этом понимал прекрасно, что добром ничего не получит и собирался шантажировать? Или Джонатан чем-то его задел и тот в ответ решил унизить? Хотел зачем-то закрепить свою власть над ним? Сплошные вопросы. И не ему с его завершенным средним образованием искать на них ответы. Пытаться разгадать загадочную луторовскую душу. Чтоб её.
Поэтому он просто смирился.
Он трахнулся с Лутором. В жизни и не такое бывает. Вот сын у него, к примеру, вообще с другой планеты, и ничего. Главное, что все живы-здоровы.
Он этого не хотел, но так получилось. Он пытался защитить свою семью. Лутор этим воспользовался. Ну и пусть подавится. А Джонатан переживет. Уж как-нибудь.
И Джонатан пережил. Пока Лайонелл не явился на купленный завод с очередной инспекцией. И не пригласил старого друга Джонатана выпить по старой памяти.
У них всегда это дело начиналось с выпивки. На трезвую голову с Лутором общаться было невозможно.
***
Лекс долго добивался уважения Джонатана Кента. Почти также долго, как отцовской любви. И с тем же результатом. Раз за разом упрямый гордый фермер вежливо (а порой и не очень) посылал его в небывалые дали.
И в какой-то момент Лексу надоело.
Вы будете моим, мистер Кент. Не хотите по-хорошему, значит, будет по-плохому.
Впервые удобный случай заполучить старину Кента в личное пользование представился Лексу во время истории с братом. Милым добрым братом. Выжившим его из дому. Молодец, братишка. А, в принципе, спасибо тебе огромное. Когда б еще Лекс смог вволю пообщаться с Джонатаном Кентом?
Совместная работа сближает. А совместные помывки после этой самой работы – так это вообще отдельная песня. Хорошо, что Кларк еще мал, ходит себе в школу и не видит, как папа и лучший друг поливают друг друга из бочки. Полуголые. Мокрые. Напряженные.
Да, мистер Кент, мое нагое тело вас напрягает, признайтесь. И не надо делать вид, что вам просто неловко. Можно подумать, вы до меня голых мужиков никогда не видали. А в школьной душевой вы, видимо, купались в полотенце. Может, вы и жену трахаете в темноте под одеялом? Или не трахаете… Иначе с чего бы такой стояк? О, понимаю, 20 лет брака – это вам не фунт изюму. До климакса миссис Кент, конечно, еще далеко, но чувства всё равно уже не те. А вот у вас как раз период «седины и беса». Кстати, знакомьтесь, ваш персональный бес, Лекс Лутор. Нравлюсь? Да ладно, не смущайтесь, всё равно вижу, что нравлюсь. Чем-чем, а внешностью меня природа не обделила. Она и вас не обидела. Казалось бы – обычный фермер, уже в годах, столько лет тяжелой работы за плечами… Но я хочу вас сильнее, чем всех кто был до вас, всех этих молоденьких развратных кобелей вместе взятых.
А я всегда получаю, что хочу.
Он получил его. После истории с тем журналистом, Роджером Никсоном. Лекс впервые убил человека. Странное чувство. Сродни первого траха. Только никак не понять, кого же тут трахнули…
Добрый милый Джонатан пришел его утешить.
Лекс пил горькую. Ну и Джонатану предложил заодно. В конце концов, он ведь радушный хозяин, не так ли? В ответ Кент как-то горько усмехнулся и почему-то покосился на диван. С неприязнью так покосился. И сказал, что Лексу уже хватит.
Вам видней, мистер Кент. Вы вообще всегда правы, мистер Кент. Как же я вас хочу, мистер Кент… А в ответ только «Лекс, ты пьян. У тебя был тяжелый день, сынок. Это надо просто пережить»… Врешь, Джонатан, никакой я тебе не сынок. Твой сын сейчас на ферме, утешает твою жену. А ты здесь утешаешь меня. Так за чем же дело стало? Я знаю отличный способ утешиться. И знаю, что ты давно этого хочешь. Может, хватит уже быть правильным мистером Кентом, побудь просто Джонатаном. А я буду просто Лексом. Здесь только ты и я. Никто не узнает. Я ничего не скажу твоей семье, и ты моему отцу, пожалуйста, тоже ничего не рассказывай.
Просто побудь со мной. Побудь моим…
***
Жалость – плохой советчик. Он это всегда знал. И всё равно пошел у нее на поводу. Мальчишка выглядел таким потерянным. Таким одиноким.
А Джонатан опять чувствовал себя виноватым. Опять по его вине свершилась подлость. И на этот раз похуже, чем с Россами. Ну и горазд же ты, Джо, чужими руками могилы копать! Отцовский голос звучал в голове набатом. Разрывал изнутри. И Джонатан заткнул его старым проверенным способом.
И провалился, как в болото, с головой.
Ему стоило бы догадаться, что Луторы, они как наркотики: бросить нельзя. Можно только сменить на более тяжелые.
На следующее утро он позвонил Лайонеллу. Сам позвонил, не стал дожидаться, пока добрые люди донесут. Позвонил на личную линию.
– Только для членов семьи, ха-ха-ха. Приятно чувствовать себя моим членом, Джонатан?
Номер Лайонелл презентовал ему на их десятую годовщину. Юбилей, чтоб его. С улыбкой дьявола-искусителя Лутор-старший предложил Джонатану набрать номерок, если тот соскучиться. Ну вот и соскучился. По свободе выбора. По свободе от тебя, Лайонелл. По отношениям, где он будет главным… ну хоть чуть-чуть…
Если Лутор-старший и удивился звонку, то виду не подал. Что-что, а лицо он всегда держать умел. До-о-олгие годы практики, надо полагать. На предложение встретиться ответил настороженным согласием. И тут же, видимо, бросился к своим шпикам выяснять, в чем дело. Выяснил, скорей всего. Уж слишком спокойно воспринял заявление Джонатана, что они расстаются. Да, именно вот так:
– Мы расстаемся.
Никаких «нам стоит», «нам надо», «я тут подумал». Четко и ясно. Твердо и решительно. В конце концов, мужик он или баба какая? Ну и что, что в постели с Лутором он всегда был снизу, зато в жизни будет сверху. Я так решил, мистер Лутор. Сегодня ночью. Пока спал с вашим сыном.
– Ты хорошо подумал, Джонатан?
– Да я особо и не думал. Просто задумался. О перспективах. Впервые с тех пор, как мы познакомились.
– О, так значит, у тебя появились перспективы, – Лайонелл улыбался, но как-то зло. Не то, чтобы Джонатан это видел, но он чувствовал. Когда спишь с кем-то 15 лет, начинаешь чувствовать такие вещи. Даже если не хочешь.
– Да, у меня другой любовник, – к чему отпираться, всё равно узнает. На то он и Лутор.
– Да ведь я не ревнив, Джонатан. И тот, другой, я так думаю, тоже.
– Дело не в нем. Дело во мне. Я могу изменять жене… как выяснилось… Но изменять любовнику – это уже перебор. Мы с тобой расстаемся, Лайонелл.
– Как знаешь, Джонатан, как знаешь.
Но он не знал тогда, что Луторы – злопамятные мстительные сволочи. И о своем решении он еще пожалеет.
Лекс напоминал Джонатану бездомную дворняжку: тявкает злобно, а погладишь ласково – и сразу ластиться начинает. К ласке Лекс был непривычен. Вообще. Разные там фистинги, римминги, кунилингусы – всё это Лекс практиковал в постели часто и охотно. Со знанием дела, можно сказать. А вот элементарные вещи – взять к примеру то же поглаживание – с этим у младшего Лутора были проблемы. Ну прям беда.
А Джонатан проявлять нежность как-то стеснялся. Пожилой ведь мужчина, семейный. А туда же! Мало того, что под сраку лет завел себе молоденького любовника (почти ровесника сына), так еще будет он лезть к нему с объятиями, как к какой-нибудь барышне.
В итоге их личная жизнь напоминала какой-то сексуальный марафон. Постоянный бег с препятствиями. Где все препятствия – у тебя в голове. Душевно-эмоциональные такие препятствия.
Лекс никогда его не целовал. Не обнимал. Не говорил о любви. Но Джонатан знал – просто знал, черт возьми! – что мальчишка без него пропадет. Или окончательно озлобится. Станет копией папаши. Ну как тут его бросишь?
Джонатан закончил чинить трактор и вернулся в дом. Принял душ, вымыл голову. И прям так, в расстегнутой рубашке и с полотенцем на шее, спустился в гостиную. Хотел футбол посмотреть. «Вашингтон Рэдскинз» как раз должен был играть с «Чикаго Бэарз». Гостиная оказалась занята. Кларк готовил уроки. С другом.
– Лекс, ты шутишь.
– Точно тебе говорю, Кларк, доблестные хладнокровные самураи вовсю практиковали сюдо. Эта практика пользовалась большим уважением и вообще всячески поощрялась. Самураи считали, что сюдо благотворно действует на юношей, уча их достоинству, честности и чувству прекрасного. И противопоставляли его женской любви, которую обвиняли в «размягчении» мужчины.
– О чем вы тут говорите?
– Лекс помогает мне с докладом, папа. Хотя лучше б не помогал. Я теперь при слове «самурай» заикаться начинаю. Не представляю, что завтра буду делать в классе!
– А ты закрой глаза и читай доклад по памяти, – Лекс откровенно смеется. – А еще лучше одень паранджу. У меня как раз завалялась одна. В нее была упакована одна девица, которую я привез из поездки по Ближнему Востоку. Ужасная зануда оказалась. Пришлось вернуть обратно. А паранджа осталась. На долгую добрую память. Могу одолжить. Так и вижу, как ты, облаченный в черное с головы до пят, читаешь скорбным шепотом: «Сюдо – это такой японский вариант педерастии… то есть гомосексуальных отношений между юношей и взрослым мужчиной… был распространён в самурайской среде до 19 века…»
– Лекс, прекрати!
Красный как помидор сын вскочил с дивана, на котором они занимались… хм, уроками… Лутор, напротив, остался сидеть, вальяжно раскинувшись.
– Может, лучше напишешь доклад о педерастии в античные времена? – Лекс уже откровенно ржет.
– Мне надо помочь маме, – Кларк просто не знает, куда деваться.
– Миссис Кент уехала в город за покупками, – Лекс никогда не называет Марту по имени. Даже когда они наедине. Своеобразный луторовский церемониал. Своего рода дань уважения. Это странно, но он уважает Марту. Хоть и спит с ее мужем. Джонатан этого не понимает. Но время от времени пытается понять. Странно, вот Лайонелла понять его совсем не тянуло. А Лекса иногда хочется. И не только понять. Вон он как развалился. Рубашка задралась, выставляя напоказ строгие кубики пресса. Иногда Джонатан даже гордится собой: какой у него красивый любовник.
– Точно, надо помочь ей с покупками. Я сбегаю в город, пап.
– Лучше съезди, – небрежным жестом Лекс бросает другу ключи от новенького спортивного Porsche.
А еще иногда Джонатан ловит себя на желании сказать Лексу правду. Вот как сейчас, он едва успел прикусить язык, чтоб не ляпнуть, что сын пешком доберется быстрее. Просто порою это кажется само собой разумеющимся. Поделиться проблемами. Спросить совета. Опереться на кого-то, кто не слабее тебя.
В такие минуты Джонатан напоминает себе, что Лекс – еще мальчишка. Почти ровесник сына. И при всей своей железной броне, внутри – хрупкий и ранимый, как бабочка. Черный махаон. Видел в какой-то книжке. Красиво. Бабочки вообще красивые. Но их так легко спугнуть. Как и доверие Луторов. А однажды улетев, они уже никогда не возвращаются назад.
Поэтому Джонатан молчит. Тем более сын совсем не против поводить крутую машину. Вон как глаза загорелись. Хорошо, не спалил ничего. А то с ним такое бывает.
– А хотите, мистер Кент, я вам расскажу об античной педерастии?
Джонатан невольно оглядывается, но Кларка уже и след простыл. Слава богу. Не стоит ему видеть, как отец сходит с ума на старости лет.
– Или даже покажу, – Лекс плавно соскальзывает с дивана и устраивается у Джонатана между ног. – Начнем, пожалуй, с минета.
Нет, всё-таки в том, что твой сын – суперчеловек, есть свои плюсы. В этом Джонатан убедился, когда их вместе с девчонкой Лэнг взяла в заложники сумасшедшая троица фриков. Конечно, Кларк молодец, справился и так. Но поволноваться пришлось. Марта вон полпузырька валерьянки выпила. Зато спит теперь, как ни в чем не бывало. А Джонатану вот не спиться. А еще не лежится, не сидится. Вот и бродит по амбару, как приведение.
Без Кларка здесь всё совсем не так. Да и Кларк в последнее время совсем не такой. Сын стал совсем взрослым. Вон, даже ночевать не явился.
– Второй час ночи, где его черти носят? – бурчит Джонатан себе под нос.
– Наверняка утешает мисс Лэнг.
Умеют же Луторы подкрадываться незаметно, чтоб их.
– Что ты тут делаешь, Лекс?
– Кларк… рассказал мне, что случилось, – ага, счаз, рассказал. То-то у тебя синяк на скуле. Хороший, видимо, у вас «разговор» получился. Душевный. А ведь Джонатан столько раз повторял сыну, что насилие не выход. Силой, сынок, ничего хорошего не добьешься. Уж поверь папке, папка лучше знает. Ну и Лайонелл теперь догадывается. – Я пришел проверить как ты.
Джонатан удивленно замер.
– Ты… волновался? За меня, Лекс? Или боишься судебного иска?
– Черт, Джонатан, я здесь не причем! Клянусь тебе! Ну хоть ты-то мне поверь! – Лекс подлетает ближе. И смотрит глазами побитой собаки. Да-да, Джонатан, твой любимый кинк – бездомный щенок, которого ты подобрал и отогрел.
Еще скажи: перевоспитал. Перевоспитание в постели – отличный педагогический метод! Может, запатентуешь, Джо?
Но на этот раз Джонатан велит отцовскому голосу заткнуться. Потому что за всё время, что они вместе, Лекс впервые так открыто проявляет свои чувства. И Джонатан боится спугнуть момент.
– Ну, это ведь могло быть случайностью…
Черт, у Луторов не бывает случайностей. Но сейчас перед ним не Лутор. Это просто Лекс. А он просто Джонатан. И он не хочет быть одиноким в этой Крепости одиночества.
– Черт, Джонатан… я…
…«люблю тебя»… «беспокоился о тебе»… «не представляю, что бы я делал без тебя»…
Какой вариант тебе нравится больше, Джонатан? Выбирай. Выбирай сам. Потому что у Лекса с признаниями та же беда, что и с нежностью.
Хотя с нежностью, похоже, наметился прогресс.
Той ночью (после того, как его и всю его семью едва не убили чокнутые фрики), в амбаре своего сына, в темноте промерзлой осени Джонатан Кент впервые поцеловался с мужчиной. Неплохо вышло. Зря он так переживал по этому поводу.
А потом они с Лексом занимались любовью… да, любовью… Прямо на сене. И Лекс был таким испуганно-нежным. Выцеловывал каждый сантиметр его тела. И трогал везде. Сам снял с него одежду. И разделся тоже сам. Сам насадился на Джонатанов член. Протолкнув собственный крик Джонатану в глотку, потому что продолжал целовать. Продолжал всё время, пока насаживался на Кента. Пока пытался вобрать его в себя. Всего.
Они были так нежны друг с другом той ночью. Будто старались выбрать всю нежность, что не растратили до этого.
И, видимо, выбрали ее той ночью до конца. Испили досуха. Оставив напоследок лишь боль и ненависть.
А потом у Лекса были какие-то важные дела. И приехать ну никак не получалось. К тому же теперь он старался не попадаться Кларку на глаза. И это, конечно, добавляло проблем.
Но Джонатан старался не заморачиваться. Восстанавливал ферму потихоньку. Свозил жену на свидание. Купил себе пару рубашек веселенькой расцветки. После той ночи у него было какое-то благостное настроение. Хотелось осчастливить весь мир. И высадить герань под окном.
А потом сенатор Дженнингс попросил его выдвинуть свою кандидатуру на выборах. И это было началом конца.
«Несчастные! Все вы безумны!
Верите вы, что отплыли враги? Что быть без обмана
Могут данайцев дары? Вы Улисса не знаете, что ли?
Либо ахейцы внутри за досками этими скрылись,
Либо враги возвели громаду эту, чтоб нашим
Стенам грозить, дома наблюдать и в город проникнуть.
Тевкры, не верьте коню: обман в нем некий таится!
Чем бы он ни был, страшусь и дары приносящих данайцев…»
Лекс однажды, красуясь перед Кларком (а на самом деле – перед Джонатаном, который как раз делал вид, что читает газету, но на самом деле, конечно, слушал и очень внимательно), решил не ограничиться просто крылатым выражением, а процитировал отрывок полностью. Хорошо хоть не на древнеримском. Неплохо так процитировал, кстати, с выражением. Джонатан даже запомнил. Но когда Лайонелл предложил помощь с предвыборной кампанией, вергилиевские слова почему-то вылетели из Джонатановой головы напрочь.
– Настоящий американский фермер-трудяга. Уже вижу этот плакат для избирательной кампании. К сожалению, учитывая твое финансовое положение, выступлений на телевидении не предполагается.
– Слушай, я не знаю, как ты узнал, что я собираюсь баллотироваться в сенат штата, но если ты пришел меня от этого отговорить…
– Нет-нет-нет, я как раз пришел, чтобы предложить поддержку. Но для этого тебе понадобятся деньги и влияние. Хочу сказать, у тебя не просто более сильный противник…
– Ты хочешь меня поддержать? Чтобы я поборолся с твоим сыном? Зачем тебе это надо?
– Лекс еще слишком молод. Он всегда стремился к власти. Если ему с первого раза удастся ее заполучить, боюсь, он приобретет к ней просто зверский аппетит. И тогда он сожрет весь мир.
– Я поговорю с ним.
– Думаешь, он тебя послушает?
– Меня – послушает.
– Брось, Джонатан, я знаю, ты мне не доверяешь. Но у тебя для этого нет оснований. Я прошу тебя принять мою помощь.
– Лекс как-то сказал мне, что у Луторов ненависть похожа на любовь. Сейчас я готов в это поверить.
– На самом деле мальчик тебя обманул. Или он обманывает самого себя. Луторы не способны любить. Поэтому мы взяли чувство, наиболее схожее с любовью по силе, и возвели в культ. Поместили уродливое чувство в красивые декорации. Сгладили элегантными церемониями. Со стороны не трудно перепутать. Постороннего вся эта мишура способна сбить с толку. Но сущность всё равно осталась прежней. Ненависть есть ненависть. Мы, Луторы, любить не умеем, Джонатан.
– Я его научу.
– Как в свое время научил Кларка ходить на горщок? Брось, Джонатан, это ж разные вещи. Такому разве научишь? Я вот, к примеру, никогда специально не учил Лекса ненавидеть. А ты уже лет пять как стараешься научить любить. Вот только ненавидеть Лекс умеет превосходно, а с любовью по-прежнему проблемы. Похоже, это тот случай, когда врожденные инстинкты сильнее привитых рефлексов.
– Можешь говорить, что хочешь, Лайонелл. Я тебе не верю. Зато верю в Лекса. Мальчик справится. Я ему помогу.
А еще он верил в то, что тогда говорил. Поэтому и деньги взял. Был уверен, что сможет всё объяснить.
Вот только он не учел, что для Лекса отцовское имя, что красный криптонит для Кларка: как только Лаойнелл или криптонит вступают в игру, воспитанию мальчишки уже не поддаются.
Черт, лучше б он с ним переспал. Измену с отцом Лекс ему бы еще простил. А вот сговор с отцом – никогда. Сговор с отцом против него, Лекса – тем более.
Это был конец. Или полный и бесповоротный пиздец, как говорят в народе.
Разговор с Лексом не удался. Марта говорила так иногда, когда у нее что-то пригорало на кухне.
– Не удались сегодня пироги, ребята. Будем есть баклажаны.
Жаль, что в отношениях так нельзя. Заменить пироги на баклажаны. Ненависть на любовь.
– Лекс, послушай…
– Нет!!! Мать твою, Джонатан, с кем угодно, но не с ним! Чем ты думал? А главное – о чем? Уж явно не обо мне!
– Лекс, малыш…
– К черту, Джонатан, всех твоих малышей к черту! Я стерпел, когда ты пошел против меня на выборах, но когда ты пошел к моему отцу…
– Лекс, – Джонатан сам не ожидал, что в его голосе будет столько боли. И Лекс не ожидал. Умолк на полуслове.
А Джонатан Кент впервые в жизни опустился на колени. По доброй воле. Да еще перед Лутором.
– Пожалуйста, Лекс. Не делай этого с нами.
– Чтоб тебя, Джонатан…
Лекс с силой провел по лицу, стараясь стереть лишние эмоции. Сделал пару шагов и буквально рухнул в кресло, как подкошенный.
Джонатан осторожно приблизился. Опустился между широко раздвинутых ног. Черт, никогда не делал минета. В их паре всякие «извращенческие штучки» были по части Лекса. Джонатан вдруг подумал, что это, наверно, нехорошо. Что ж всё ему да ему? А где же здесь справедливость?
Он нерешительно расстегнул молнию Лексовых брюк. Приспустил боксеры. Блин, они любовники уже пять лет, а он никогда до этого не видел член Лекса так близко. Так отчетливо. Боже!
Джонатан поймал себя на мысли, что любуется членом Лекса. До этого ему и в голову не приходило любоваться чьим бы то ни было членом. Даже собственным. Но у Лекса он такой… изящный. Бледнорозовый. С карамельной головкой.
Джонатан вдруг испугался. Конечно, поздно ему уже чего-то бояться, а всё равно как-то не по себе. А еще больше испугался, что передумает. Поэтому Джонатан быстро наклонился вперед и вобрал его в рот.
У Лекса перехватило дух, и он вцепился руками в подлокотники. Намертво. Жаль, что нельзя так же намертво зафиксировать ноги. Джонатан положил руки любовнику на бедра, стараясь удержать. Подмахивая слишком пылко Лекс рисковал задушить его собственным членом.
Отличная передовица для завтрашних газет: «Кандидат в сенаторы задушен пенисом своего оппонента в самом дорогом отеле Метрополиса». К черту газеты! Со всеми мотелями! Со всеми соседями! Всё – к черту! Он просто должен всё исправить.
Сначала задрожали бедра Лекса. Потом дрожь перешла на всё тело. И с глухим криком он излился Джонатану в рот.
Несколько минут оба восстанавливали дыхание. А Джонатан втайне надеялся, что они восстановят кое-что еще. Отношения. Ведь именно это у них и было – отношения?
– Сосешь ты, конечно, классно, Джонатан, но это ничего не меняет. Ты предал меня. На деле предал. Такое не исправишь языком. Не волнуйся, Кларк, мы с твоим отцом уже расстались.
Джонатан резко обернулся. Кларк. Это действительно Кларк. Его сын. Стоит в дверях, сминая в руке дверную ручку. Слава богу, Лексу сейчас не до деталей. А Кларк смотрит на отца так… растерянно… потерянно? Прости, сынок. Хоть ты прости. Потому что Лекс уже не простит. Он сейчас это понял. По холодному тону. По тому, как спокойно он застегивает брюки. С каким пренебрежением смотрит. По его походке, когда он уходит. Уходит от него. Навсегда.
В дверях Лекс всё же задержался. Повернулся к Кларку. На лице фирменная луторовская ухмылка.
– Ты был прав, Кларк. Я всегда хотел твоего отца. Только немного в другом смысле. – И вышел. Даже дверью не хлопнул.
Только теперь Джонатан осознал всю гениальность Лайонелловой мести, всю его дальновидность. Какая красивая интрига: уничтожить врага его же руками. Ты хорошо изучил своего сына. Да и тебя неплохо! Эх, сынок, с кем ты вздумал тягаться!
Как больно, папа. В груди больно. Я раньше думал, что разбитое сердце – это просто метафора, красивые слова из дамских романов Марты. Ан нет, гляди ж ты, оно таки бьется. На части. На мелкие, мелкие осколки.
Кларк что-то кричит. Но я ничего не слышу, папа. Я даже тебя уже не слышу. И в глазах почему-то темнеет. Больно, папа. Разбитое сердце – это так больно. Мое старое больное сер…
***
– Думаешь, от того, что ты станешь сенатором, что-то изменится, сын? Да будь ты хоть Президентом, близкие тебе люди всегда будут знать, что у тебя в душе. И поэтому Джонатан Кент никогда не полюбит тебя. Он просто выбрал из двух зол меньшее. Ты просто меньшее зло, чем я, Лекс.
Чертов папочка. Ты опять всё изгадил. Чтоб ты пропал со своею правдой! Провалился в тартарары на веки вечные! Почему ты не оставишь меня в покое? Почему ты не оставишь в покое Джонатана Кента?
Лекс просто хотел, чтобы Джонатан им гордился. Любовник-сенатор – это ведь повод для гордости, правда? А вместо этого он решил баллотироваться вместе с ним. Против него. Черт, Джонатан, даже ты не можешь быть таким идиотом! Но Лекс еще не верил, что это конец. Уговаривал себя, что это ничего не значит. На самом деле – ничего не значит. Еще одна разновидность постельной игры. Очередная попытка выяснить, кто сегодня сверху.
Он поговорит с Джонатаном и всё наладится. Разъяснится, по крайне мере.
А потом папочка нанес визит. И рассказал, откуда у Кента деньги на предвыборную кампанию. А еще показал пару старых фото.
Что у Кента (теперь только так) кто-то был до него, Лекс знал всегда. Определенный опыт любовника говорил об этом весьма красноречиво. Но что этим любовником был его папаша…
Нет, это Лекс еще бы стерпел (блин, надо же так опуститься!), но интриги у него за спиной. Блядь, все Кенты, видать, такие! А еще Луторов попрекают. Уж чья бы корова мычала!
Лекс еле дождался папкиного ухода и сразу набрал знакомый (родной) номер.
– Надо встретиться, Джонатан. Я закажу нам номер в «Экселэнсе».
И вот теперь он плетется на улице. Ночью. Один. Пешком как дурак. В тайной надежде, что прогулка поможет проветрить мозги.
И ничуть ему не больно! Ни капельки! Подумаешь, очередной любовник! Мало ли их было! И все в конечном итоге оказывались суками. Кент просто не стал исключением из правил. В этой жизни не бывает исключений, Лекс! Ты думал, он особенный, да он как все! И не смей по нему рыдать, слышишь! Ты же Лутор! Так что голову выше и вперед. На встречу исполнению желаний. После сегодняшней ночи быть тебе сенатором стопудово! Кент теперь не то что в сенат, в дворники баллотироваться побоится. Вина задушит. Так что считай, что ты теперь сенатор Лутор!
А зачем?
Для кого, мать вашу?
Мимо промчалась машина скорой помощи. С воем и мигалками скрылась за поворотом.
А Лекс так и остался стоять на мостовой. Потому что в этот момент он вдруг чертовым луторовским чутьем понял, догадался, почувствовал – что не для кого. Уже больше не для кого.
***
Кларк ворвался к нему на рассвете. Кларку вообще все эти навороченные системы безопасности ни по чем. Он их просто не замечает. Игнорирует. Молодец, что тут скажешь! Талант у парня.
Лекс сидел на кровати, потягивая бурбон. И вовсе он не напивался. Он поминал. Святое дело!
– Это из-за тебя, скотина! Мой отец умер из-за тебя.
Тут Лекс, конечно, мог бы поспорить. Ни один он сюда руку приложил. Но что толку спорить с собственной совестью?
– Это всё ты! Ты!
Кларк выбил из рук стакан. Рывком стянул с постели. И приложил от души. Да, рука у младшего Кента тяжелая. Лекс это еще с прошлого раза запомнил.
– А вот Джонатан меня никогда не бил, – Лекс сам не понял: хвастается он или жалуется. По большому счету, бить его все-таки стоило. Драть, как сидорову козу. Глядишь, и выросло б из него чего путного.
И Джонатан был бы жив.
– Ну да, он тебя только трахал, – Кларк злобно щурит глаза. – Теперь уже не сможет. Хочешь я осчастливлю тебя вместо него? Напоследок? Хочешь?
Одежда трещит. Лекс вскрикивает – Кларк совсем не деликатен. Боль. Боль и злость – на отца, на судьбу, на Лекса – заставляют его быть жестоким. А еще обида. Смертельная обида. Всё на тех же отца, судьбу и Лекса. С отцом уже не поговоришь, ничего не объяснишь, ни черта не исправишь. С судьбой – те же заморочки. Зато Лутор – вот он, туточки. Корчит пьяные рожи.
Кларк врывается в бывшего друга (отцовского любовника) резко, без подготовки. Да он и не знает о ней ни черта. Он и в женской-то подготовке не очень-то разбирается, а мужская физиология для него и вовсе темный лес.
Лекс хрипит, стараясь сдержать крики боли, до крови обкусывает губы. Но боль – это хорошо. Боль притупляет чувство вины. Несет искупление. Жаль только, что тело не хочет помочь душе искупиться. Мечется под Кларком, бессознательно стараясь отодвинуться. Ничего, Кларк сильный. Он удержит тело. А Лекс в благодарность сдержит крики. Не стоит смущать парня. Еще передумает.
К тому же, наказание нужно принимать молча. Так его папочка учил.
***
Кларк сидит на постели, стараясь привести мысли в порядок. Сейчас бы в душ, под холодную воду. Но там Лекс. Смылся, как только смог. Заперся и торчит там уже полчаса. Может, он от стыда вены себе вскрыл? Кларк почти равнодушно сканирует стену. Нет, моется, сволочь. Стоит, дрожит. Видно, не рассчитал с холодненькой.
Кларк отворачивается. На душе мерзко. Несмотря на все заверения младшего Лутора:
– Не волнуйся, Кларк, всё путём. Мы просто сняли напряжение. И остальным совсем не обязательно знать, как именно, – и сразу в душ шасть.
А Кларк сидит тут как дурак уже полчаса. Прилечь бы. Обида прошла. Боль притупилась. Адреналин вымылся из крови без всякого душа, когда он мельком увидел задницу Лекса. Нет, всё-таки прав был отец, когда говорил, что насилие не выход. Силой, сынок, ничего хорошего не добьешься. Насилие порождает только насилие. Да еще, может, чувство вины.
Но он не хочет сейчас думать об этом. Черт, он просто не выдержит, если будет думать об этом сейчас. У него стальное тело, но не стальные нервы! Слишком много событий. Слишком много эмоций.
Блин, ну на кой он поперся за отцом в ту гостиницу? Зачем он вообще подслушал тот телефонный разговор, где Лекс назначал отцу встречу? Почему просто не спросил отца, в чем дело? Он ведь обещал доверять ему. Доверие не предполагает шпионство. Даже если обозвать это защитой. «Я просто прослежу, чтоб с отцом всё было в порядке. Проконтролирую, чтобы Лекс не сделал ему ничего плохого». Ага. Проверил. Проконтролировал. Что-о-об тебя!
Зачем он наорал на него? Знал же, что у папы больное сердце. Ему нельзя волноваться. Было.
В конце концов, ну трахнулся он с Лексом, что такого? Это еще не конец света. Люди и не с таким живут. Живут…
Господи, за что?!
Лучше б отец и дальше трахался с Лексом. Лишь бы жив был! Лишь бы последние слова, услышанные им от сына – не были словами упрека.
И больное сердце – из-за него, Кларка. Дома ему, видите ли, не сиделось! В столице пожить захотелось. Пожил? А вот папа умер.
Кларк уткнулся в подушку, стараясь заглушить рвущиеся из груди рыдания. Подушка пахла чайными листьями, оливками и мускусом. Ну да, любимая парфюмерная линия Лекса – Trussardi. Кларк вдруг вспомнил, как часто от отца пахло так же. А ведь он никогда не пользовался парфюмами. Черт, что ж ты был таким слепым-то, Кларк? На кой тебе суперзрение и супернюх, когда под самым твоим носом?..
Кларк в раздражении швырнул подушку через всю комнату. Всё, пора домой. Иначе он кого-нибудь тут прибьет. И не факт, что Лекса.
А Лекс в это время, стоя под душем, трясся от беззвучных рыданий, оплакивая Джонатана Кента.
Я не знаю, зачем пришел на его могилу. Что я могу доказать ему мертвому, раз не сумел доказать живому? Но я всё равно пришел. Пришел, потому что хочу доказать самому себе. Доказать, что несмотря ни на что…
…несмотря на всё, что он сделал…
…несмотря на всё, что так и не сделал я…
…я всё-таки любил его.
Хотя мы, Луторы, любим как ненавидим. И ненавидим как любим…
– Мы уже пять лет вместе, а я всё никак не пойму: ты меня любишь или ненавидишь?
Я растянул губы в ехидной семейной усмешке:
– Да какая тебе разница, Джонатан? Мы, Луторы, любим как ненавидим. И ненавидим как любим…
Сколько он себя помнил Лекс всегда мечтал об отцовской любви. Нет, с годами он поумнел, конечно. Допетрал наконец, что мечты – это что-то одно, а реальная жизнь – абсолютно другое. Но боль от разбитых иллюзий осталась. И время от времени напоминала о себе. Фантомная боль. Как от ампутированной конечности, которой уже и нет-то давно, а мозг всё не хочет с этим смириться. Да и то сказать, желание-то было о-го-го! Такое просто так не проходит. Лекс отцовской любви буквально жаждал. Чтоб папка подхватил на руки, подбросил в воздух… потрепал по голове, на худой конец.
Но Лайонелл Лутор на чувства был скуп. Порою казалось, что у него и для эмоций есть особое штатное расписание. Вся жизнь по графику.
В итоге первым мужчиной, подхватившим Лекса на руки, прижавшим к груди стал обычный канзасский фермер. Джонатан, так-его-раз-так, Кент. Если бы Лекс был фаталистом, он бы сказал: «Это была судьба». Но он сказал: «Это был метеоритный дождь, мать его».
И никогда ни одному человеку на свете Александр Лутор так никогда и не признался, что именно воспоминания о крепких надежных руках странного незнакомого взрослого впоследствии частенько помогали ему удержать пошатнувшееся душевное равновесие.
В запале очередной ссоры Кларк как-то обвинил его в зависти. Ты, мол, всегда хотел то, что было у меня: мою семью, моих друзей, мою девушку. Какую только фигню не сморозишь в запале. Ни его друзья, ни тем более девки младшему Лутору и на… не на… Да и маму свою он ни на одну святую менять не собирался. Для Лекса это был тот самый случай, когда мертвая львица лучше живой собаки.
А вот отцами он бы махнулся.
Джонатан Кент и Лайонелл Лутор. Щедрый и скупой. Уравновешенный и отмороженный. Любящий и ненавидящий. Идеал и… ну, его отец, в общем.
– Кто этот маньяк, который вел машину?
Лекс узнал его сразу. Пусть постаревшее, огрубевшее (обветшавшее), но именно это лицо периодически снилось ему по ночам.
И первым порывом Лекса было проверить – эти руки по-прежнему крепки и надежны?
– Это я. Лекс Лутор, – и первым протянул ему руку. Едва ли не впервые в жизни он первым протянул кому-то руку.
А в ответ получил:
– Езди помедленней.
Накоси-выкуси, дорогуша.
В общем, на берегу той реки разбилась не только его машина, но и очередная детская мечта. И Лекс не знал, чего ему жаль больше.
Он сделал всё, чтобы Джонатан никогда не узнал, как сильно его задел отказ канзасского фермера пожать ему руку. Он никогда не упрекал в этом Кента. Но молчание не всегда означает смирение.
Или прощение.
***
Если б не уговоры Марты Джонатан никогда не пошел бы на сделку с собственной совестью. И Лайонеллом Лутором. Что в принципе было одно и то же. Но жена очень боялась за Кларка. Да он и сам к тому времени боялся за Кларка. И уговорил-таки братьев Росс пропадать Лутору завод. А Лайонелл помог с бумагами. С его точки зрения всё было честно.
Он так ему и сказал, когда Джонатан приехал в замок за документами.
– Как по-моему, так всё по справедливости. А, мистер Кент? А раз так, то за то это грех не выпить.
Выпить к тому времени Джонатану, ох, как хотелось. Напиться и забыться, как покойный дед говаривал. Вот он и выпил. Потом выпил еще. И снова. Радушный хозяин всё подливал и подливал. Щедрый оказался, скотина. И хитрый, гад.
До того вечера Джонатан Кент никогда не курил, никогда не пробовал наркотиков, никогда не напивался…
И никогда не изменял своей жене.
Лайонелл Лутор всё верно рассчитал. Чувство вины, разбавленное алкоголем, плюс пара умелых движений, на которые он был мастак…
И предложение выпить на брудершафт. Джонатан даже не помнил, кому оно принадлежало.
Губы Лайонелла коснулись его. И сразу стало трудно дышать. Пытаясь глотнуть хоть чуточку воздуха, Джонатан приоткрыл рот… И это было расценено как приглашение. Язык Лутора проник глубже, так что стукнулись зубы. При этом его рука, сжимавшая затылок Кента, не давала отстраниться. Вторая уже стаскивала рубашку, дразнила чувствительную кожу. Джонатан почувствовал, как кровь пульсирует в возбуждающемся члене.
Кент снова попытался отстраниться. Лутор выглядел возбужденным: тонкие влажные губы приоткрыты, дыхание сбивается, Лайонелл дрожал, хотя было тепло. Медленно уложил Джонатана на диван. Расстегнул ему джинсы, стянул вместе с нижним бельем. Отстранился. Полюбовался картиной, которую сам же и создал. Также медленно скинул с себя домашние рубашку и штаны.
Джонатан смотрел на импровизированный стриптиз, как завороженный. Может, в его стакане была не выпивка… ну то есть, не простая выпивка… какой-нибудь наркотик, прости господи… Иначе почему он не сопротивляется? Почему позволяет этой богатенькой сволочи делать всё, что тому вздумается?
Ему вздумалось развести Джонатану колени и устроиться между ними. Пальцы тем временем требовательно коснулись сосков, защекотали светлые волоски на груди и переместились на живот.
Реакция на чужое прикосновение к члену была столь стремительной, что Джонатану даже стало как-то неловко. А еще обидно за Марту. Что Лайонелл о ней подумает? А она ведь хорошая жена. И в постели старается доставить ему удовольствие.
Лутор довольно хмыкнул и завозился с чем-то под диваном. Потом влажный палец, преодолевая естественное сопротивление мышц, проник внутрь. Вперед-назад. Вперед-назад. Вперед-назад. Затем второй отправился туда же.
Самое время было послать Лайонелла в жопу.
Будто бы догадавшись о его мыслях, тот так и сделал.
– Ну, расслабься. Не делай сам себе больно.
Борясь с неприятными ощущениями и унижением, Джонатан вцепился Лайонеллу в плечи. Удивительная мазь приятно холодила, и это еще больше усиливало возбуждение. И Джонатан уже сам не мог определить, чего же он хочет: чтобы издевательства прекратились или продолжились с перспективой обоюдного удовольствия? А Лайонелл тем временем медленно входил в него. И Джонатану казалось, что его разрывают изнутри. Чтоб сдержать слезы боли пришлось зажмуриться и до крови прикусить губу.
К боли примешивалась жалость. К самому себе. Шлюха ты, Джонатан. Обычная шлюха. Только те продаются за деньги, а ты за клочок бумаги. А раз шлюха, то чего ж жаловаться? То, что ты сделал с Россами – это не подвиг, это подлость. А за подлость надо платить. Голос в голове почему-то был отцовский. И это только усиливало чувство вины, делало ситуацию еще невыносимей.
А Лайонелл уже не сдерживал себя. Лицо миллионера неприлично раскраснелось, лоб вспотел, вены на шее вздулись. Член долбил всё настойчивее, всё глубже. Мышцы там растянулись, боль уменьшилась, стала даже пикантной… И тут Лайонелл задел простату. Не то чтобы это был пик наслаждения… Но это было… не так, как всегда. Ну, вы понимаете. Что-то особенное. Необычное. Что он никогда не испытал бы с Мартой. Джонатан даже вскрикнул пару раз. То ли от удовольствия, то ли от удивления.
Рука Лайонелла как бы между делом легла на возбужденный член Джонатана. Грубо и властно. И это тоже было… необычно. Не так, как всегда.
И оргазм был – совершенно особенный. У обоих.
Впоследствии Джонатан часто раздумывал, зачем Лайонеллу всё это было нужно? Рассчитывал еще на какую-то помощь? При этом понимал прекрасно, что добром ничего не получит и собирался шантажировать? Или Джонатан чем-то его задел и тот в ответ решил унизить? Хотел зачем-то закрепить свою власть над ним? Сплошные вопросы. И не ему с его завершенным средним образованием искать на них ответы. Пытаться разгадать загадочную луторовскую душу. Чтоб её.
Поэтому он просто смирился.
Он трахнулся с Лутором. В жизни и не такое бывает. Вот сын у него, к примеру, вообще с другой планеты, и ничего. Главное, что все живы-здоровы.
Он этого не хотел, но так получилось. Он пытался защитить свою семью. Лутор этим воспользовался. Ну и пусть подавится. А Джонатан переживет. Уж как-нибудь.
И Джонатан пережил. Пока Лайонелл не явился на купленный завод с очередной инспекцией. И не пригласил старого друга Джонатана выпить по старой памяти.
У них всегда это дело начиналось с выпивки. На трезвую голову с Лутором общаться было невозможно.
***
Лекс долго добивался уважения Джонатана Кента. Почти также долго, как отцовской любви. И с тем же результатом. Раз за разом упрямый гордый фермер вежливо (а порой и не очень) посылал его в небывалые дали.
И в какой-то момент Лексу надоело.
Вы будете моим, мистер Кент. Не хотите по-хорошему, значит, будет по-плохому.
Впервые удобный случай заполучить старину Кента в личное пользование представился Лексу во время истории с братом. Милым добрым братом. Выжившим его из дому. Молодец, братишка. А, в принципе, спасибо тебе огромное. Когда б еще Лекс смог вволю пообщаться с Джонатаном Кентом?
Совместная работа сближает. А совместные помывки после этой самой работы – так это вообще отдельная песня. Хорошо, что Кларк еще мал, ходит себе в школу и не видит, как папа и лучший друг поливают друг друга из бочки. Полуголые. Мокрые. Напряженные.
Да, мистер Кент, мое нагое тело вас напрягает, признайтесь. И не надо делать вид, что вам просто неловко. Можно подумать, вы до меня голых мужиков никогда не видали. А в школьной душевой вы, видимо, купались в полотенце. Может, вы и жену трахаете в темноте под одеялом? Или не трахаете… Иначе с чего бы такой стояк? О, понимаю, 20 лет брака – это вам не фунт изюму. До климакса миссис Кент, конечно, еще далеко, но чувства всё равно уже не те. А вот у вас как раз период «седины и беса». Кстати, знакомьтесь, ваш персональный бес, Лекс Лутор. Нравлюсь? Да ладно, не смущайтесь, всё равно вижу, что нравлюсь. Чем-чем, а внешностью меня природа не обделила. Она и вас не обидела. Казалось бы – обычный фермер, уже в годах, столько лет тяжелой работы за плечами… Но я хочу вас сильнее, чем всех кто был до вас, всех этих молоденьких развратных кобелей вместе взятых.
А я всегда получаю, что хочу.
Он получил его. После истории с тем журналистом, Роджером Никсоном. Лекс впервые убил человека. Странное чувство. Сродни первого траха. Только никак не понять, кого же тут трахнули…
Добрый милый Джонатан пришел его утешить.
Лекс пил горькую. Ну и Джонатану предложил заодно. В конце концов, он ведь радушный хозяин, не так ли? В ответ Кент как-то горько усмехнулся и почему-то покосился на диван. С неприязнью так покосился. И сказал, что Лексу уже хватит.
Вам видней, мистер Кент. Вы вообще всегда правы, мистер Кент. Как же я вас хочу, мистер Кент… А в ответ только «Лекс, ты пьян. У тебя был тяжелый день, сынок. Это надо просто пережить»… Врешь, Джонатан, никакой я тебе не сынок. Твой сын сейчас на ферме, утешает твою жену. А ты здесь утешаешь меня. Так за чем же дело стало? Я знаю отличный способ утешиться. И знаю, что ты давно этого хочешь. Может, хватит уже быть правильным мистером Кентом, побудь просто Джонатаном. А я буду просто Лексом. Здесь только ты и я. Никто не узнает. Я ничего не скажу твоей семье, и ты моему отцу, пожалуйста, тоже ничего не рассказывай.
Просто побудь со мной. Побудь моим…
***
Жалость – плохой советчик. Он это всегда знал. И всё равно пошел у нее на поводу. Мальчишка выглядел таким потерянным. Таким одиноким.
А Джонатан опять чувствовал себя виноватым. Опять по его вине свершилась подлость. И на этот раз похуже, чем с Россами. Ну и горазд же ты, Джо, чужими руками могилы копать! Отцовский голос звучал в голове набатом. Разрывал изнутри. И Джонатан заткнул его старым проверенным способом.
И провалился, как в болото, с головой.
Ему стоило бы догадаться, что Луторы, они как наркотики: бросить нельзя. Можно только сменить на более тяжелые.
На следующее утро он позвонил Лайонеллу. Сам позвонил, не стал дожидаться, пока добрые люди донесут. Позвонил на личную линию.
– Только для членов семьи, ха-ха-ха. Приятно чувствовать себя моим членом, Джонатан?
Номер Лайонелл презентовал ему на их десятую годовщину. Юбилей, чтоб его. С улыбкой дьявола-искусителя Лутор-старший предложил Джонатану набрать номерок, если тот соскучиться. Ну вот и соскучился. По свободе выбора. По свободе от тебя, Лайонелл. По отношениям, где он будет главным… ну хоть чуть-чуть…
Если Лутор-старший и удивился звонку, то виду не подал. Что-что, а лицо он всегда держать умел. До-о-олгие годы практики, надо полагать. На предложение встретиться ответил настороженным согласием. И тут же, видимо, бросился к своим шпикам выяснять, в чем дело. Выяснил, скорей всего. Уж слишком спокойно воспринял заявление Джонатана, что они расстаются. Да, именно вот так:
– Мы расстаемся.
Никаких «нам стоит», «нам надо», «я тут подумал». Четко и ясно. Твердо и решительно. В конце концов, мужик он или баба какая? Ну и что, что в постели с Лутором он всегда был снизу, зато в жизни будет сверху. Я так решил, мистер Лутор. Сегодня ночью. Пока спал с вашим сыном.
– Ты хорошо подумал, Джонатан?
– Да я особо и не думал. Просто задумался. О перспективах. Впервые с тех пор, как мы познакомились.
– О, так значит, у тебя появились перспективы, – Лайонелл улыбался, но как-то зло. Не то, чтобы Джонатан это видел, но он чувствовал. Когда спишь с кем-то 15 лет, начинаешь чувствовать такие вещи. Даже если не хочешь.
– Да, у меня другой любовник, – к чему отпираться, всё равно узнает. На то он и Лутор.
– Да ведь я не ревнив, Джонатан. И тот, другой, я так думаю, тоже.
– Дело не в нем. Дело во мне. Я могу изменять жене… как выяснилось… Но изменять любовнику – это уже перебор. Мы с тобой расстаемся, Лайонелл.
– Как знаешь, Джонатан, как знаешь.
Но он не знал тогда, что Луторы – злопамятные мстительные сволочи. И о своем решении он еще пожалеет.
Лекс напоминал Джонатану бездомную дворняжку: тявкает злобно, а погладишь ласково – и сразу ластиться начинает. К ласке Лекс был непривычен. Вообще. Разные там фистинги, римминги, кунилингусы – всё это Лекс практиковал в постели часто и охотно. Со знанием дела, можно сказать. А вот элементарные вещи – взять к примеру то же поглаживание – с этим у младшего Лутора были проблемы. Ну прям беда.
А Джонатан проявлять нежность как-то стеснялся. Пожилой ведь мужчина, семейный. А туда же! Мало того, что под сраку лет завел себе молоденького любовника (почти ровесника сына), так еще будет он лезть к нему с объятиями, как к какой-нибудь барышне.
В итоге их личная жизнь напоминала какой-то сексуальный марафон. Постоянный бег с препятствиями. Где все препятствия – у тебя в голове. Душевно-эмоциональные такие препятствия.
Лекс никогда его не целовал. Не обнимал. Не говорил о любви. Но Джонатан знал – просто знал, черт возьми! – что мальчишка без него пропадет. Или окончательно озлобится. Станет копией папаши. Ну как тут его бросишь?
Джонатан закончил чинить трактор и вернулся в дом. Принял душ, вымыл голову. И прям так, в расстегнутой рубашке и с полотенцем на шее, спустился в гостиную. Хотел футбол посмотреть. «Вашингтон Рэдскинз» как раз должен был играть с «Чикаго Бэарз». Гостиная оказалась занята. Кларк готовил уроки. С другом.
– Лекс, ты шутишь.
– Точно тебе говорю, Кларк, доблестные хладнокровные самураи вовсю практиковали сюдо. Эта практика пользовалась большим уважением и вообще всячески поощрялась. Самураи считали, что сюдо благотворно действует на юношей, уча их достоинству, честности и чувству прекрасного. И противопоставляли его женской любви, которую обвиняли в «размягчении» мужчины.
– О чем вы тут говорите?
– Лекс помогает мне с докладом, папа. Хотя лучше б не помогал. Я теперь при слове «самурай» заикаться начинаю. Не представляю, что завтра буду делать в классе!
– А ты закрой глаза и читай доклад по памяти, – Лекс откровенно смеется. – А еще лучше одень паранджу. У меня как раз завалялась одна. В нее была упакована одна девица, которую я привез из поездки по Ближнему Востоку. Ужасная зануда оказалась. Пришлось вернуть обратно. А паранджа осталась. На долгую добрую память. Могу одолжить. Так и вижу, как ты, облаченный в черное с головы до пят, читаешь скорбным шепотом: «Сюдо – это такой японский вариант педерастии… то есть гомосексуальных отношений между юношей и взрослым мужчиной… был распространён в самурайской среде до 19 века…»
– Лекс, прекрати!
Красный как помидор сын вскочил с дивана, на котором они занимались… хм, уроками… Лутор, напротив, остался сидеть, вальяжно раскинувшись.
– Может, лучше напишешь доклад о педерастии в античные времена? – Лекс уже откровенно ржет.
– Мне надо помочь маме, – Кларк просто не знает, куда деваться.
– Миссис Кент уехала в город за покупками, – Лекс никогда не называет Марту по имени. Даже когда они наедине. Своеобразный луторовский церемониал. Своего рода дань уважения. Это странно, но он уважает Марту. Хоть и спит с ее мужем. Джонатан этого не понимает. Но время от времени пытается понять. Странно, вот Лайонелла понять его совсем не тянуло. А Лекса иногда хочется. И не только понять. Вон он как развалился. Рубашка задралась, выставляя напоказ строгие кубики пресса. Иногда Джонатан даже гордится собой: какой у него красивый любовник.
– Точно, надо помочь ей с покупками. Я сбегаю в город, пап.
– Лучше съезди, – небрежным жестом Лекс бросает другу ключи от новенького спортивного Porsche.
А еще иногда Джонатан ловит себя на желании сказать Лексу правду. Вот как сейчас, он едва успел прикусить язык, чтоб не ляпнуть, что сын пешком доберется быстрее. Просто порою это кажется само собой разумеющимся. Поделиться проблемами. Спросить совета. Опереться на кого-то, кто не слабее тебя.
В такие минуты Джонатан напоминает себе, что Лекс – еще мальчишка. Почти ровесник сына. И при всей своей железной броне, внутри – хрупкий и ранимый, как бабочка. Черный махаон. Видел в какой-то книжке. Красиво. Бабочки вообще красивые. Но их так легко спугнуть. Как и доверие Луторов. А однажды улетев, они уже никогда не возвращаются назад.
Поэтому Джонатан молчит. Тем более сын совсем не против поводить крутую машину. Вон как глаза загорелись. Хорошо, не спалил ничего. А то с ним такое бывает.
– А хотите, мистер Кент, я вам расскажу об античной педерастии?
Джонатан невольно оглядывается, но Кларка уже и след простыл. Слава богу. Не стоит ему видеть, как отец сходит с ума на старости лет.
– Или даже покажу, – Лекс плавно соскальзывает с дивана и устраивается у Джонатана между ног. – Начнем, пожалуй, с минета.
Нет, всё-таки в том, что твой сын – суперчеловек, есть свои плюсы. В этом Джонатан убедился, когда их вместе с девчонкой Лэнг взяла в заложники сумасшедшая троица фриков. Конечно, Кларк молодец, справился и так. Но поволноваться пришлось. Марта вон полпузырька валерьянки выпила. Зато спит теперь, как ни в чем не бывало. А Джонатану вот не спиться. А еще не лежится, не сидится. Вот и бродит по амбару, как приведение.
Без Кларка здесь всё совсем не так. Да и Кларк в последнее время совсем не такой. Сын стал совсем взрослым. Вон, даже ночевать не явился.
– Второй час ночи, где его черти носят? – бурчит Джонатан себе под нос.
– Наверняка утешает мисс Лэнг.
Умеют же Луторы подкрадываться незаметно, чтоб их.
– Что ты тут делаешь, Лекс?
– Кларк… рассказал мне, что случилось, – ага, счаз, рассказал. То-то у тебя синяк на скуле. Хороший, видимо, у вас «разговор» получился. Душевный. А ведь Джонатан столько раз повторял сыну, что насилие не выход. Силой, сынок, ничего хорошего не добьешься. Уж поверь папке, папка лучше знает. Ну и Лайонелл теперь догадывается. – Я пришел проверить как ты.
Джонатан удивленно замер.
– Ты… волновался? За меня, Лекс? Или боишься судебного иска?
– Черт, Джонатан, я здесь не причем! Клянусь тебе! Ну хоть ты-то мне поверь! – Лекс подлетает ближе. И смотрит глазами побитой собаки. Да-да, Джонатан, твой любимый кинк – бездомный щенок, которого ты подобрал и отогрел.
Еще скажи: перевоспитал. Перевоспитание в постели – отличный педагогический метод! Может, запатентуешь, Джо?
Но на этот раз Джонатан велит отцовскому голосу заткнуться. Потому что за всё время, что они вместе, Лекс впервые так открыто проявляет свои чувства. И Джонатан боится спугнуть момент.
– Ну, это ведь могло быть случайностью…
Черт, у Луторов не бывает случайностей. Но сейчас перед ним не Лутор. Это просто Лекс. А он просто Джонатан. И он не хочет быть одиноким в этой Крепости одиночества.
– Черт, Джонатан… я…
…«люблю тебя»… «беспокоился о тебе»… «не представляю, что бы я делал без тебя»…
Какой вариант тебе нравится больше, Джонатан? Выбирай. Выбирай сам. Потому что у Лекса с признаниями та же беда, что и с нежностью.
Хотя с нежностью, похоже, наметился прогресс.
Той ночью (после того, как его и всю его семью едва не убили чокнутые фрики), в амбаре своего сына, в темноте промерзлой осени Джонатан Кент впервые поцеловался с мужчиной. Неплохо вышло. Зря он так переживал по этому поводу.
А потом они с Лексом занимались любовью… да, любовью… Прямо на сене. И Лекс был таким испуганно-нежным. Выцеловывал каждый сантиметр его тела. И трогал везде. Сам снял с него одежду. И разделся тоже сам. Сам насадился на Джонатанов член. Протолкнув собственный крик Джонатану в глотку, потому что продолжал целовать. Продолжал всё время, пока насаживался на Кента. Пока пытался вобрать его в себя. Всего.
Они были так нежны друг с другом той ночью. Будто старались выбрать всю нежность, что не растратили до этого.
И, видимо, выбрали ее той ночью до конца. Испили досуха. Оставив напоследок лишь боль и ненависть.
А потом у Лекса были какие-то важные дела. И приехать ну никак не получалось. К тому же теперь он старался не попадаться Кларку на глаза. И это, конечно, добавляло проблем.
Но Джонатан старался не заморачиваться. Восстанавливал ферму потихоньку. Свозил жену на свидание. Купил себе пару рубашек веселенькой расцветки. После той ночи у него было какое-то благостное настроение. Хотелось осчастливить весь мир. И высадить герань под окном.
А потом сенатор Дженнингс попросил его выдвинуть свою кандидатуру на выборах. И это было началом конца.
«Несчастные! Все вы безумны!
Верите вы, что отплыли враги? Что быть без обмана
Могут данайцев дары? Вы Улисса не знаете, что ли?
Либо ахейцы внутри за досками этими скрылись,
Либо враги возвели громаду эту, чтоб нашим
Стенам грозить, дома наблюдать и в город проникнуть.
Тевкры, не верьте коню: обман в нем некий таится!
Чем бы он ни был, страшусь и дары приносящих данайцев…»
Лекс однажды, красуясь перед Кларком (а на самом деле – перед Джонатаном, который как раз делал вид, что читает газету, но на самом деле, конечно, слушал и очень внимательно), решил не ограничиться просто крылатым выражением, а процитировал отрывок полностью. Хорошо хоть не на древнеримском. Неплохо так процитировал, кстати, с выражением. Джонатан даже запомнил. Но когда Лайонелл предложил помощь с предвыборной кампанией, вергилиевские слова почему-то вылетели из Джонатановой головы напрочь.
– Настоящий американский фермер-трудяга. Уже вижу этот плакат для избирательной кампании. К сожалению, учитывая твое финансовое положение, выступлений на телевидении не предполагается.
– Слушай, я не знаю, как ты узнал, что я собираюсь баллотироваться в сенат штата, но если ты пришел меня от этого отговорить…
– Нет-нет-нет, я как раз пришел, чтобы предложить поддержку. Но для этого тебе понадобятся деньги и влияние. Хочу сказать, у тебя не просто более сильный противник…
– Ты хочешь меня поддержать? Чтобы я поборолся с твоим сыном? Зачем тебе это надо?
– Лекс еще слишком молод. Он всегда стремился к власти. Если ему с первого раза удастся ее заполучить, боюсь, он приобретет к ней просто зверский аппетит. И тогда он сожрет весь мир.
– Я поговорю с ним.
– Думаешь, он тебя послушает?
– Меня – послушает.
– Брось, Джонатан, я знаю, ты мне не доверяешь. Но у тебя для этого нет оснований. Я прошу тебя принять мою помощь.
– Лекс как-то сказал мне, что у Луторов ненависть похожа на любовь. Сейчас я готов в это поверить.
– На самом деле мальчик тебя обманул. Или он обманывает самого себя. Луторы не способны любить. Поэтому мы взяли чувство, наиболее схожее с любовью по силе, и возвели в культ. Поместили уродливое чувство в красивые декорации. Сгладили элегантными церемониями. Со стороны не трудно перепутать. Постороннего вся эта мишура способна сбить с толку. Но сущность всё равно осталась прежней. Ненависть есть ненависть. Мы, Луторы, любить не умеем, Джонатан.
– Я его научу.
– Как в свое время научил Кларка ходить на горщок? Брось, Джонатан, это ж разные вещи. Такому разве научишь? Я вот, к примеру, никогда специально не учил Лекса ненавидеть. А ты уже лет пять как стараешься научить любить. Вот только ненавидеть Лекс умеет превосходно, а с любовью по-прежнему проблемы. Похоже, это тот случай, когда врожденные инстинкты сильнее привитых рефлексов.
– Можешь говорить, что хочешь, Лайонелл. Я тебе не верю. Зато верю в Лекса. Мальчик справится. Я ему помогу.
А еще он верил в то, что тогда говорил. Поэтому и деньги взял. Был уверен, что сможет всё объяснить.
Вот только он не учел, что для Лекса отцовское имя, что красный криптонит для Кларка: как только Лаойнелл или криптонит вступают в игру, воспитанию мальчишки уже не поддаются.
Черт, лучше б он с ним переспал. Измену с отцом Лекс ему бы еще простил. А вот сговор с отцом – никогда. Сговор с отцом против него, Лекса – тем более.
Это был конец. Или полный и бесповоротный пиздец, как говорят в народе.
Разговор с Лексом не удался. Марта говорила так иногда, когда у нее что-то пригорало на кухне.
– Не удались сегодня пироги, ребята. Будем есть баклажаны.
Жаль, что в отношениях так нельзя. Заменить пироги на баклажаны. Ненависть на любовь.
– Лекс, послушай…
– Нет!!! Мать твою, Джонатан, с кем угодно, но не с ним! Чем ты думал? А главное – о чем? Уж явно не обо мне!
– Лекс, малыш…
– К черту, Джонатан, всех твоих малышей к черту! Я стерпел, когда ты пошел против меня на выборах, но когда ты пошел к моему отцу…
– Лекс, – Джонатан сам не ожидал, что в его голосе будет столько боли. И Лекс не ожидал. Умолк на полуслове.
А Джонатан Кент впервые в жизни опустился на колени. По доброй воле. Да еще перед Лутором.
– Пожалуйста, Лекс. Не делай этого с нами.
– Чтоб тебя, Джонатан…
Лекс с силой провел по лицу, стараясь стереть лишние эмоции. Сделал пару шагов и буквально рухнул в кресло, как подкошенный.
Джонатан осторожно приблизился. Опустился между широко раздвинутых ног. Черт, никогда не делал минета. В их паре всякие «извращенческие штучки» были по части Лекса. Джонатан вдруг подумал, что это, наверно, нехорошо. Что ж всё ему да ему? А где же здесь справедливость?
Он нерешительно расстегнул молнию Лексовых брюк. Приспустил боксеры. Блин, они любовники уже пять лет, а он никогда до этого не видел член Лекса так близко. Так отчетливо. Боже!
Джонатан поймал себя на мысли, что любуется членом Лекса. До этого ему и в голову не приходило любоваться чьим бы то ни было членом. Даже собственным. Но у Лекса он такой… изящный. Бледнорозовый. С карамельной головкой.
Джонатан вдруг испугался. Конечно, поздно ему уже чего-то бояться, а всё равно как-то не по себе. А еще больше испугался, что передумает. Поэтому Джонатан быстро наклонился вперед и вобрал его в рот.
У Лекса перехватило дух, и он вцепился руками в подлокотники. Намертво. Жаль, что нельзя так же намертво зафиксировать ноги. Джонатан положил руки любовнику на бедра, стараясь удержать. Подмахивая слишком пылко Лекс рисковал задушить его собственным членом.
Отличная передовица для завтрашних газет: «Кандидат в сенаторы задушен пенисом своего оппонента в самом дорогом отеле Метрополиса». К черту газеты! Со всеми мотелями! Со всеми соседями! Всё – к черту! Он просто должен всё исправить.
Сначала задрожали бедра Лекса. Потом дрожь перешла на всё тело. И с глухим криком он излился Джонатану в рот.
Несколько минут оба восстанавливали дыхание. А Джонатан втайне надеялся, что они восстановят кое-что еще. Отношения. Ведь именно это у них и было – отношения?
– Сосешь ты, конечно, классно, Джонатан, но это ничего не меняет. Ты предал меня. На деле предал. Такое не исправишь языком. Не волнуйся, Кларк, мы с твоим отцом уже расстались.
Джонатан резко обернулся. Кларк. Это действительно Кларк. Его сын. Стоит в дверях, сминая в руке дверную ручку. Слава богу, Лексу сейчас не до деталей. А Кларк смотрит на отца так… растерянно… потерянно? Прости, сынок. Хоть ты прости. Потому что Лекс уже не простит. Он сейчас это понял. По холодному тону. По тому, как спокойно он застегивает брюки. С каким пренебрежением смотрит. По его походке, когда он уходит. Уходит от него. Навсегда.
В дверях Лекс всё же задержался. Повернулся к Кларку. На лице фирменная луторовская ухмылка.
– Ты был прав, Кларк. Я всегда хотел твоего отца. Только немного в другом смысле. – И вышел. Даже дверью не хлопнул.
Только теперь Джонатан осознал всю гениальность Лайонелловой мести, всю его дальновидность. Какая красивая интрига: уничтожить врага его же руками. Ты хорошо изучил своего сына. Да и тебя неплохо! Эх, сынок, с кем ты вздумал тягаться!
Как больно, папа. В груди больно. Я раньше думал, что разбитое сердце – это просто метафора, красивые слова из дамских романов Марты. Ан нет, гляди ж ты, оно таки бьется. На части. На мелкие, мелкие осколки.
Кларк что-то кричит. Но я ничего не слышу, папа. Я даже тебя уже не слышу. И в глазах почему-то темнеет. Больно, папа. Разбитое сердце – это так больно. Мое старое больное сер…
***
– Думаешь, от того, что ты станешь сенатором, что-то изменится, сын? Да будь ты хоть Президентом, близкие тебе люди всегда будут знать, что у тебя в душе. И поэтому Джонатан Кент никогда не полюбит тебя. Он просто выбрал из двух зол меньшее. Ты просто меньшее зло, чем я, Лекс.
Чертов папочка. Ты опять всё изгадил. Чтоб ты пропал со своею правдой! Провалился в тартарары на веки вечные! Почему ты не оставишь меня в покое? Почему ты не оставишь в покое Джонатана Кента?
Лекс просто хотел, чтобы Джонатан им гордился. Любовник-сенатор – это ведь повод для гордости, правда? А вместо этого он решил баллотироваться вместе с ним. Против него. Черт, Джонатан, даже ты не можешь быть таким идиотом! Но Лекс еще не верил, что это конец. Уговаривал себя, что это ничего не значит. На самом деле – ничего не значит. Еще одна разновидность постельной игры. Очередная попытка выяснить, кто сегодня сверху.
Он поговорит с Джонатаном и всё наладится. Разъяснится, по крайне мере.
А потом папочка нанес визит. И рассказал, откуда у Кента деньги на предвыборную кампанию. А еще показал пару старых фото.
Что у Кента (теперь только так) кто-то был до него, Лекс знал всегда. Определенный опыт любовника говорил об этом весьма красноречиво. Но что этим любовником был его папаша…
Нет, это Лекс еще бы стерпел (блин, надо же так опуститься!), но интриги у него за спиной. Блядь, все Кенты, видать, такие! А еще Луторов попрекают. Уж чья бы корова мычала!
Лекс еле дождался папкиного ухода и сразу набрал знакомый (родной) номер.
– Надо встретиться, Джонатан. Я закажу нам номер в «Экселэнсе».
И вот теперь он плетется на улице. Ночью. Один. Пешком как дурак. В тайной надежде, что прогулка поможет проветрить мозги.
И ничуть ему не больно! Ни капельки! Подумаешь, очередной любовник! Мало ли их было! И все в конечном итоге оказывались суками. Кент просто не стал исключением из правил. В этой жизни не бывает исключений, Лекс! Ты думал, он особенный, да он как все! И не смей по нему рыдать, слышишь! Ты же Лутор! Так что голову выше и вперед. На встречу исполнению желаний. После сегодняшней ночи быть тебе сенатором стопудово! Кент теперь не то что в сенат, в дворники баллотироваться побоится. Вина задушит. Так что считай, что ты теперь сенатор Лутор!
А зачем?
Для кого, мать вашу?
Мимо промчалась машина скорой помощи. С воем и мигалками скрылась за поворотом.
А Лекс так и остался стоять на мостовой. Потому что в этот момент он вдруг чертовым луторовским чутьем понял, догадался, почувствовал – что не для кого. Уже больше не для кого.
***
Кларк ворвался к нему на рассвете. Кларку вообще все эти навороченные системы безопасности ни по чем. Он их просто не замечает. Игнорирует. Молодец, что тут скажешь! Талант у парня.
Лекс сидел на кровати, потягивая бурбон. И вовсе он не напивался. Он поминал. Святое дело!
– Это из-за тебя, скотина! Мой отец умер из-за тебя.
Тут Лекс, конечно, мог бы поспорить. Ни один он сюда руку приложил. Но что толку спорить с собственной совестью?
– Это всё ты! Ты!
Кларк выбил из рук стакан. Рывком стянул с постели. И приложил от души. Да, рука у младшего Кента тяжелая. Лекс это еще с прошлого раза запомнил.
– А вот Джонатан меня никогда не бил, – Лекс сам не понял: хвастается он или жалуется. По большому счету, бить его все-таки стоило. Драть, как сидорову козу. Глядишь, и выросло б из него чего путного.
И Джонатан был бы жив.
– Ну да, он тебя только трахал, – Кларк злобно щурит глаза. – Теперь уже не сможет. Хочешь я осчастливлю тебя вместо него? Напоследок? Хочешь?
Одежда трещит. Лекс вскрикивает – Кларк совсем не деликатен. Боль. Боль и злость – на отца, на судьбу, на Лекса – заставляют его быть жестоким. А еще обида. Смертельная обида. Всё на тех же отца, судьбу и Лекса. С отцом уже не поговоришь, ничего не объяснишь, ни черта не исправишь. С судьбой – те же заморочки. Зато Лутор – вот он, туточки. Корчит пьяные рожи.
Кларк врывается в бывшего друга (отцовского любовника) резко, без подготовки. Да он и не знает о ней ни черта. Он и в женской-то подготовке не очень-то разбирается, а мужская физиология для него и вовсе темный лес.
Лекс хрипит, стараясь сдержать крики боли, до крови обкусывает губы. Но боль – это хорошо. Боль притупляет чувство вины. Несет искупление. Жаль только, что тело не хочет помочь душе искупиться. Мечется под Кларком, бессознательно стараясь отодвинуться. Ничего, Кларк сильный. Он удержит тело. А Лекс в благодарность сдержит крики. Не стоит смущать парня. Еще передумает.
К тому же, наказание нужно принимать молча. Так его папочка учил.
***
Кларк сидит на постели, стараясь привести мысли в порядок. Сейчас бы в душ, под холодную воду. Но там Лекс. Смылся, как только смог. Заперся и торчит там уже полчаса. Может, он от стыда вены себе вскрыл? Кларк почти равнодушно сканирует стену. Нет, моется, сволочь. Стоит, дрожит. Видно, не рассчитал с холодненькой.
Кларк отворачивается. На душе мерзко. Несмотря на все заверения младшего Лутора:
– Не волнуйся, Кларк, всё путём. Мы просто сняли напряжение. И остальным совсем не обязательно знать, как именно, – и сразу в душ шасть.
А Кларк сидит тут как дурак уже полчаса. Прилечь бы. Обида прошла. Боль притупилась. Адреналин вымылся из крови без всякого душа, когда он мельком увидел задницу Лекса. Нет, всё-таки прав был отец, когда говорил, что насилие не выход. Силой, сынок, ничего хорошего не добьешься. Насилие порождает только насилие. Да еще, может, чувство вины.
Но он не хочет сейчас думать об этом. Черт, он просто не выдержит, если будет думать об этом сейчас. У него стальное тело, но не стальные нервы! Слишком много событий. Слишком много эмоций.
Блин, ну на кой он поперся за отцом в ту гостиницу? Зачем он вообще подслушал тот телефонный разговор, где Лекс назначал отцу встречу? Почему просто не спросил отца, в чем дело? Он ведь обещал доверять ему. Доверие не предполагает шпионство. Даже если обозвать это защитой. «Я просто прослежу, чтоб с отцом всё было в порядке. Проконтролирую, чтобы Лекс не сделал ему ничего плохого». Ага. Проверил. Проконтролировал. Что-о-об тебя!
Зачем он наорал на него? Знал же, что у папы больное сердце. Ему нельзя волноваться. Было.
В конце концов, ну трахнулся он с Лексом, что такого? Это еще не конец света. Люди и не с таким живут. Живут…
Господи, за что?!
Лучше б отец и дальше трахался с Лексом. Лишь бы жив был! Лишь бы последние слова, услышанные им от сына – не были словами упрека.
И больное сердце – из-за него, Кларка. Дома ему, видите ли, не сиделось! В столице пожить захотелось. Пожил? А вот папа умер.
Кларк уткнулся в подушку, стараясь заглушить рвущиеся из груди рыдания. Подушка пахла чайными листьями, оливками и мускусом. Ну да, любимая парфюмерная линия Лекса – Trussardi. Кларк вдруг вспомнил, как часто от отца пахло так же. А ведь он никогда не пользовался парфюмами. Черт, что ж ты был таким слепым-то, Кларк? На кой тебе суперзрение и супернюх, когда под самым твоим носом?..
Кларк в раздражении швырнул подушку через всю комнату. Всё, пора домой. Иначе он кого-нибудь тут прибьет. И не факт, что Лекса.
А Лекс в это время, стоя под душем, трясся от беззвучных рыданий, оплакивая Джонатана Кента.
Я не знаю, зачем пришел на его могилу. Что я могу доказать ему мертвому, раз не сумел доказать живому? Но я всё равно пришел. Пришел, потому что хочу доказать самому себе. Доказать, что несмотря ни на что…
…несмотря на всё, что он сделал…
…несмотря на всё, что так и не сделал я…
…я всё-таки любил его.
Хотя мы, Луторы, любим как ненавидим. И ненавидим как любим…